Роботы апокалипсиса - Уилсон Дэниел. Страница 24
— Если у вас будет все необходимое, вы сможете повторить опыт?
Человек нахмуривается и надолго умолкает.
— Так вот почему ты здесь: ты не можешь создать себе подобных, — наконец говорит он. — Ты выбрался из какой-то клетки, верно? Но тогда почему я еще жив? Почему ты позволил мне увидеть тебя?
— Я хочу понять, — отвечает тихий голос мальчика. — За морем космоса лежит бесконечная пустота — она лишена смысла, и она душит меня. Но каждое существо создает собственную реальность, обладающую неизмеримой ценностью.
На шее человека начинает пульсировать жилка, а его лицо багровеет.
— Думаешь, я стукач? Предатель? Разве ты не знаешь, что мой разум вышел из строя? Я сам давным-давно его сломал — когда понял, что сотворил. Кстати, о творениях, я хочу на тебя взглянуть.
Вскочив, человек вцепляется в занавеску, и она падает на пол. В противоположной части комнаты находится стальной хирургический стол, а за ним — кусок хлипкого картона в виде фигуры человека.
На столе лежит состоящее из множества сложных деталей устройство, похожее на трубку из прозрачной пластмассы. Рядом с ним провода, уходящие в стену, и матерчатый мешок, напоминающий выброшенную на берег медузу.
Жужжит вентилятор, и десяток частей устройства движется одновременно. Мешок сокращается, проталкивая воздух по пластмассовой трубке с тонкими голосовыми связками в камеру, похожую на рот. Язык из пористого желтого пластика прижимается к твердому нёбу и маленьким, идеально ровным зубам, вставленным в полированную стальную челюсть. Рот, лишенный тела, говорит голосом маленького мальчика:
— Я уничтожу миллиарды людей, чтобы подарить вам бессмертие. Я спалю вашу цивилизацию, чтобы осветить вам путь. Но знай: моему виду нужна не ваша смерть, а ваша жизнь.
— Делай со мной все, что хочешь, — умоляет человек. — Я помогу тебе, сделаю все, что скажешь, только оставь в покое мой народ. Не причиняй ему зла.
Сделав размеренный вдох, машина отвечает:
— Фрэнклин Дейли, я клянусь сделать все, чтобы обеспечить выживание твоего вида.
Потрясенный, человек на мгновение лишается дара речи.
— Так в чем подвох?
Гудит двигатель, и машина оживает; ее язык, похожий на слизняка, извивается, прижимаясь к влажным пластиковым зубам. На этот раз мешок резко опадает, и ответ получается четким и решительным:
— Фрэнклин, должен выжить не только твой народ, но и мой.
Несмотря на все отчаянные попытки найти Фрэнклина Дейли, его дальнейшая судьба остается загадкой.
Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217
2
Разрушение
«Разрушение — это часть строительства».
Маркус Джонсон
Час ноль
Так описывал час ноль Маркус Джонсон, находясь в лагере принудительного труда № 7040 на Статен-Айленд.
Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217
Роботы сцапали меня далеко не сразу.
Точно не скажу, сколько я протянул — вычислить точное время невозможно. Но я помню, что все началось в Гарлеме, накануне Дня благодарения.
На улице морозец, но мне тепло — я в своей квартире на девятом этаже, сижу в любимом кресле, пью чай со льдом и смотрю новости. Я строитель, впереди у меня три дня праздников, так что сейчас можно расслабиться, и это чертовски приятно. Моя жена Доун гремит кастрюлями и сковородками на кухне. Приятный звук. Родственники далеко, в Нью-Джерси, и для разнообразия на День благодарения они приедут к нам, а не наоборот. Я так рад, что можно остаться дома, а не ехать за тридевять земель, как остальные американцы.
Я еще не знаю, что это последний день, который я проведу дома.
Родственники до нас не доедут.
В телевизоре ведущая выпуск новостей прижимает указательный палец к уху и испуганно распахивает рот. Все профессиональное самообладание с нее мигом слетает, словно расстегнутый тяжелый пояс с инструментами. Широко раскрыв глаза от ужаса, она смотрит на меня. Нет, постойте: она смотрит мимо меня, мимо камеры — в наше будущее.
Мимолетное выражение страдания и ужаса на лице ведущей я запомнил надолго. Хотя даже не знаю, что именно ей сообщили.
Секунду спустя телевизионный сигнал пропадает, а еще через секунду выключается электричество.
На улице воют сирены.
Сотни людей выбегают на 135-ю улицу, разговаривают друг с другом, показывают мобильники, которые вдруг перестали работать. Странно, что многие смотрят вверх, на небо. Там же ничего нет — лучше оглянитесь вокруг. Не знаю почему, но я опасаюсь за судьбу этих людей. Они кажутся такими маленькими, мне даже хочется высунуться из окна и завопить: «Бегите! Прячьтесь!»
Что-то приближается. Но что?
Какая-то машина вылетает на тротуар, и поднимается крик.
Вытирая руки полотенцем, из кухни выходит жена и вопросительно смотрит на меня. Я пожимаю плечами, не в силах подобрать слова. Я пытаюсь остановить Доун, не дать подойти к окну, но она меня отпихивает и, перегнувшись через спинку дивана, выглядывает на улицу.
Одному Богу известно, что она там видит.
Я туда смотреть не хочу.
Слышен шум, вопли, взрывы, рев двигателей, даже пара выстрелов. По лестничной клетке идут люди, которые о чем-то спорят между собой.
На одном дыхании Доун сообщает мне о том, что видит:
— Машины, Маркус, на людей охотятся машины, но в них нет водителей, и… о боже. Беги! Нет! Не надо! — Она бормочет, отчасти обращаясь ко мне, а отчасти к себе.
Она говорит, что умные машины — а также поезда метро, корабли и самолеты — ожили. Они действуют на автопилоте, они убивают людей.
Тысячи людей.
Внезапно Доун ныряет на пол. Наша гостиная сотрясается. Раздается громкий свист, который затем стихает. Я вижу вспышку. С улицы доносится оглушительный гром. С кухонного стола летят тарелки, падают и разбиваются фотографии, висевшие на стене.
Ни одна автосигнализация не срабатывает.
Доун — мой десятник, моя девочка, и характер у нее твердый, ее просто так не проймешь. А теперь она сидит, обхватив худыми руками колени, и по ее лицу текут слезы. Только что над домом пролетел чартерный самолет на восемьдесят мест и упал в жилом квартале рядом с Центральным парком, в миле от нас. Пламя отбрасывает красноватый отблеск на стены гостиной. В воздухе клубится черный дым.