Девушка с зелеными глазами - О'Брайен Эдна. Страница 32

– Я уеду завтра, – внезапно сказала я. Желтый свет лампы падал ему на лоб, отражаясь бликами в его роговых очках. Он надел большие роговые очки.

– Уедешь? – спросил он, поднимая глаза от лежавшей у него на коленях газеты. – И куда же ты поедешь?

– В Лондон, наверное…

– А ты хочешь туда?

– Нет.

– Тогда зачем же тебе ехать?

– А что мне еще делать?

– Можешь остаться.

– Но это будет неправильно, – сказала я, чувствуя себя счастливой от того, что он хотя бы предложил мне остаться.

– Почему же это?

– Потому что я не хочу вешаться тебе на шею, – сказала я, – Я уеду, а потом, может быть, ты напишешь мне, и, может быть, я вернусь…

– А предположим, я не хочу, чтобы ты уезжала, что тогда? – спросил он.

– Да я просто поверить в это не могу, – ответила я, а он поднял глаза к потолку в легком раздражении. Я была уверена, что он попросил меня остаться из жалости ко мне, а может быть, ему просто стало одиноко.

– Почему ты просишь меня остаться? – спросила я.

– Потому что мне хорошо с тобой. Много времени я провел, как отшельник, я хочу сказать, что довольно часто мне одиноко, – сказал он и внезапно замолчал, потому что увидел, что у меня глаза полны слез.

– Кэтлин, – сказал он очень мягко, он всегда звал меня Кэт или Кэти, – Кэтлин, не уезжай, – он положил свою ладонь мне на руку.

– Хорошо, я останусь на неделю или на две… – согласилась я, а он сказал, что очень рад этому.

Мы закрыли ставни и сели ужинать. Мясо кролика с картошкой и соусом. Еда получилась очень вкусной. Он сказал, что купит мне обручальное кольцо, чтобы Анна и другие соседи не надоедали мне глупыми вопросами.

– Я не могу жениться на тебе по-настоящему, я не разведен, и у меня есть ребенок, – сказал он, не глядя на меня. Его взгляд задержался на неровных линиях, оставляемых на бумаге самопишущим барометром. Линии эти вдруг показались мне похожими на линии наших жизней, и я сказала, чтобы скрыть свое огорчение:

– Я все равно замуж не собираюсь.

– Поживем – увидим, – рассмеялся он и, чтобы подбодрить меня, рассказал мне о своей семье.

– Моя мать – ипохондрик, – начал он. Казалось, он забыл, что я знакома с ней, – она вышла за моего отца в те счастливые дни, когда женские ноги закрывали длинные юбки. Я говорю – счастливые, потому что ноги у нее, как две тростинки. Они познакомились на Крэфтон-стрит. Он давал уроки музыки на дому. Высокий, темноволосый иностранец шел купить франко-английский словарь и попросил встретившуюся ему девушку показать ему, где находится книжная лавка… А вот, – Юджин постучал себя по груди, – вам и плод этой случайной встречи.

Я засмеялась и подумала: «Как странно, что его мама так вот быстро очаровала встретившегося ей незнакомца!»

Он продолжал, и я узнала, что их отец ушел из семьи, когда ему было пять. Ему отец помнился, как человек, который приходил домой с работы, держа в руках скрипку и апельсины. Матери пришлось работать официанткой, чтобы прокормить их обоих, и, как у девяти десятых человечества, у него было тяжелое и не очень счастливое детство.

– Твоя очередь, – сказал он, делая элегантное движение в мою сторону.

У меня в голове пролетели какие-то отрывочные воспоминания детства. Как я ела хлеб, посыпанный сахаром, на каменных ступеньках черного хода, ведущего на кухню, и как пила горячее, не застывшее еще желе, которое выставляли наружу, чтобы оно остыло. Потом вдруг какое-то неожиданное слово пришло мне на ум, и я сказала:

– В ранней юности мама была в Америке, поэтому у нее в лексиконе было много американских словечек: «яблочное повидло», «свитер», «неумеха» и «десерт».

