Для убийства нужны двое - Бозецкий Хорст. Страница 18

Мать! Да, вот спасительная идея! В нем сразу все воспряло. Если он верно отгадал настроение Томашевского, это нужно использовать. Ему стоило немалого труда сдержать возбуждение.

— Я это сделаю, — сказал он. — Очень скоро… Но позволь мне перед этим написать несколько строк матери.

— Гм… — Томашевский колебался. — Но я все прочитаю. И не пытайся написать, что…

— Конечно нет. Всего несколько строк. Что я жив… — И в тот же миг он сообразил, как неудачно выразился.

— Ну ладно…

Получилось!

Томашевский поставил поднос на пол. Потом вырвал два листка из блокнота и вместе с шариковой ручкой подал через решетку Фойерхану.

— Спасибо.

Фойерхан сел на диван и приготовился писать. Томашевский подал ему сероватый, немного мятый конверт, который обнаружил в нагрудном кармане. Фойерхан несколько секунд размышлял, потом начал строчить. Столь неожиданно проснувшаяся надежда едва не лишила его чувств, и он с трудом смог сосредоточиться: слишком радовался, что ему в голову пришел столь гениальный ход. ЛЕСТЬ СПАСЛА ЕМУ ЖИЗНЬ, — будут писать газеты. — ПОХИЩЕННЫЙ ИЗ ГЕРМСДОРФА ЗАСЛУЖИЛ НАГРАДУ. СПАСИТЕЛЬНАЯ ИДЕЯ В ПОСЛЕДНИЙ МИГ… Перо летало по бумаге. Чтобы было удобно писать, он положил ее на подошву правого ботинка.

План был совсем прост. Некоторые буквы он особо выделил, сильнее нажимая или, словно случайно, еще раз обведя их ручкой. Прочитанные подряд, они образовывали адрес его нынешней тюрьмы: Бенедиктинштрассе, 110. Одно он знал точно: едва листок в конверте попадет в руки матери, об этом узнают в полиции и внимательнейшим образом все изучат. Там сразу же поймут, о чем идет речь. Если так, он будет спасен. Помоги себе, человек, и Бог тебе поможет!

Томашевский молча, с застывшим лицом наблюдал за ним. Наконец все было готово. Напрягая глаза, он еще раз пробежался по строчкам. Это его последний шанс, ошибка может означать смерть. Но он уже не мог сосредоточиться, в голове все плыло. И вновь пытался найти в переплетавшейся путанице строк разумную систему.

Фойерхан трясущейся рукой написал еще имя матери и адрес на конверте. Потом положил в него оба листка и подал Томашевскому.

Затаив дыхание, следил он, как Томашевский разглядывает листки. Кровь шумела в ушах.

Томашевский уже собирался сунуть листки в конверт, как вдруг замер. Потом еще раз просмотрел текст.

— Неплохо придумано, — рассмеялся он. — Но тебе не повезло, милый мой! — И разорвал оба листка.

Фойерхан был потрясен. Ему казалось, что он падает в кратер вулкана, который снова извергнет его распадающимся раскаленным шаром. Его охватили ненависть, злость и смертельный страх. Издав звериный вопль, он кинулся на решетку, ударившись об нее всем телом. Боль только разъярила его еще больше. Обе руки, как змеи, проскользнули сквозь прутья и схватили Томашевского за левое предплечье. Томашевский ногами уперся в решетку и откинулся назад, но напрасно: Фойерхан сантиметр за сантиметром втягивал его руку к себе в камеру.

— Пусти меня! — кричал Томашевский. — Пусти! — Жилы его напряглись, свободной рукой он пытался оторвать пальцы Фойерхана.

Тот продолжал тянуть изо всех сил. «Если смогу втащить сюда всю его руку, я спасен, — думал он. — Отогну пальцы назад, а может, и сломаю. Теперь он от меня не уйдет… Если сломать ему палец, то он наверняка потеряет сознание и я достану из кармана ключи. Или просто подожду, пока кто-нибудь не придет его искать. Достаточно будет поднять крик, и меня освободят. Боже, ну и силен же этот боров! Но я должен его удержать, должен! Или привяжу его ремнем к решетке. Если не появится на работе, люди с фирмы придут его искать… Найдут меня. Еще десять сантиметров — и готово. Я должен это сделать, если хочу выжить!»

Но и Томашевский понимал, о чем идет речь.

Их схватка была молчаливой, но упорной.

