Шипка - Курчавов Иван Федорович. Страница 5

— Прекрасные слова, князь! — быстро отозвался Кнорин.

— Так вот, не воду ли и мы ищем? — продолжал Жабинский. — Скажем, Дарданеллы и Босфор.

Генерал покачал головой.

— Нет, князь, — медленно проговорил он, — такую трудную задачу мы вряд ли осилим в эту кампанию.

— Об этом мы пока никому не скажем, ваше превосходительство! — с торжествующей улыбкой произнес Жабинский.

— Нет, нет, князь! — уже более решительно произнес Аполлон Сергеевич, невольно хлопнув по столу длинными, костлявыми пальцами. — Ни о Черном море, ни о Дарданеллах и Босфоре, ни о православном кресте над храмом Софии в Царьграде мы говорить не будем, это для меня несомненно, князь.

— Но мы будем это делать, не правда ли, ваше превосходительство? — с надеждой спросил Жабинский.

— Нет, и делать мы это не будем, князь. Прошу учесть, что это мое личное мнение, но его кое-кто разделяет: из умудренных житейским опытом.

Жабинский с недоумением взглянул на генерала.

— Почему же, ваше превосходительство? — вырвалось у него с отчаянием.

Аполлон Сергеевич ответил не сразу. Он переложил пенсне на столе, передвинул лампу с абажуром, еще раз негромко постучал по столу костяшками пальцев, внимательно и с улыбкой посмотрел на Жабинского.

— Мы глубоко заблуждаемся, князь, — чуть слышно проговорил он, не отрывая мягкого, отеческого взгляда от штабс-капитана, — когда думаем, что весь православный, или, точнее сказать, христианский, мир только и ждет того часа, когда Россия свалит полумесяц на святой Софии и водрузит там византийский крест. Ты, князь, считаешь, что весь христианский мир сразу же начнет нам рукоплескать и благодарить нас за эту великую миссию, не так ли? Но этого быть не может! Дело тут ведь не в кресте и полумесяце, мир давно понял это. Представим себе на один миг, что султан и все его магометанские подданные приняли нашу православную веру и на своих мечетях, на соборе святой Софии водрузили христианский крест. И что же? Разве после этого мы изменили бы свое отношение к султану и вообще к Турции? Ничуть! Мы все равно нашли бы повод, чтобы ввести свои армии пределы Турции и решить дела так, как они выгодны России. Поэтому, князь, всякие разговоры о кресте для святой Софии отпадают, и, видимо, на долгое время.

— Ну а если мы его все-таки водрузим? — нетерпеливо спросил Жабинский. — Неужели кто-то из христианского мира пожелает кощунственно сбросить святой крест на землю, чтобы заменить его полумесяцем неверных?

И снова задумался Кнорин.

— Надо сначала задать себе вопрос: а ношюлит ли нам подойти к Царьграду с этим крестом? — спросил ом. Коли в мире уже давно поняли, что нравосланиый крест является для России своеобразной отмычкой от Босфора и Дарданелл, вряд ли они будут спокойно ожидать, когда мы станем полновластными хозяевами Черного моря.

— Значит, эту великую задачу мы не будем решать и этой войне? — разочарованно спросил Жабинский.

— Маловероятно: мы к этому еще не готовы.

— Вы думаете, что нам могут помешать? Тогда — кто? Англия? Австро-Венгрия? Германия или Франция?

— Англия в первую очередь. Она сделает все, чтобы этого не случилось. Да и не только Англия. Я не верю в искренность императора Вильгельма и его канцлера Бисмарка. Они будут терпеть до тех пор, пока мы не окажемся у стен Царьграда, а потом погрозят нам пальцем и скажут, как шалунишке, перешедшему границу дозволенного: хватит! Австро-венгры тоже не питают к нам симпатий и могут объединиться с Англией и Германией, чтобы противостоять России и не позволить ей разбить Порту.

— А разве мы не в силах противоборствовать?! — воскликнул огорченный Жабинский.

