Год 1942 - Ортенберг Давид Иосифович. Страница 47

- Садись и пиши, - говорил я ему. - Пойдет в номер.

- Уже, - отвечал он и клал мне на стол исписанные карандашом листики.

Когда успел? Писал он обычно на "передке" - в солдатском окопе, в блиндаже. Его корреспонденции и очерки дышали боем или, как у нас говорили, пороховым дымом. В "Героической красноармейской" сложился неписаный закон (он перешел потом в "Красную звезду"): не засиживаться в редакции, большую часть времени проводить на передовой, непременно видеть бой и людей в бою своими глазами, быстро писать, быстро доставлять материалы в редакцию и так же быстро уезжать снова на фронт. Розенфельд строго придерживался этого правила.

Когда началась Отечественная война, почти всех, кто с нами работал на Халхин-Голе, и во время войны с белофиннами, мы забрали в "Красную звезду". Никак не могу вспомнить, почему Розенфельд вначале оказался за "бортом" нашей газеты. Возможно, не хотели обидеть младшую сестру - "Комсомолку". Но в эти дни я подготовил проект приказа наркома обороны о призыве Розенфельда в кадры РККА и назначении его корреспондентом "Красной звезды". Приказ был подписан и копия его отправлена редактору "Комсомольской правды" Борису Буркову. Конечно, он протестовал, но такие приказы не подлежат обжалованию, да еще в военное время. Бурков до сих пор, во время наших встреч, попрекает меня, что я поступил "нетактично".

Во время первой же беседы с новым корреспондентом я понял, что он и сам рад, что вернулся в свою халхингольскую семью. Розенфельд сразу же попросился в командировку на фронт. Отправился в войска, где предстояла Харьковская операция, закончившаяся для нас поражением, а для него трагически.

Операция еще не началась, но наш спецкор нашел свои темы. Первая его корреспонденция называлась "Весенняя галерея". Она на ту же тему, что и павленковский "Весенний перелет", только сделана по-другому. Розенфельд побывал в одной из украинских хат, где допрашивали захваченных в плен немцев, и рассказал о том, что услышал и увидел. Одни вели себя вызывающе и нагло, заявляя, что не сомневаются в окончательной победе фашистов и именно в этом, сорок втором, году. Другие в победу не верили и даже ругали Гитлера, но к их признаниям спецкор отнесся скептически: "По-видимому, они всячески стараются заслужить у нас благорасположение..." Вывод он сделал осторожный: "Преждевременно было бы делать какие-либо окончательные заключения о составе "весенних резервов" Гитлера". И был прав. Вскоре выяснилось, что это были не те неполноценные, негодные резервы, о которых довольно часто писали в ту пору, а гитлеровцы, способные упорно сражаться.

* * *

В сегодняшнем номере газеты напечатана статья нашего постоянного автора с Северо-Западного фронта К. Андреева "Старший начальник и подчиненные". Она продолжает разговор, начатый 12 апреля командиром стрелковой дивизии полковником С. Иовлевым.

Вот вопросы, которые Андреев поставил:

О стиле работы старшего начальника и его взаимоотношениях с подчиненным командиром;

О мелочной опеке и ее отрицательных последствиях;

О подмене, грубом вмешательстве в действия подчиненного командира во время боя;

О стремлении начальника делать все за своих подчиненных.

Автор привел примечательное высказывание русского генерала Михаила Скобелева: "Начальник, который стремится сделать все за всех сам, делает сразу два преступления: мешает другим и сам ничего не успевает".

В статье примеры - и положительные, а еще больше отрицательных, показывающих, что надо преодолеть, изжить...

26 апреля Гитлер выступил перед депутатами рейхстага с длинной речью. Эренбург прокомментировал отрывки из этой речи:

Гитлер. Испытания, которые мы перенесли зимой, послужили нам прекрасным уроком... Европа не переживала подобной зимы 140 лет... Мои люди работали при 52 градусах мороза, а Наполеон бежал при 25 градусах...

Эренбург. "Депутаты" кричат "хайль" - их фюрер оказался на 27 градусов крепче Наполеона!..

