Очистка - Хауи Хью. Страница 8

Но больше он не боялся.

Теперь, ещё годом позже, он сидел один в камере воздушного шлюза, одетый в защитный костюм, и в душе его сомнения боролись с уверенностью. Массивная жёлтая дверь герметично закрылась и отрезала его от остальной Шахты. Да, не так он представлял себе свой конец, совсем не так. Он всегда думал, что навечно останется в Шахте: после смерти его прах пойдёт туда же, куда и прах его родителей — на восьмой уровень, где занимались обогащением почвы. Кажется, прошла целая жизнь с тех пор, как он мечтал о собственной семье, о собственном ребёнке, или даже о двойне, или о втором выигрыше в лотерею; мечтал о жене, с которой они бы вместе состарились...

По ту сторону жёлтой двери прозвучала сирена, прогоняя всех задержавшихся. Всех, кроме него. Ему было некуда идти.

Зашипели баллоны, нагнетая в камеру шлюза инертный газ. Через минуту Холстон ощутил, как под давлением аргона костюм тесно облепил тело. Он вдохнул кислород, циркулирующий в шлеме, и встал у другой двери, запретной — той, что вела в кошмарный мир снаружи. Стоял и ждал.

Где-то глубоко в стенах глухо проскрежетали стальные поршни. Полиэтиленовые драпировки на стенах шлюза пошли морщинами под давлением аргона. Эти драпировки сожгут, пока Холстон будет заниматься очисткой. Ещё до наступления ночи весь шлюз подвергнут тщательной дезинфекции, вымоют до блеска и запечатают до следующей очистки.

Створки широкой металлической двери задрожали, затем между ними образовалась щель, которая постепенно расширялась — створки медленно убирались в стены. По замыслу конструктора, полностью они не раскрывались: воздух за пределами Шахты представлял собой нешуточную опасность, и её нужно было свести к минимуму.

Поток аргона с шипением просачивался сквозь щель наружу; по мере того, как створки расходились всё дальше, шипение переходило в низкий рёв. Холстон приблизился к двери вплотную. Он поражался тому, что ему даже в голову не пришло сопротивляться, а ведь раньше его ввергала в недоумение покорность, с которой другие шли на смерть. Но лучше выйти наружу, увидеть мир хотя бы один раз собственными глазами, чем заживо сгореть здесь вместе с полиэтиленовыми драпировками.

Как только щель достаточно расширилась, Холстон протиснулся в неё, цепляясь костюмом за края створок. Его окружила туманная завеса — это аргон конденсировался в более разреженном воздухе. Холстон слепо двинулся вперёд, выставив перед собой руки.

Дверь, через которую он только что вышел, начала закрываться. Завывания сирены становились всё глуше, пока толстые стальные створки не сомкнулись и не отрезали Холстона от прежней жизни. Внутри шлюза — он знал это — вспыхнуло пламя.

Оказалось, что Холстон стоит у подножия бетонного пандуса — он вёл наверх. Это удивило Холстона — оказывается, он ещё не на поверхности; ведь он привык видеть мир на стенах помещений верхнего уровня до самого горизонта. Времени у него было мало; в голове словно набат гудел: торопись! торопись! Минуты жизни были сочтены. Он неуклюже зашагал по узкому пандусу наверх.

С обеих сторон его окружали выщербленные бетонные стены. В лицевой щиток шлема ударил поток неправдоподобно яркого света. Холстон совершил непростительный грех — осмелился иметь надежду, и на верху пандуса его ожидало воздаяние. Он повернулся вокруг себя, окидывая взором горизонт. Голова закружилась от нескончаемых просторов. Зелёных просторов!

Зелёные холмы, зелёный ковер травы под ногами. Холстон закричал от восторга. Его рассудок отказывался верить глазам. Надо всей этой зеленью простиралась голубизна, точь-в-точь такая, как на картинках в детских книжках; а по ней текли белоснежные облака, и в воздухе носились, хлопая крыльями, какие-то живые существа...

Холстон кружился и кружился на месте, вбирая в себя это зрелище. Он вспомнил, как то же самое делала его жена: неловко, медленно поворачивалась, как будто растерялась и не знала, приниматься ли за очистку.

Очистка!

Холстон вынул проволочный скребок. Очистка! Надо торопиться! Теперь он знал, почему. Почему. Почему!