Я вспомнила, как однажды к нам в дом забралась бродяжка и украла лучшие мамины туфли и как мама сожалела, когда ей пришлось идти в суд и давать показания, потому что воровка получила месяц тюрьмы. Я рассказала, как я плакала, когда ласка утащила мою любимую трехмесячную курочку. Передо мной снова вставали, как живые, картины детства, наш большой дом и простирающиеся вокруг поля и луга. И наш деревенский всезнайка Хикни, который, сидя на поржавевшей газонокосилке, что твой император на троне с чистыми глазами, уверял нас, что коровий помет высушивают, потом что-то туда добавляют и продают в лавках под видом табака… Я смотрела на грязные тарелки и говорила с Юджином. Он был прекрасным слушателем. Я не стала говорить ему, что папаня у меня считай что натуральный алкоголик.

Глава пятнадцатая

В понедельник после обеда приехал адвокат Юджина из Дублина. Ожидая его мы растопили камин в гостиной.

Приехавший был аскетичного вида рыжеволосым человеком, с такими же рыжими ресницами и бледно-голубыми глазами.

– И вы утверждаете, что эти люди напали на мистера Гейларда? – спросил он.

– Да, именно так.

– И вы видели это?

– Нет, я была под кроватью.

– Под кроватью? – он поднял свои песочные ресницы и посмотрел на меня с холодным неодобрением.

– Она довольно путано выражается, имеется в виду запасная кровать в моем кабинете, – быстро пояснил Юджин, – она спряталась под ней, потому что была напугана.

– Именно кровать, – сказала я. Оба они уже разодрали меня.

– Понимаю, – холодно резюмировал адвокат, что-то записывая.

– Вы замужем, мисс э-э-э?

– Нет, – сказала я и поймала на себе улыбку Юджина, которая как бы говорила: не беспокойся, будешь еще.

Потом адвокат спрашивал меня имя и фамилию моего отца, а также имена и правильные адреса остальных. Мне было не по себе оттого, что я стала причиной того, что теперь этот адвокат пришлет им всем письма. Юджин сказал, что так надо.

– Это все просто необходимые формальности, – сказал адвокат, – мы просто предупредим их, чтобы они не могли явиться сюда и терроризировать мистера Гейларда. Вы абсолютно уверены, что вам уже исполнилось двадцать один?

– Я абсолютно уверена, – ответила я ему в тон. Потом он принялся задавать вопросы Юджину. Все это время я сидела и завязывала вокруг пальца узелками кончики своего платка, но тут же снова развязывала их. Юджин подробно восстанавливал детали обстоятельств, приведших к нападению на него. Он был очень точен.

Я принесла чай со свежими лепешками, яблочным желе и сливками, но даже это не поколебало угрюмости адвоката. Он беседовал с Юджином на тему посадки деревьев.

Адвокат уехал сразу после четырех, и Я помахала вслед отъезжающей машине просто по привычке. Темнело, и воздух наполнялся обычными для вечера мягкими звуками – мычанием коров, шумом деревьев, беготней кур, наслаждающихся последней минуткой свободы, перед тем как их запрут на ночь.

– Вот так, – произнес Юджин, когда мы вернулись в гостиную, и он потрогал ладонью чайник, чтобы проверить, не остыл ли чай.

– Они не смогут впредь причинять нам беспокойства, – сказал он, наливая себе полчашки крепкого чая. – Им придется смириться с этим, – добавил он, но через два дня я получила письмо от моей тети.

«Дорогая Кэтлин.

Никто из нас не сомкнул глаз, не проглотил ни кусочка. Мы сходим с ума, не зная, что с тобой происходит. Если в тебе есть хоть капля жалости, напиши мне и скажи, что ты делаешь. Я молюсь за тебя сутки напролет! Знай, что тебя всегда готовы принять здесь, если ты пожелаешь вернуться. Напиши мне ответ, и пусть Бог и Пресвятая Богоматерь хранят твою чистоту, пусть оберегают тебя. Твой отец рыдает неутешно. Напиши ему. Твоя тетя Молли».

– Не отвечай, – посоветовал мне Юджин, – просто никак не реагируй.

– Но разве я могу просто так заставлять их страдать?

– Послушай, – сказал он, – подобная сентиментальность не даст тебе ничего. Однажды приняв решение, надо придерживаться его. Иногда приходится обращаться с людьми жестко, точно так же относясь и к себе.

Был еще очень ранний час, а мы поклялись никогда не начинать споров до обеда. Утром он обычно испытывал потребность в уединении и час другой гулял, прежде чем разговаривать со мной.