Гитлер. Я действовал беспощадно и жестоко, чтобы сурово и решительно одолеть судьбу... Там, где нервы не выдерживали, где был отказ от дисциплины или непонимание своего долга, я принимал жестокие решения в силу суверенного права, которое я, по моему мнению, получил для этого от германского народа.

Эренбург. Палач считает, что право убивать народ ему дал народ, он только скромно добавляет "по моему мнению". Мнения расстрелянных он не спрашивает. Он лишь беспрерывно повторяет слова "жестокий": "жестокие решения", "жестокие действия", "жестокие приговоры". На трибуне рейхстага паясничает первый мясник мира. Он даже не снял замаранного фартука. Он даже не вымыл рук. Он пахнет кровью, и этим запахом он хочет запугать немецкий народ.

Гитлер. Потребовал от рейхстага "чрезвычайных полномочий". В ответ депутаты возгласили, что Адольф Гитлер является и "фюрером", и "главнокомандующим" и "верховным судьей". Они предоставили ему "чрезвычайные полномочия".

Эренбург. Отныне, согласно резолюции рейхстага, Гитлер может рубить головы, "не считаясь с существующими законами", и расстреливать "без суда и следствия"... "Борец за цивилизацию", "первый крестоносец Европы" в апреле 1942 года заявляет, что нет законов, кроме прихоти его левой ноги, нет суда: его, Гитлера, дурь - это и законодатель, и следователь, и судья, и палач...

Конечно, такого диалога не было. Но это не меняет сути...

На газетной полосе это выглядит по-иному: статья как статья. Это я, перечитывая её, выстроил для большей выразительности как диалог.

Май

Обычно в такой день, а также накануне газета выглядит торжественной, праздничной. Этой традиции мы не изменили и ныне. Но пламя суровой войны бросило свой отблеск на праздник труда и мира. Опубликован хорошо известный моим современникам приказ наркома обороны Сталина, где прозвучали слова: "Всей Красной Армии - добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев!" (Об этом приказе - речь впереди.)

Напечатаны статьи военачальников, очерки, рассказы писателей, стихи, корреспонденции журналистов. Привлекает внимание статья командира танкового корпуса генерала А. И. Лизюкова "Сталинская гвардия". Незадолго до праздника мы стали искать автора для статьи о гвардии. Как раз в это время прибыл с Юго-Западного фронта в Москву Лизюков. Имя его было хорошо известно. О подвиге Лизюкова в первые дни войны у Борисова, на Березине, спасшего тысячи советских воинов от окружения и гибели, сложились легенды. Лизюкову одному из первых военачальников 5 августа отдельным Указом Президиума Верховного Совета было присвоено звание Героя Советского Союза. В битве за Москву он командовал знаменитой 1-й Московской мотострелковой дивизией. О нем много писали, не раз имя Лизюкова появлялось и на страницах "Красной звезды". Лизюков был человеком образованным, большой эрудиции; закончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, затем преподавал. Еще в 1927 году в аттестации Лизюкова было записано, что он занимается военно-литературной работой, даже писал стихи. Словом, лучшего автора для задуманной нами темы и не надо.

Пригласили Лизюкова в редакцию. Зашел ко мне человек среднего роста, плотный, с живым быстрым взглядом и ранней лысиной, увеличивавшей лоб, но совсем не старившей его. Поздоровались, и я с ходу спрашиваю:

- Александр Ильич, получили наши поздравления?

Лизюков сделал недоуменное лицо и, как мне показалось, чуть растерянным голосом, не зная, что я имею в виду, спрашивает:

- Какое?.. С чем поздравление?.. Нет, не получал...

А я имел в виду прежде всего очерк "Полковник Лизюков", опубликованный в "Красной звезде" сразу же после присвоения ему звания Героя. Кстати, хорошо помню дискуссию о названии очерка. Когда мне принесли верстку, над ним стоял заголовок броский, патетический. Но я его зачеркнул и поставил новый: "Полковник Лизюков": пусть, мол, знакомые обрадуются, а незнакомые запомнят это имя, выделенное в заголовке крупным шрифтом. Имел я в виду и передовую статью в "Красной звезде" - "Наша гвардия", посвященную преобразованию первых дивизий, в том числе и 1-й Московской, в гвардейские, где тоже много добрых слов было сказано о Лизюкове. Это я ему и объяснил. Лизюков рассмеялся и сказал: