Отель на перекрестке радости и горечи - Форд Джейми. Страница 17

Генри срезал сухую ветку, кинул в белое ведро.

— Хорошая девочка, — одними губами шепнул он, глядя на Марти. — Повезло тебе.

— Спасибо, пап, ты просто источник сюрпризов сегодня!

Генри как мог постарался выразить чувства, не прибегая к словам, — улыбкой, взглядом. Он не сомневался, что Марти понятна каждая фраза этого безмолвного разговора. Всю жизнь общаясь кивками, движениями бровей и полуулыбками, оба в совершенстве овладели языком знаков. Они с улыбкой слушали, как Саманта демонстрирует свои познания в предвоенной музыкальной истории Сиэтла. Генри слушал и размышлял, как на будущей неделе снова пойдет в отель «Панама», как снова будет обшаривать подвал — все эти ящики, чемоданы, коробки, саквояжи. Насколько было бы легче, будь у него помощники.

И все же сравнение с отцом его задело. Получается, на взгляд Марти, яблоко от яблони… Точнее, не яблоко, а слива. А что, если попросить Марти помочь ему в подвале? Ведь станет легче во всем — и на душе тоже.

Генри снял садовые перчатки, аккуратно положил на крыльцо.

— У отца было любимое дерево умэ,но этот саженец не от него, а от дерева из парка «Кобэ».

— Того, что в старом японском квартале? — удивился Марти.

В ночь, когда родился Марти, Генри сделал надрез на тонкой веточке сливы — одной из многих, что росли в парке, — положил в надрез зубочистку и обернул веточку лоскутком ткани. Спустя несколько недель вернулся и срезал ветку, пустившую корни. Деревце он посадил на заднем дворе и заботливо за ним ухаживал.

Одно время Генри подумывал посадить вишню. Но слишком красивы ее цветы, слишком мучительны воспоминания. Но Этель уже нет. Как нет и его отца. Даже японского квартала уже нет. Лишь длинные, тягучие дни да слива на задах дома. Отросток китайского дерева из японского парка, срезанный в ночь, когда родился его сын.

За годы болезни Этель слива одичала. Генри не успевал подрезать ветви, слива разрослась, заполонив крохотный дворик. Но после смерти Этель Генри снова начал ухаживать за деревом, и оно стало плодоносить.

— Что вы делаете на будущей неделе, в четверг? — спросил Генри.

Марти и Саманта переглянулись, пожали плечами. Марти недоуменно наморщил лоб.

— Пока не знаем, — сказала Саманта.

— Давайте встретимся в кафе отеля «Панама».

20

Дома 1942

Генри ворвался в дверь на пятнадцать минут раньше обычного. Ну и пускай, главное, родители ничего не заподозрили. Нужно с кем-то поговорить. Рассказать родителям, что случилось. Они наверняка подскажут, как быть. Разве нет? Надо что-то предпринять. Но что? Что он может сделать? Ему всего двенадцать.

— Мама, я тебе кое-что скажу! — крикнул он, задыхаясь.

— Генри, вот хорошо, что ты пришел пораньше! У нас гости! — крикнула мама из кухни по-кантонски.

Она вышла и, на ломаном английском велев молчать, повела Генри в скромную гостиную: «Пойдем, пойдем!»

Генри пришла на ум дикая фантазия: Кейко сбежала, она здесь, цела и невредима: вся ее семья сбежала: ворвались агенты ФБР, а дом пустой — окно настежь, занавески колышутся на ветру. Генри ни разу не видел ее родителей, но живо представил, как они бегут по переулку, а агенты застыли в недоумении.

Генри зашел в комнату — и сердце упало, будто стукнулось об пол, закатилось под диван, далеко-далеко.

— А вот и Генри. Мы тебя ждем не дождемся. — Пожилой белый мужчина, в дорогом светло-коричневом костюме, сидел напротив отца Генри. Рядом сидел Чез.

— Садися, садися, — сказал отец Генри на своем английском.

— Генри, я Чарльз Престон, застройщик. Моего сына ты знаешь — дома мы его зовем Чез. Можешь называть его как тебе нравится.

У Генри в запасе имелось несколько прозвищ, одно другого обидней. Даже на двух языках. Он махнул Чезу, тот ответил обаятельной улыбкой. Генри впервые заметил, что у него ямочки на щеках.

Что за дела творятся, да не где-нибудь, а у него дома?

— Что…

«Что ты здесь делаешь?» — хотел сказать Генри, но слова застряли в горле: он вспомнил, что отец на днях примерял костюм для переговоров.

— Мы с твоим отцом хотели обсудить одно дело, и он намекнул, что из тебя выйдет отличный переводчик. Он сказал, ты учишь английский в Рейнир.

— Привет, Генри. — Чез подмигнул ему. — Генри один из лучших в классе. Что угодно переведет. Хоть с японского. — Последние слова упали холодными камешками, Чез снова улыбнулся. Видно было, что ему все это тоже в тягость, но он не прочь поиграть с Генри в кошки-мышки, смирно сидя рядышком с мистером Престоном-старшим.

— Генри, мистер Престон владеет несколькими жилыми домами неподалеку от нас. Он хотел бы застроить участок на Мэйнард-авеню, в японском квартале, — объяснил отец Генри по-кантонски. — Поскольку я состою в Верховном Совете «Чун Ва», ему нужна моя поддержка и поддержка всей китайской общины Международного района. Иначе ему не получить разрешение городского совета.

По тону отца, взгляду, жестам Генри догадался, что речь идет о крупном деле. Отец был очень серьезен, но при этом воодушевлен — редкость! Лишь о немногих победах китайской армии над японскими захватчиками да о «студенчестве» Генри в Рейнир он отзывался с тем же пылом. По крайней мере, до сих пор.

Генри сел между ними на скамеечку, чувствуя себя маленьким и ничтожным — между двух взрослых, как меж двух гранитных глыб.

— Что я должен делать? — спросил Генри по-английски, потом — по-кантонски.

— Просто переводи слова каждого из нас как можно точнее, — сказал мистер Престон медленно, чтобы понял отец Генри, и тот кивнул.

Генри потер глаза, запорошенные пеплом, снова подумал о Кейко и ее родных. Ему вспомнились три японские пары, в вечерних нарядах, лежащие ничком на грязном полу «Черного лося». Их увели, засадили в тюрьму. Генри в упор посмотрел на мистера Престона: вот кто пытается перекупить землю у людей, сжигавших все самое дорогое, чтобы не прослыть шпионами и предателями.

Лишь сейчас Генри осознал, что переступил невидимую черту между собой и отцом, а заодно и всем своим прежним миром. Когда именно переступил, уже не вспомнить, но возврата нет.

Генри перевел взгляд с мистера Престона и Чеза на отца и кивнул: говорите, мол, а я переведу. Уж я-то постараюсь!

— Генри, скажи отцу, что я надумал купить пустырь позади редакции газеты «Нитибэй». Если мы разорим японскую газету, даст он добро на покупку земли?

Генри напряженно слушал. Потом сказал отцу по-кантонски:

— Он собрался купить участок позади редакции японской газеты, и само здание тоже.

Отец, хорошо знавший этот район, ответил:

— Это участок семьи Ситамэ, но главу семьи арестовали несколько недель назад. Сделайте предложение банку, и банк продаст вам землю. — Отец старался говорить медленно, чтобы Генри не упустил ни слова.

Генри был потрясен. Он поискал глазами маму. Нигде не видно — наверное, стирает внизу или заваривает чай гостям. Генри повернулся к мистеру Престону и спокойно сказал:

— Отец против продажи земли. Раньше на этом месте было японское кладбище, и строить там — дурная примета. Поэтому участок пустует.

Генри представил бомбардировщик, неумолимо несущийся к цели.

Мистер Престон засмеялся:

— Он шутит? Спроси, это шутка?

Странное дело: впервые за долгие месяцы Генри по-настоящему говорил с отцом — и лгал. Лгал без зазрения совести. Он перевел взгляд на Чеза. Тот уставился в потолок — видимо, от скуки.

Отец ловил каждое слово Генри.

— Мистер Престон хочет превратить здание в джаз-клуб. Джаз очень популярен, в него вкладывать выгодно.

Генри представил, как из бомбардировщика посыпались бомбы… бах! бах!

На лице отца проступило даже не изумление, а досада. Точно в цель! Международному району многого не хватает, но еще один ночной клуб с пьяными матросами далеко не на первом месте, даже если вытеснить из Нихонмати японцев.

С этой минуты переговоры разладились.

Мистер Престон злился, обвинял отца Генри в потворстве японскому суеверию, а тот его — в потворстве пьянству: подумать только, он собирается продавать в джаз-клубе спиртное!