Маршал Рокоссовский - Корольченко Анатолий Филиппович. Страница 31

Потеснив стоящих в центре трибуны Шеболдаева и Евдокимова, к микрофону потянулся Буденный.

— Да здравствует наш вождь и учитель, отец родной, великий и мудрый товарищ Сталин! — прокричал он сильным с хрипотцой голосом. — Ура-а!

— Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а! — ответил строй.

С деревьев парка и могучих, росших на улице старых тополей, с оглушительным гвалтом поднялась стая черных грачей, закружилась над площадью и, словно уносимая ветром куда-то, скрылась с глаз.

В заключение воинской церемонии казаки посотенно под оркестр проследовали верхом мимо трибуны. Оглушенные грохотом труб и барабанов, кони ошалело мотали головами, рвали поводья из рук всадников, и те с трудом их сдерживали, чтобы соблюсти равнение.

Вечером я рассказал отцу о параде.

— Знаю. — Отец работал в типографии «Молот» и узнавал о новостях раньше, чем сообщали о том газеты и радио. — Сейчас казаки в театре Горького, будут принимать постановление о казачестве. К тому вынуждает обстановка.

— Какая обстановка? — не понял я.

— Международная. Запахло войной, вот казаки и понадобились. Они всегда были надеждой России.

Отец из Новочеркасска, и к казачьим заботам не был равнодушным, хотя о том не распространялся. Тогда все так делали, в откровения не впадали, остерегались неприятностей.

Я мысленно представил огромный зал театра, в котором играли знаменитости: Марецкая и Мордвинов, Плятт и Раневская. Сцена огромная: в ходе действия на нее, поражая зрителей, выезжали автомобили и даже фаэтоны с лошадьми.

Теперь на ней за длинным, покрытым красным сукном столом сидел важный президиум, а зал полон людей и главные среди них — казаки. Решали вопрос о казачестве.

О том, как создавались казачьи части, рассказал мой давнишний знакомый, подполковник в отставке Георгий Никандрович Нерозников.

— В армию я был призван в 1931 году, служил в 9-й горнострелковой дивизии, она дислоцировалась в Ростове. По окончании срока действительной службы меня зачислили во Владикавказскую объединенную школу. После четырех лет учебы получил назначение на должность командира огневого взвода артиллерийской батареи.

Часть наша располагалась неподалеку от западной границы.

Учеба, работа, тревоги, походы сменяли друг друга. К тому же ожидалась инспекторская проверка. И тут весной 1937 года меня вызывают в штаб.

— Взвод сдать. Вы назначены на новое место службы. С повышением. Будете начальником связи артиллерийского дивизиона в казачьем полку.

— Казачьем? — о существовании в Красной Армии казачьих полков мне не приходилось слышать.

— Да, Нерозников, казачьем! Не было таких, а теперь их создают. И не только полки, а дивизии и корпуса.

— Но на носу инспекторская проверка! К тому же я не связист, а огневик.

Командир выслушал, ответил, как отрубил:

— Приказ не обсуждать, а нужно выполнять! Взвод сегодня сдать, а завтра убыть к новому месту службы.

Прибываю в штаб еще не существующей дивизии, донской казачьей, попадаю к начальнику отдела кадров. На нем обычная пехотная форма, петлицы малиновые. И вообще ничего в нем казачьего.

— Из Ростова? — спрашивает и листает мое тощее личное дело в серенькой папке. — Стало быть, из казачьего края.

— Так точно, оттуда.

— Это хорошо. Стало быть, казак.

— Никак нет, не казак. За какие грехи направили сюда?

— За те же, за какие попал и я. Ты хоть родился на Дону, а я-то сам из Курска. В общем, наше дело военное: служить должны там, куда направят.

Через несколько дней мне выдали на руки материал на пошив казачьей формы, вручили шашку, шпоры, кавалерийское снаряжение. А вскоре прибыло пополнение — восемнадцать человек.

Обошел строй, вглядываюсь в лица. Стоят парни, после дороги уставшие, ни в одном глазу нет казачьей искорки.

— Вы откуда? — спрашиваю одного.

— Из Азова.

— Почти земляки. А вы? — обращаюсь ко второму.

— Из станицы Семикаракорской.

— Наконец-то казак, — не сдержал я улыбку.

