Шерлок Холмс Человек, который никогда не жил и поэтому никогда не умрёт - Вернер Алекс. Страница 12
Порой кажется, что исторически «Богемий» было не меньше, чем самих представителей богемы. А всё потому, что сперва богемность неизменно ассоциируется с определённым образом жизни, складом ума, даже временем суток, а уже потом — с местом, подарившим ей название.
Стрэнд, ок. 1890 г., Лондонская стереоскопическая и фотографическая компания.
В предисловии к сборнику рассказов «В и о Богемии», опубликованном в 1892 году, Богемия описывается как легендарная земля свободы, которая может быть «где угодно, везде и нигде. И существует в сердцах её обитателей и в жизнях тех, кто её любит». Однако прозвище «Богемия» часто привязывалось к определённым местам, где процветало и беспрепятственно укоренялось нечто необычное. Изначальные и самые известные «очаги» находились на левом берегу Сены и на Монмартре в Париже, позже — в некоторых других городах: в районе Швабинг в Мюнхене, в нью-йоркском Гринвич-Виллидж и в районе Хейт-Эшбери в Сан-Франциско.
В конце XIX и начале XX веков пометка «Богемия» обозначала, хотя и не точно, некоторые лондонские районы. Они лучами расходились из Стрэнда: на юг, вниз к набережной; на север, вверх через Ковент-Гарден в Сохо; на восток, до нижней части Флит-стрит; на запад — со значительным повышением социального статуса, — к Хеймаркет, Сент-Джеймс, Пиккадилли и «Клубландии».
Театр «Лицеум», Веллингтон-стрит, 1909 г., Бедфорд Лемер.
Богемность процветала во многих театрах, включая «Лицеум», «Гейети», «Адельфи», «Олимпик» и «Стрэнд», а также в редакциях многих газет и других периодических изданий. Вперемежку с ними располагались места, где, говоря современным языком, «звёзды культурной индустрии», предавались богемному отдыху.
Однако Стрэнд являлся главной артерией, о чём Холмс с Ватсоном были прекрасно осведомлены. Когда в «Знаке четырёх» друзья едут с Бейкер-стрит к театру «Лицеум», то неминуемо пересекают невообразимо оживлённую улицу:
Фонари на Стрэнде мерцали туманными пятнами расплывчатого света, отбрасывая слабые дрожащие круги на скользкий тротуар. Жёлтые полосы неяркого, зыбкого сияния магазинных витрин прорезали душный туманный воздух, заливая мрачным, мутным блеском запруженную улицу.
На мой взгляд, было что-то зловещее и призрачное в бесконечной чреде лиц, проплывающих через узкие коридоры света: лиц, унылых и счастливых, изнурённых и оживлённых. Как весь род людской, они выходили на свет из мрака и снова погружались во тьму… Один лишь Холмс был выше подобных мелочей. На его коленях лежала записная книжка, в которую он при свете карманного фонарика время от времени заносил какие-то цифры и заметки.
(«Знак четырёх»)
Пока Холмс, как кажется, не обращает внимания на то, что его окружает, его компаньон изучает странный грозный мир; хотя они, должно быть, проходили по Стрэнду уже много раз, здесь он не чувствует себя как дома.
Реакция Ватсона вполне оправдана, особенно в вечернее время. Обратимся к плодовитому, но ныне забытому журналисту, драматургу, поэту и самопровозглашённому представителю богемы Шэфто Джастину Адэру Фицджеральду, написавшему в 1890 году:
Ни на одной улице в мире ежедневно не появляется, не встречается и не водит компанию столько талантов, гениев и бездарностей, как на Стрэнде. Ни на одной улице не зарождается и не взращивается столько великих надежд и чаяний; ни на однойулице неумолимое Отчаянье не крадётся и не пытается спрятаться за радужной ширмой, как на знаменитом весёлом и оживлённом Стрэнде.
Конечно, ничто не вечно ни в одном городе, а меньше всего в Лондоне с его бесконечными массовыми сносами и последующими архитектурными «улучшениями». Особенно это касается восточной части Стрэнда: согласно проектам 1830-х годов, пресловутый район близ Холивелл-стрит планировалось сровнять с землёй. В итоге эти планы привели к появлению ансамбля улиц Кингсуэй и Олдвич, сооружённому в 1905 году.
