Цветы и железо - Курчавов Иван Федорович. Страница 1

Цветы и железо

ПРОЛОГ

Разрезая воздух острыми крыльями, ласточка стремительно неслась за поездом. Она маленьким комочком падала вниз и, словно оттолкнувшись от земли, стрелой уходила вверх, но не так высоко, чтобы исчезнуть из виду.

Владимир Федорович Демин облокотился на столик у окна вагона и с любопытством наблюдал за птицей. Отстанет она или нет? Как долго будет гнаться за курьерским поездом?..

— Дядя, а что там такое?

Владимир Федорович оторвался от окна. Перед ним стояла девочка лет четырех. Мягкие волосы кольцами вились на плечах. Она подбоченилась, склонила голову набок и смотрела на Демина большими серьезными глазами.

— Я смотрю на ласточку… Понимаешь, она не хочет отставать от поезда…

— Почему?

— Не знаю…

— А почему не знаете, а?

«Ишь какая бойкая!» — подумал Владимир Федорович, поглаживая свою небольшую седую бородку и ласково улыбаясь внезапно появившейся собеседнице. Девочка, не получив быстрого ответа, разочарованно произнесла, выговаривая вместо «р» — «л»:

— Взрослые все должны знать. Мой папа все знает!

— А кто твой папа?

— А угадайте! — девочка плутовато улыбалась.

«Вот стрекоза», — одобрительно, самому себе сказал Владимир Федорович.

— Он у тебя военный? — спросил Демин.

— Нет. Он во время войны был военным. Без меня…

— Он доктор?

— Нет!

Владимир Федорович нарочно хмурил брови, давая понять юной собеседнице, что ему очень трудно отгадать.

— Тогда агроном, — проговорил он.

— Какой вы недогадливый! — Она с огорчением вздохнула. — Он цветник!

— Как цветник? — Владимир Федорович улыбнулся и потрогал девочку за мягкие, шелковистые волосы.

— Он цветы выращивает!

— Так он цветовод! — обрадованно воскликнул Демин.

Но она стояла на своем:

— Нет, цветник!

Владимир Федорович не без труда узнал, что Женя, так звали девочку, живет в том городе, куда он ехал, что папа ее остался дома, а она с матерью возвращается из Москвы. Женя — шустрая, шаловливая дочурка «цветника» — трещала без умолку и все больше и больше нравилась Демину.

— Женя, хочешь, я нарисую с тебя портрет?

— А вы умеете?

— Немножко…

Владимир Федорович вынул из портфеля блокнот, карандаш и стал уверенной рукой набрасывать эскиз. Рисовать было трудно, так как девочка непременно хотела увидеть, что получается у художника. Глаза ее с каждой минутой становились восторженнее.

— А у вас лучше, чем у Шурки, — одобрительно сказала она. — Шурка ужасно плохо рисует меня…

— А кто такой Шурка? — спросил, не отрываясь от блокнота, Владимир Федорович.

— Брат.

— Он плохо рисует?

— Плохо. Он берет папину чернильницу, обводит ее карандашом. Это у него голова… Ведь не бывает такая, правда, дядя? А потом берет пуговицы и рисует глаза. А для рта у него ничего нет. И рот он рисует кривой-кривой, как мамина брошка.

— Сколько Шурке лет?

— Он у нас большой! — с завистью сказала девочка. — Ему уже семь лет!

— Большой, — согласился Демин и улыбнулся.

Он вырвал листок из блокнота и протянул девочке. Женя была счастлива: это было видно по ее смеющимся глазам и по широко раскрытому рту. Она забыла даже поблагодарить и побежала в свое купе, размахивая бумагой.

Владимир Федорович хотел направиться вслед за девочкой, чтобы расспросить ее мать о цветоводе, но раздумал: еще успеет. Он опять задумчиво смотрел в окно вагона. Ласточки уже не было видно — она отстала. Лес постепенно удалялся от полотна железной дороги и затягивался синеватой дымкой. На пригорке показалась небольшая деревня. В ровную линию вытянулась улица. Буйно зеленел молодняк — березы, липы, каштаны. Бело-розоватыми облаками взметнулись цветы на яблонях, что длинной и широкой полосой встали вдоль полотна железной дороги. Владимир Федорович даже потянул носом в надежде ощутить аромат, но почувствовал лишь запах дыма от паровозной топки, который стлался по земле и обволакивал яблони.