— Я не казак. И все мы не казаки и никогда не имели дела с лошадьми. Мы — механизаторы. А казаков на Дону не осталось. Всех вывели.

Последние слова будто огнем обожгли: «всех вывели».

Полк наш входил в 6-й кавалерийский казачий корпус имени товарища Сталина. Командовал им комдив Горячев Елисей Иванович. Старый конник, в гражданскую войну служил в Первой Конной. В 37-м году, когда судили Тухачевского, входил в состав судейской коллегии. А на следующий год его и Каширина и всех, кто судил Тухачевского, не стало. Всех, кроме Буденного.

Созданные казачьи формирования отважно воевали в Великой Отечественной войне. Смелыми рейдами они проникали далеко в глубь фашистского расположения, нарушали там управление, снабжение, препятствовали подходу резервов и маневру силами и средствами.

Вспоминаю победный 1945 год на венгерской равнине, у озера Балатон и трижды проклятого солдатами красивого города с трудным названием Секешфе-хервар. Там довелось нашей стрелковой дивизии сражаться вместе с Донским гвардейским казачьим корпусом генерала С. И. Горшкова. Против нас действовали немецкие эсэсовские танковые дивизии. После разгрома в Арденнах англо-американских войск немецкое командование скрытно перебросило 6-ю немецкую танковую армию в Венгрию. И она внезапно нанесла сильнейший контрудар.

Почти две недели гремели, не умолкая, тысячи орудий, словно живая, судорожно билась от взрывов земля; отброшенные к Дунаю, на последнем дыхании бились пехотинцы и артиллеристы, танкисты и саперы с превосходящими силами врага. Там же, на главном направлении вражеского наступления, держали оборону казаки 5-го Донского корпуса.

Смотрю на лежащую предо мной ветхую газету с сообщением о казачьем параде. Как давно это было! Сколько отшумело веков с тех пор, как они появились на Руси. Сколько славных дел совершили верные сыны Дона и Кубани, Терека и Урала, Оренбуржья и Сибири! Сколько полегло их на широких просторах, защищая от врагов родную землю! Но казаки и ныне верны своему долгу, готовы до последних дней своих нести нелегкую службу во имя родины, во имя великой России.

КАК СПАСАЛИ МАРШАЛА

Оговорюсь сразу: Борис Михайлович Шапошников — начальник Генерального штаба Красной Армии, о котором пойдет речь, в 1938 году имел звание командарма первого ранга. Маршалом он стал немного позже, через два года, но эта авторская вольность, вынесенная в название нашего рассказа, никак не влияет на суть произошедшего. Обо всем том мне рассказал сподвижник Шапошникова генерал Хренов.

Впервые с Аркадием Федоровичем я встретился в Лодейном Поле — небольшом городке на Свири, где еще в петровские времена на верфях ладили корветы да фрегаты для российского флота. Отсюда и пошло Лодейное. Тогда в городе происходили юбилейные торжества по случаю форсирования реки и наступления советских войск, и нас, как участников, пригласили. В 1944 году генерал Хренов возглавлял там инженерную службу Карельского фронта, а, мне, лейтенанту, командиру роты, пришлось форсировать простреливаемую вдоль и поперек полноводную Свирь.

После этого мы еще встречались, и каждый раз узнавал от генерала много нового, интересного и по тем временам запретного. За свою долгую службу он побывал на различных высоких постах, встречался с большими людьми и к тому же был умелым рассказчиком. Он участвовал в финской войне и там стал генералом, Героем Советского Союза. Потом были Одесса, Севастополь, Керчь, Волховские рубежи, Ленинград, Карелия, Дальний Восток. Ныне у него высокий чин: генерал-полковник.

Я вспоминаю последнюю с ним встречу. Приехав в столицу, я позвонил ему. Услышал знакомый баритон.

— Так вы в Москве? Тогда приезжайте, завтра же, непременно! А я недавно выбрался из госпиталя, лежал с переломом руки.

В назначенное время я сошел на указанной остановке проспекта. Напротив дом-гигант. Проходя мимо, обратил внимание на мемориальную доску с указанием, что здесь жил маршал авиации С. А. Худяков. «Тот самый, что в 1945 году бесследно канул в неизвестность», — отметил я про себя. Рядом с домом широкий бульвар, деревья в золотистом багрянце. Неподалеку от аккуратной церкви доносился переливчатый звон.