В своих мемуарах, озаглавленных «Мои богемные дни», художник Гарри Фернис описывает эту местность, какой он знал её в 1870-х годах:
Когда я впервые с нею познакомился, лондонская богема состояла из удивительной мешанины ветхих, колоритных и знаменитых старых улиц, переулков, постоялых дворов, старомодных таверн и книжных лавок.
В этом уникальном квартале соседствовали порок и добродетель, интеллект и невежество, нищета и роскошь.
В этом Эльзасе обитали эксцентричные и неглупые «герои», если и не вдохновлённые, то, по крайней мере, любящие и понимающие искусство. Тротуары попахивали табаком из трубок полудикарей, луком, идущим гарниром к отбивным, и стейками, которые преуспевающие банкиры или зажиточные лавочники несли из ресторанов в свои конторы.
Книжные ряды, Холивелл-стрит, вид с запада и с востока, ок. 1895 г., Эрнест Дадли Хит.
Район вокруг Холивелл-стрит был не только центром торговли букинистическими — часто порнографическими — книгами. Как описывает культуролог Линда Нид, «движение между церквями Святого Климента Датского и Сент-Мэри-ле-Стрэнд было затруднено из-за слишком узкого проезда.
В этом месте Стрэнд сужался, вынуждая проезжающих протискиваться к северу сквозь узкие переулки. В результате получался небезопасный, но (для любопытных) интригующий лабиринт.
Стрэнд и Черинг-Кросс, ок. 1895 г., Лондонская стереоскопическая и фотографическая компания.
Представления о богеме (и отчасти реальные её черты), ходившие в Лондоне конца XIX века, частично вышли из ранних социальных мифов. Английское наследие восходит к Граб-стрит XVII века, как к первому вымышленному средоточию лондонской богемы, характеризующейся чрезмерным употреблением устриц, выпивкой и бильярдом, как описано Уильямом Теккереем в „Приключениях Филиппа“, романе 1862 года. Другие социальные мифы зародились ещё раньше.
Актёр и драматург Г. Дж. Байрон рассматривает Эдмунда Йейтса, Артура Скечли, Генри Лабушера. Гарри Фарнисс.
О „парижском образе жизни“ ходили легенды, широко распространённые благодаря „Сценам из жизни богемы“ (1848 г.) Анри Мюрже (1822–1861 гг.), популярному художественному произведению, вдохновившему Джорджа дю Морье на „Трильби“ (1895 г.), а Пуччини — на его „Богему“ (1895 г.). Введение Мюрже, написанное для английского издания 1888 года, неоднозначно. С одной стороны, заявляется, что богема „существовала во всех краях и во все времена и может претендовать на знатное происхождение“, с другой стороны, утверждается, что „богема существует и возможна только в Париже“. Конан Дойл переводит такого рода неопределённость в шутку: в „Этюде в багровых тонах“ Ватсон „перелистывает страницы „Богемы“ Мюрже“. Английское отношение к французским предшественникам всегда было двойственным.
Двухколёсный экипаж, ок. 1890 г., П. Шталь.
Ирландский писатель и политик Джастин Маккарти утверждал, что „представитель лондонской богемы показан в литературе более бесчинствующим и более шумным, чем его парижский собрат“, в то время как литературовед Джордж Сэйнтсбери рассуждал о возникновении вульгаризированного, англизированного образа богемного человека:
Иногда представляется общепринятым, что любой, кто как-либо связан с литературой или другим искусством, — богемен… Иногда, и довольно часто, представляется, что богемность заключается в более или менее бессмысленном и вульгарном образе жизни, расточительстве и бахвальстве. Несомненно, это происходит с лёгкой руки некоторых писателей, почитающих отличительными чертами богемного мужчины курение сигар в прихлёбку с бордо, а отличительными чертами богемной женщины — синий атлас и бриллианты, тогда как леди довольствуются обычной одеждой.