Демин питал страсть к живописи и цветам. Его квартира на Большой Садовой и дача в Пушкино напоминали оранжереи. У него было около десятка видов астр: исполинская «комета», распускавшая во все стороны яркие шелковые ленты, причудливое «грего», бурно разросшееся «страусовое перо». Гордостью Демина были «сальпиглосис» — изящные цветы различных расцветок. Хвалился он и пышными пионами, и нежными ирисами, и пахучей мичуринской розой — «царицей света».

Но Владимир Федорович считал, что селекционерам предстоит немало еще поработать. Он, например, не мог смириться с тем, что многие красивейшие цветы не обладают ароматом. А как было бы хорошо, если белая водяная лилия запахла бы как магнолия или роза! Почему многие цветы цветут всего лишь несколько дней в году, а все остальное время «отдыхают»? Заставить их цвести дольше — пусть любуется на них народ! Или почему только южане наслаждаются красотами природы? Пора, давно пора увидеть розы, хризантемы, георгины, левкои в Якутске и Норильске… Демин не был бесплодным мечтателем, но пока его успехи были весьма скромны: за пятнадцать лет Владимир Федорович «приручил» к северному климату несколько видов южных роз, они могли расти теперь под Москвой… Цветам он не мог посвятить всю свою жизнь, у него было еще искусство, для которого, собственно, он и жил.

Мысль о поездке в районный городок Шелонск возникла неожиданно, случайно. Демин работал над серией этюдов «Молодость столицы», нанося на полотно двадцатипятилетние липы, «выраставшие» за одну ночь на московских улицах, оригинальные по форме клумбы и газоны в парках. Но это не были только яркие цветы или зеленые кудрявые деревья: Демину хотелось показать, каким эстетически удовлетворенным бывает человек, когда он окружен нежной, мягкой и красивой природой.

Набрасывая пейзажи в бывшем Нескучном саду, Владимир Федорович встретил известного цветовода. Разговорились. «Будет время — непременно поезжайте в Шелонск, — посоветовал цветовод, — там, я уверен, розы скоро будут цвести на заснеженной поляне. Правда, это будет великолепное зрелище?» И тут же рассказал об успехах цветоводов маленького городка, который можно отыскать только на подробных картах.

И вот Владимир Федорович едет в Шелонск, не предупредив никого о своем визите. Мать девочки могла стать для него проводником в незнакомом городе. За четверть часа до остановки поезда Демин взял чемодан и пошел разыскивать девочку. Но та первая заметила его.

— Мама, мама! — закричала она. — Смотри, вот этот дядя рисовал меня! И лучше Шурки, правда, мамочка?

Владимир Федорович представился женщине. Она действительно оказалась женой цветовода.

— Он у нас и цветовод, и садовник! — сказала жена, и Демин уловил в этих словах гордые нотки.

На станции поезд стоял минуты две. Они быстро вышли из вагона. Навстречу женщине бросился молодой мужчина. Он поцеловал ее, обнял девочку и, словно опомнившись, заторопился:

— Понимаешь, Вера, я сегодня утром получил странную телеграмму: «К вам выехал московский художник, роста среднего, небольшая бородка, волосы наполовину седые. Наверняка остановится около вашей достопримечательной клумбы».

— Это, видимо, я, — сказал Демин. — Кто вам прислал телеграмму?

Встречавший назвал фамилию московского цветовода.

— Конечно я! — уже уверенно заявил Демин. — Я вчера с ним разговаривал по телефону. Но о телеграмме я его не просил.

— Значит, догадался. Будем знакомы: Николай Петрович Калачников. Знакомьтесь с женой.

— Нас дочка уже познакомила, — ответила жена.

Всю дорогу от вокзала до дому Демин докучал Калачникову вопросами. Достижения шелонских цветоводов, судя даже по лаконичному рассказу Калачникова, были серьезные, но, когда Демин передал ему мнение его московского коллеги, Николай недоверчиво взглянул на художника, а потом растерянно произнес: