История советской литературы. Воспоминания современника - Леонов Борис Андреевич. Страница 52

Сергей Павлович всю жизнь себя корил за то, что не узнал имени того, кто, вероятно, спас его от гибели в кузове.

При чем здесь воспитательная роль литературы?

А вот как мне это видится.

Когда-то, может быть, в детстве, в школьные годы, этот самый зэк либо сам читал, либо кто-то ему читал главу из «Капитанской дочки» Пушкина — «Заячий тулупчик». Ведь тогда Петр Андреевич Гринев, несмотря на брюзжание Савельича, дал вожатому, коим, как мы знаем, оказался Пугачев, свой заячий тулупчик, чтобы тот не околел в буранной морозной ночи.

Тронувший сердце мальчика поступок героя не улетучился с годами, а замер там и ждал своего часа, чтобы неожиданно и во время сработать в человеке. Это-то и можно считать результатом воспитательного воздействия литературы. По-моему…

249

Однажды Алексей Николаевич Толстой, оказавшийся в Тбилиси, был приглашен на какие-то семейные торжества.

Его очень радушно встретили. Усадили на почетное место за столом. И в его честь хозяин дома произнес тост, в котором были и такие слова:

— Мы от души приветствуем на нашей земле и в нашем доме классика русской литературы. Особенно мы любим ваш роман «Война и мир».

Тут Алексей Николаевич громко произнес:

— А я еще и «Мертвые души» написал.

— Вот этого я еще не прочитал, — стеснительно произнес хозяин застолья…

250

Сейчас мало кто помнит поэта Сергея Яковлевича Надсона. А в 80-е годы XIX века им зачитывались. Знали его стихи наизусть. Однако вскоре его популярность исчезла, а имя почти забылось. И в доказательство этого Константин Георгиевич Паустовский поведал о случае, происшедшем в чайной на Греческом базаре в Одессе, где он оказался с Эдуардом Багрицким. Там их застал старый нищий, которого многие знали, потому что просил он милостыню не так, как другие. И только в чайных. Появляясь в дверях, он тут же слал проклятия посетителям:

— Где же ваша совесть, если вы люди?! Сами сидите, жуете хлеб с жирной брынзой и делаете вид, что не замечаете голодного человека. Узнала бы ваша мама, на что вы стали похожи! Она бы со стыда сгорела от такого нахальства. А вы чего отворачиваетесь от меня, товарищ? Вы же не глухой? Успокойте свою черную совесть и помогите старику…

Говорили еще, что этот старик так много зарабатывает на милостыне, что на выручку ведет свой бизнес…

Услышав крики старика, Багрицкий встрепенулся:

— Вот, наконец-то, он мне попался. Подойдет, ему будет плохо.

— А что будет? — спросил Паустовский.

— Увидишь! Только бы подошел к нашему столику.

Между тем старик надвигался на них неумолимо.

— Когда же проснется совесть у этих молодых людей?! — закричал он. — Это же посмотреть со стороны: сами едят и не дают старику!

И тут встал Багрицкий и со слезами в голосе проникновенно начал читать: «Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат, Кто б ты ни был не падай душой…»

Старик осекся и уставился на Багрицкого. Глаза его побелели. Потом он начал отступать. А при словах: «Верь, настанет пора и погибнет Ваал», повернулся и, опрокинув стул, побежал к выходу из чайной.

— Вот видите, — лицо Багрицкого стало серьезно, — даже одесские нищие не выдерживают Надсона!

Чайная ответила ему громким хохотом…

251

С поэтом Владимиром Семеновичем Жуковым я познакомился на совещании молодых литераторов, проходившем на гостеприимной Костромской земле. Он руководил поэтическим семинаром.

Скромный, спокойный человек. Но в нем ощущалась внутренняя сила. Завязанные в узлы скулы, крутой подбородок и стальной блеск в серых глазах. Истоком этой силы была, как мне представляется, суровая школа войны, которую он прошел по полной программе. Сначала воевал на Карельском перешейке во время финской кампании. Затем всю Великую Отечественную был пулеметчиком. Он хорошо представлял себе эту опасную военную профессию:

Эхо войны звучит и в его первых сборниках «У меня на родине», «Сквозь радугу», «На уровне сердца»…

И вот, спустя несколько лет, я встретил Владимира Семеновича в книжной лавке писателей на Кузнецком мосту.

Он стоял, держа в руках книгу писателя, известного тем, что тот возглавлял одно из московских книжных издательств. И пользуясь этим, издавал ежегодно по одной, две книги в других издательствах.

К Жукову подошел, видимо, его знакомец, взглянул на книгу, которую просматривал Владимир Семенович, и сказал:

— Смотри, а этот-то очередной том выпустил в свет!

Закрыв книгу, Жуков спокойно ответил:

— Не в свет выпустил, а пустил по миру…

252

Поэта Виктора Аркадьевича Урина я видел дважды.

Один раз в издательстве «Молодая гвардия», когда он выступил перед коллективом с предложением создать всемирный журнал «Глобус», в котором должны были, по его представлениям, печататься поэты всех стран мира и редактором которого будет он.

И второй раз в ЦДЛ, когда на одном из собраний он гневно обвинял коллег в том, что они терпят «ильилинчевание» себя в стенах Правления Московской писательской организации. При этом он имелв виду секретаря по оргвопросам В.Н.Ильина, в прошлом генерала-лейтенанта КГБ.

Об этом эпизоде я рассказал Владимиру Кирилловичу Карпеко, которого многие знали по песням к кинофильмам, особенно по песне «Я сказал тебе не все слова». Кстати, о поэте Карпеко я не раз писал в периодике. Утверждал, что его поэзия взросла как-бы на биографии его души. А душа вобрала опыт фронтового разведчика, не раз и не два раненого. Как этот опыт можно ощутить в ткани стихов? Вот, скажем, одно из лучших его стихотворений:

Вот в этих аккордных строках и выявляется душевный опыт человека, прошедшего через огонь Великой Отечественной…

Так вот Владимиру Кирилловичу я и поведал о Викторе Урине. Карпеко улыбнулся:

Ну я-то знаю неуемную энергию и немного скандальную натуру Виктора. Причем у него столько энергии, что его вполне можно подключать к единой энергосистеме страны. Ты знаешь ведь, что он проехал по всей стране на своей машине — не то на «Москвиче», не то на газике и регулярно помещал репортажи с трассы путешествия в периодике. Кроме того собрался совершить авиаперелет над страной на персональном вертолете.

Да, да. Почему я об этом знаю? Да нам в секции поэзии пришлось заниматься проблемой уринского вертолета. Возглавлял тогда секцию Ярослав Васильевич Смеляков.

— А почему это вы занимались вертолетом? — подивился я.

— А ты что ж не знаешь, что любой бумаге, написанной на верх, у нас дают зеленый путь по инстанции вниз. Он обратился в Совмин, на имя Алексея Николаевича Косыгина. Из канцелярий Председателя Совмина бумагу переслали в какое-то управление Министерства авиапромышленности. Там глянули: откуда письмо? Из Союза писателей? И отправили его в Союз, чтобы в самой творческой организации разобрались с просьбой их члена. Ну, а Секретариат Союза направил письмо Урина в Московскую писательскую организацию. А стало быть, в секцию поэзии.