Он посмотрел туда, где по его расчётам должна была находиться стена, окружающая верхний уровень Шахты, но, разумеется, не увидел — она была под землёй. Позади него возвышалась бетонная башенка всего восьми или девяти футов в высоту. По стене тянулась вверх металлическая лестница с перекладинами, над башенкой торчала антенна. А внизу, по всем четырём сторонам башенки крепились большие выпуклые линзы мощных камер — по одной с каждой стороны.

Холстон приблизился к первой из них, держа наготове скребок. Он представлял себе, как выглядит со стороны кафетерия — неловкая фигура в громоздком костюме, постепенно надвигающаяся и становящаяся всё больше и больше. Это то, что он видел три года назад, когда очистку проводила его жена. Она размахивала руками — Холстон думал тогда, что это для равновесия; но, может, так она пыталась что-то сказать ему? Улыбалась ли она за зеркальным лицевым щитком такой же глупой, счастливой улыбкой, какой улыбается сейчас он сам? Билось ли её сердце в неистовой надежде, пока она мыла, чистила, протирала, наносила плёнку? Холстон знал — в кафетерии никого нет; в Шахте не осталось ни одного человека, который любил бы его до такой степени, чтобы смотреть на него сейчас, но тем не менее он помахал в камеру. Раньше он думал, что руками смертников, моющих линзы, водит сама злоба, но теперь он знал, что это не так. Не гнев; не знание того, что это не он обречён, а живущие в Шахте; не ощущение предательства заставляло руки изгнанников совершать эти маленькие круговые движения. Жалость — вот что это было. Огромная жалость и чистая, ничем не замутнённая радость.

Мир затуманился, но это потому что на глаза Холстона навернулись слёзы. Его жена права: то, что они видели изнутри — сплошной обман. Холмы были настоящими — Холстон узнал их контуры, ведь он смотрел на них столько лет! — но краски были совсем другие. Экраны в Шахте с помощью программы, о которой говорила Аллисон, превращали яркий зелёный цвет в серый и бурый, убирали любые признаки жизни. Да какой жизни!

Холстон счищал грязь с линзы и раздумывал: а было ли само постепенное смазывание изображения на экранах настоящим? Да, линзы пачкались, это правда. Но, может, это самая обычная грязь, а вовсе не токсичная пыль, носящаяся в воздухе? Могла ли обнаруженная Аллисон программа просто модифицировать уже знакомое изображение? В голове Холстона мелькали сотни новых фактов и догадок. Он походил на взрослого ребёнка, вдруг попавшего в широкий мир: столько всего нового, неизведанного — голова кругом!

Да, помутнение картинки тоже ложное, решил он, стирая последнее пятно грязи со второй линзы. Программа использовала наложение слоёв — точно так же, как она превращала зеленую траву и голубое небо с белыми облаками в нечто угрюмо серое и бурое. Они скрывали от обитателей Шахты живой мир, настолько прекрасный, что Холстон был вынужден одёрнуть себя — до того ему хотелось бросить работу и лишь стоять и любоваться окружающим.

Он чистил вторую камеру и думал о том, что находилось в глубине под его ногами. Сколько человек в Шахте знали об истинном положении дел? И знал ли вообще кто-нибудь? Что за фанатизм руководил теми, кто поддерживал эту мрачную иллюзию? Или, может быть, эта тайна шла из времён, предшествовавших последнему восстанию? Возможно ли, чтобы многие поколения жили под сенью векового обмана, заключённого в пакете компьютерных программ, и никто об этом не догадывался? А если кто-то знал об этих программах, если мог создать любую иллюзию, то почему он не показал что-нибудь покрасивее, чем тот мрачный пейзаж?

Восстания! Может, это было сделано затем, чтобы не допустить их повторения? Холстон нанёс защитную плёнку на вторую линзу. Или, возможно, отвратительная ложь и унылый ландшафт были призваны удержать людей внутри Шахты, заставить их отказаться от стремления наружу? Наверно, кто-то решил, что удерживать власть, контроль над людьми важнее правды. А может, здесь крылось нечто ещё более глубокое и мрачное? Например, страх перед ничем не сдерживаемой рождаемостью? Сколько ужасных предположений, одно другого хуже...