10. Комиссар Манхардт

Расстроенный, он снова восседал в кабинете, в душе проклиная все на свете: за три дня он так ничего и не добился. Ни следа Фойерхана и гермсдорфского грабителя, ни следа Швандта. Тоска, тоска… Нужно бы бросить все, как Гоген, мелкий банковский чиновник Поль Гоген, и пойти бродить по свету. Увидеть Мартинику, Арль, далекие южные моря и рисовать, писать, петь песни, любить, сражаться, творить и обретать…

Кто-то постучал. Он буркнул:

— Войдите!

Судя по донесшемуся смеху, это Кох, больше всего на свете обожавший дурацкие шуточки. Но когда в нос ему ударил не сладковатый запах любимого лосьона Коха, а грубая смесь алкоголя, табака и пота, Манхардт поднял глаза. И онемел, беспомощно шевеля губами, вставая с кресла, как в замедленной съемке.

— Вы… Швандт? — наконец выдавил он.

— Угадали, герр советник.

Манхардт проглотил слюну. Парень, которого ищет весь Западный Берлин, да вся Федеративная республика, входит к нему как старый знакомый…

— Как вы сюда попали?

— Такси. К самому крыльцу.

— Садитесь, — бросил Манхардт, чувствуя себя глупо и беспомощно, как робкий, строго воспитанный школьник, которого от нечего делать окликнул директор. Он просто не знал, что сказать. Его так и тянуло завязать со Швандтом остроумный диалог. Он прочитал десятки американских детективов и вечно старался говорить столь же хладнокровно и безжалостно, как их герои. Но когда доходило до дела, никогда не мог найти нужные слова.

— Можно курить? — Швандт достал французские сигареты без фильтра.

— Пожалуйста. — Манхардт разглядывал гостя.

Первое впечатление было очевидным: начальная школа, подсобный рабочий («Шеф, еще пару пива!»), забияка («Ну и поразвлекся я тогда с двумя фраерами: дал в морду — и с копыт; главное — были бы деньги, а там что-то придумаем»). Но Швандт чем-то его привлекал.

— Вы удивлены, что я здесь? — улыбнулся Швандт.

— Да, признаю. — Манхардт отметил, как Швандт изо всех сил старается вести себя прилично и аккуратно выражаться.

Явно подражает образу гангстера-джентльмена. Но с чего бы ему являться добровольно? Или не видел иного выхода?

— Так спрашивайте! — Швандт взял с письменного стола дырокол и принялся дырявить лист бумаги.

— Почему вы пришли?

— За мной охотится весь Берлин. А когда награда возрастает до десятков тысяч марок, нельзя доверять даже лучшим приятелям и тем более — женщинам. Меня в конце концов все равно кто-нибудь выдал бы. Так что я предпочел прийти сам. И так уже все идиоты думают, что там был я.

Манхардт удивился.

— Вы имеете в виду — в Гермсдорфе? Налет на банк и похищение?

— А что же еще? — Швандт указательным пальцем постучал по лбу. — Почитайте газеты. В каждом номере по нескольку раз повторяют, что там был я.

— Да?

— Все с ума посходили!

— Почему?

— Потому что это не я!

— Вы хотите сказать…

— Как вы думаете, сидел бы я тут, если бы это сделал?

— Кто знает… — Манхардт с трудом переваривал неожиданную информацию. Разумеется, здорово, что Швандт уже дает показания, но как же ему досаждало, что он так и не смог выследить его и арестовать. Опять выставил себя на посмешище.

— Тогда я очень интересуюсь вашим алиби, — наконец сказал он.

Швандт ухмыльнулся.

— Непробиваемое… Моя сестра выходила замуж, и я был свидетелем. Когда стреляли в Гермсдорфе, я как раз был в мэрии Шарлоттенбурга, представьте себе!

Манхардт схватил телефонную книгу. В мэрии? Вот они. Шарлоттенбург, ага… Альт Литцов, 28… гм… 34-04-01… Набрав номер, он тут же угодил на сотрудника, которого искал. Сообщил свою фамилию и должность, обрисовал проблему. И через три минуты записал в протокол официальную информацию, что некий Томас Швандт, родившийся 2.10.1938 в Берлине, в искомое время участвовал в качестве свидетеля в обряде бракосочетания в шарлоттенбургской ратуше. Чиновник видел его паспорт, и на брачном контракте стояла его подпись.