— Нет, князь, этого мы сделать не в силах, — сказал Аполлон Сергеевич. — Я ценю усилия Дмитрия Алексеевича, он много потрудился, чтобы реформировать русскую армию. Безусловно, она уже не та, какой была в Крымскую войну. Но ей еще многого не хватает, чтобы выступить против такой сильной коалиции. Поэтому Россия сделает все, чтобы не иметь в качестве врагов сразу четыре сильные державы: Англию, Германию, Австро-Венгрию и Турцию. Как может развиваться наша теперешняя кампания? Представим себе, что мы имели блестящий успех и уже через месяц оказались у стен Царьграда. Уверен, что мы тут же получили бы ультиматум: остановить свои армии и прекратить войну против Турции. А если скорого успеха не будет и мы подойдем к Константинополю обессиленными? Как в таком случае мы можем желать Босфора и Дарданелл?

— Мне почему-то наша перспектива не казалась такой мрачной, — невесело произнес Жабинский.

— Надо всегда смотреть на вещи более реалистично, чем нам хочется, — заметил Кнорин.

— Какова же тогда наша цель, ваше превосходительство? — спросил Жабинский. — Прямая и косвенная?

— Пока без косвенной, князь: только освободительная миссия, только борьба за свободу единоверных братьев болгар, за то, чтобы сбросить наконец это опостылевшее им турецкое иго. — Аполлон Сергеевич улыбнулся в свою шелковистую бороду, — Впрочем, эта задача не так уж и мала, и она весьма благородна!

— Я кое-что читал о Болгарии и болгарах, ваше превосходительство, — медленно проговорил Жабинский, с трудом переводя разговор на другую тему, — Сумеют ли они правильно понять свое освобождение? Насколько мне известно, у них нет тех именитых людей, которые могли бы повести за собой народ по верному пути. Не уведут ли его смутьяны к какой-нибудь крамоле, скажем к революции?

— Какая же у них может быть революция, князь? — удивился Аполлон Сергеевич. — Революцию обычно поднимают против ненавистного строя, против правящего класса. Для них и ненавистный строй, и правящий класс — это турки. С турками, даст бог, управимся мы с вами, наша русская армия. А когда у них не будет турок, против кого же им поднимать свой бунт?

— Это верно! — согласился Жабинский.

— Крамола, конечно, всегда может возникнуть, — продолжал Аполлон Сергеевич. — Одни бунтуют во имя чего-то, с их точки зрения, возвышенного, другие начинают смуту потому, что такими появились на свет божий и все считают на этом свете несправедливым.

— Наши нигилисты, например! — бросил Жабинский.

— Да, и наши нигилисты… Хотя они и утверждают, что у них тоже есть возвышенные цели, — сказал Кнорин. — Так вот, чтобы у болгар не появились свои нигилисты, к ним и едет князь Черкасский, имеющий опыт борьбы с подобными людьми. Потомок самого Ивана Грозного не может быть либералом!

— А наши нижние чины? Не повлияет на них дурно освобождение простых болгарских мужиков? Не задумаются они о том, ваше превосходительство, что пришла пора избавиться и от своих властей?

— Князь, вы очень далеко смотрите вперед! — похвалил Аполлон Сергеевич. — А для чего же приезжают сюда наши жандармы? Нам сейчас важно, чтобы мужик хорошо воевал, чтобы он мог отдать свою жизнь за веру, царя и отечество…

— А я ведь, извините меня за простодушие, тоже имею свою мечту, ваше превосходительство, — проговорил Жабинский весьма торжественно. — Многие дворянские фамилии начинали звучать после выигранной битвы. Без Рымника и Измаила не было бы Суворова, а без Бородина и Москвы — Кутузова!

Его хорошо понял Аполлон Сергеевич:

— Жабинские никогда не были в тени, князь!

Для славы нет предела, ваше превосходительство! — Жабинский улыбнулся и склонил голову.

— Да поможет нам господь бог приобрести новые чины и прочие монаршие милости, — тихо промолвил генерал. — Импе-

ратор наш справедлив и добр к верным своим сынам и слугам. Заметит он достойных и в этой трудной кампании.

— Тогда да здравствует наша скорая победа над оттоманской Турцией! — воскликнул штабс-капитан Жабинский.

IV

Шелонин подошел к палатке, прислушался. Панас Половинка читал свои любимые стихи — негромко, распевно и очень печальным голосом: