Изгнание/Сброс петель - Хауи Хью. Страница 21

Пэм принесла ей её любимую еду — горячую овсянку и жареную картошку. Джульетта так и оставила их исходить паром по ту сторону решётки. Из Машинного к ней целый день шли и шли записки, но ни один из старых друзей не навестил её, чему Джульетта была только рада. Их неслышных голосов, доносившихся к ней с клочков бумаги, было более чем достаточно.

Из глаз Джульетты сами по себе лились слёзы, но всё её остальное существо совершенно онемело, застыло — ни всхлипа, ни трепета… Она читала милые записки, а слёзы капали и капали… Нокс просто просил прощения. Джульетта понимала: гигант корил себя за то, что ничего не сделал, что не убил полицейского, как хотел, и пусть бы его за это тоже выбросили наружу; его записка ясно показывала, что он будет раскаиваться в своём бездействии всю оставшуюся жизнь. В других записках, более отвлечённого плана, содержались обещания встретиться «по ту сторону» или цитаты из книг. Шерли, знавшая Джульетту лучше других, сообщала ей о состоянии генератора и о том, что они получили новую центрифугу для очистки нефти. Шерли заверяла, что всё будет работать бесперебойно — благодаря Джульетте. От этих слов Джульетта даже чуть всхлипнула. Она сидела и поглаживала написанные углём записки, и пальцы её окрашивались чёрным, словно на них переходили мрачные мысли её друзей.

Наконец, последняя записка — от Уокера. Вот её она никак не могла расшифровать. На стенном экране солнце опускалось над суровым ландшафтом, ветер укладывался спать на ночь, пыль оседала на землю, а Джульетта всё вчитывалась в слова старого мастера — раз, и второй, и третий, пытаясь додуматься, что же он имеет в виду.

Джульетта незаметно для себя заснула. А когда проснулась, вокруг её койки валялось множество записок — они усеивали почти весь пол, словно хлопья осыпавшейся краски; должно быть, накидали за ночь. Внезапно Джульетте почудилось, что за решёткой кто-то есть. Она повернула голову и вгляделась в темноту. Там стоял человек. Когда она пошевелилась, посетитель отпрянул; обручальное кольцо на его пальце звякнуло, когда сталь соприкоснулась со сталью. Джульетта поспешно вскочила с койки и бросилась к решётке на затёкших со сна ногах. Схватившись за прутья дрожащими руками, она пристально вглядывалась в исчезающего во мраке гостя.

— Папа?.. — окликнула она, просунув руку сквозь решётку.

Но он не обернулся. Высокая фигура ускорила шаг, растворяясь в пустоте и превращаясь в мираж, в отдалённое, туманное воспоминание детства.

Рассвет следующего дня был достоин того, чтобы им полюбоваться. Солнечные лучи пробивались сквозь редкие разрывы между тёмных туч, и золотые дымные столбы скользили по склонам холмов. Джульетта лежала на койке и, подперев подбородок рукой, следила, как сумерки переходят в свет дня. Камеру наполнял запах позабытой остывшей овсянки. Узница думала обо всех тех мужчинах и женщинах в IT, которые не покладая рук трудились все три прошедшие ночи над её костюмом, кропая его из заведомо дефектных материалов, поставляемых из отдела Снабжения. Костюм будет в порядке ровно столько времени, сколько ей, Джульетте, понадобится для очистки, но не дольше.

Во всех испытаниях последних дней и ночей, когда ей приходилось карабкаться по лестнице со скованными руками и угнетённым духом, Джульетте некогда было думать о предстоящей очистке. Мысль о ней появилась только сегодня, в утро, когда ей предстояло выполнить эту страшную обязанность. Джульетта была полностью уверена, что не станет ничего чистить. Она знала — все, уходящие наружу, утверждали то же самое; однако все они на пороге своей смерти переживали некую таинственную, возможно даже духовно-мистическую трансформацию, которая и заставляла их производить очистку. Но у Джульетты на Верхнем ярусе не было никого, кому она захотела бы оставить в дар чистые линзы камер. Правда, она не была первым человеком из Машинного, угодившим на очистку, зато она определённо станет первым, кто её не выполнит.

Она так и заявила Питеру, когда тот вёл её из камеры к жёлтой двери. Внутри шлюза ждал техник из IT — сделать последнюю подгонку скафандра.

Джульетта слушала его наставления с холодной отрешённостью. Она видела все слабые места конструкции. Да если бы она там, в Машинном, не была по горло занята, работая по две смены подряд, выкачивая воду, закачивая нефть и поддерживая бесперебойную подачу энергии в Хранилище, — она сумела бы сделать костюм получше этого даже с завязанными глазами! Прокладки и уплотнители здесь ничем не отличались от тех, что использовались в насосах, кроме того, что были сконструированы так, чтобы рассыпаться. Сияющий верхний покров костюма образовывали наложенные и перекрывающие друг друга слои высокопрочной изоленты — впрочем, высокопрочной, как точно знала Джульетта, её назвать можно было только в насмешку. Она едва не указала технику на все эти несуразности, когда тот начал рассказывать, что этот костюм — самый-самый распоследний и рассовершенный. Техник застегнул молнию на спине, натянул на руки Джульетте перчатки, помог надеть сапоги и объяснил, что значат цифры на карманах.

А Джульетта всё это время твердила про себя, словно мантру, записку Уокера: «Не надо бояться… Не надо бояться… Не надо бояться…»

«А теперь посмейся. Правда — это шутка, и они там, в Снабжении, молодцы».

Пока техник проверял перчатки и «липучки», которыми были зафиксированы замки-молнии, Джульетта продолжала ломать голову над загадочным посланием. Снабжение? При чём тут Снабжение? Может, она неправильно запомнила записку? Техник заклеил стыки между сапогами и костюмом полосами изоленты. Джульетта засмеялась: стоило ли тратить усилия! Уж лучше бы закопали в землю на фермах — от её мёртвого тела тогда была бы хоть какая-то польза.

Последним пришла очередь шлема — с ним обращались особенно бережно. Техник попросил Джульетту подержать шлем, пока он подгонял металлическое кольцо-ошейник. Она вглядывалась в своё отражение в щитке, откуда на неё смотрели глаза — запавшие, усталые, они показались Джульетте старше, чем ей помнилось, но гораздо моложе, чем она себя ощущала. Но вот, наконец, шлем надет, и помещение словно потемнело: Джульетта взирала на окружающее через тонированное стекло щитка. Техник напомнил о нагнетании аргона, о пламени, которое последует за этим. Одно из двух: либо как можно быстрее выбирайся наружу, либо умри куда более страшной смертью.

Техник ушёл. Жёлтая дверь с лязгом захлопнулась, колесо-рукоятка прокрутилось, словно его поворачивал какой-то невидимый дух.

Джульетта раздумывала, а не остаться ли здесь, отдавшись на волю огня, чтобы не предоставить тому таинственному духовному озарению шанса переубедить её? Что скажут в Машинном, когда до него дойдёт весть об этом? Кое-кто будет гордиться её стойкостью. Другие придут в ужас при мысли о её гибели во всепожирающем пламени. Наверняка найдутся и такие — впрочем, их будет не много — что скажут, будто ей не хватило смелости сделать шаг за порог, что она выбросила на ветер шанс собственными глазами увидеть наружный мир.

Костюм Джульетты пошёл складками — в помещение начали нагнетать аргон. Это делалось для того, чтобы накачанный под высоким давлением инертный газ не дал проникнуть в шлюз токсинам снаружи. Джульетту почти против собственной воли повлекло к двери. Когда между створками образовалась щель и пластиковые полотнища плотно облепили каждую трубу в комнате, каждый провод, облегли низенькую скамью, она поняла — вот и конец. Створки двери перед нею разъехались; наружная обшивка Хранилища треснула, словно кожица сухой горошины. Там, за завесой конденсированного пара, лежало неизведанное.

Один сапог проскользнул в щель, за ним последовал второй. И Джульетта двинулась в широкий мир с твёрдым намерением покинуть его на собственных условиях. Она увидит его своими глазами, пусть и через этот ограниченный портал, это узкое стекло размером — как она вдруг поняла — восемь дюймов на два.