Год 1942 - Ортенберг Давид Иосифович. Страница 99

Я собрал в Ямах наш корреспондентский корпус. Здесь были Василий Гроссман, Петр Коломейцев, Василий Коротеев, Леонид Высокоостровский, Семен Гехман, Виктор Темин. Симонов сел за очерк. На следующий день очерк был готов. Симонов назвал его "День и ночь".

- Хороший заголовок, но лучше "Дни и ночи", - сказал я, и автор согласился.

Мы пошли на узел связи. Там мы сразу уселись за столик у аппарата Бодо: Симонов, я и бодистка. Симонов еще раз просматривал свою рукопись и по страницам вручал мне, я вычитывал и правил, а бодистка тут же передавала в Москву.

Очерк "Дни и ночи" появился в "Красной звезде" на третьей полосе, заняв полных три колонки. А на второй день этот очерк перепечатала "Правда", поместив его на второй полосе - еще более почетном месте в газете.

Когда мы вернулись в Москву, мне позвонил Михаил Иванович Калинин. Он похвалил очерк Симонова и все допытывался - реальные ли люди изображены автором, нет ли здесь художественного домысла?

- Это реальные люди и подлинные факты. Я был с Симоновым в Сталинграде и видел этих людей, говорил с ними, - ответил я Калинину.

- Это хорошо, - сказал он, - что в очерке ничего не выдумано.

Потом я узнал, почему Михаил Иванович с таким пристрастием меня допрашивал. Через несколько дней, выступая на комсомольском совещании, Калинин говорил: "Жизнь стала суровой. Люди стали сосредоточеннее, задумчивее". Следовательно, указывал он, и печатное и живое слово должно соответствовать изменившейся обстановке. Калинин сурово критиковал некоторые очерки в центральных газетах за выспренность, декларативность, хвастовство, шумиху, высокопарность, считая это неуважением к читателям. Михаил Иванович призывал рисовать правдивую картину войны, прямо говорить о переживаемых людьми трудностях. И в качестве примера того, как надо писать о войне, указал на очерки Симонова:

"Не знаю, читали ли вы последнюю статью Симонова "Дни и ночи". Я должен сказать, что она хорошо построена. Вообще его статьи дают реальную картину боев. В последней соблюдены все пропорции и соотношения. Она написана сдержанно. С внешней стороны это как будто сухая хроникерская запись, а по существу - это работа художника, картина, долго незабываемая..."

* * *

Недалеко от деревни Ямы, разбитой дальнобойной артиллерией и бомбежкой противника, мы разыскали 33-ю гвардейскую дивизию полковника А. Утвенко. Два с лишним месяца без передышки она вела бои за Доном и в междуречье Дона и Волги, отражая атаки немцев, рвавшихся к Сталинграду. Дивизия прославилась своим упорством в бою, стойкостью, смелыми атаками и контратаками. В этой дивизии родился подвиг донецкого шахтера Петра Болото и трех его товарищей у станицы Клетской, которому мы в свое время посвятили передовицу в нашей газете. Мы познакомились с Болото и его товарищами, побывали на красноармейском митинге, записали все выступления, напечатав в "Красной звезде" полосу "Законы советской гвардии".

Пора было возвращаться в Москву. Темин несколько своих снимков переправил с летчиками в Москву, и они сразу же были опубликованы, но отснятой пленки у него было еще много. Симонов успел съездить к летчикам легкой авиации и потом напечатал очерк "Рус-фанер". Да и мне пора было возвращаться.

На этих самых "рус-фанерах", предоставленных нам командующим фронтом генералом Еременко, вылетели с небольшой поляны у Ям. Мы с Симоновым - в двухместном "Р-5", а Темин - в одноместном "У-2". Только поднялись в воздух, как откуда ни возьмись "мессершмитт". Наш летчик сразу же посадил самолет на полянку, впритык к роще, и мы, быстро выскочив из машины и спасаясь от пуль, спрятались за деревьями. А по другому самолету во время посадки немец полоснул пулеметной очередью. Лететь на нем нельзя было. Переждав немного, мы снова взобрались в "Р-5": летчик, Симонов и я. Темина с грехом пополам запихнули тоже и взяли курс на большой аэродром, а оттуда на "Дугласе" вылетели в Москву.

А теперь надо рассказать о номерах "Красной звезды", вышедших за время нашей поездки в Сталинград.

На юг выехала большая группа наших корреспондентов. Среди них Павел Милованов с Северного фронта. Просидел он на этом фронте год, а затем мы посчитали, что довольно ему там сидеть. Летел он на юг кружным путем, в обход Сталинграда, на военно-транспортном самолете вместе с большой группой работников ЦК партии, направлявшейся в Краснодар. Шли бреющим - на юге наступали немцы, то и дело появлялись их самолеты. За Армавиром летчик заметил пару вражеских истребителей и почти вплотную прижал машину к земле. Возле одной из станиц самолет врезался в берег маленькой речушки. Многие получили травмы. Милованов и командир корабля, пострадавшие меньше других, оказали первую помощь раненым. Двух стрелков и бортмеханика, потерявших сознание, отправили на подводах в ближайшую больницу. Остальных к вечеру на самолетах "У-2" доставили в Краснодар. На аэродроме Милованову наложили повязку на поврежденное плечо и изодранные руки.

- Вот так-то, - горевал Милованов. - На фронте - ни царапины, в тылу ранение.

В Краснодаре корреспондент представился командующему фронтом маршалу С. М. Буденному. Комфроита рассказал корреспонденту о сложившейся на фронте тяжелой ситуации, подвел к карте и показал точку, куда ему следовало отправиться. Как раз в это время из Москвы приехала большая группа краснозвездовцев во главе с моим заместителем Григорием Шифриным. На следующий день первый эшелон штаба фронта отбыл в Армавир. Корреспондентские машины тронулись следом. С ними был и Милованов.

Подъезжая к Армавиру, они увидели на его северной окраине какие-то взрывы. Навстречу им мчится открытый автомобиль с Исаковым, членом Военного совета фронта. Остановился. Адмирал сказал, что к городу приближаются немецкие танки, штаб свертывается и едет обратно.

Шифрин принял решение: рассредоточить корреспондентскую группу. Милованову и Галину предложил выехать в Тбилиси, связаться с редакцией, объяснить обстановку, а затем по Военно-Грузинской дороге добираться в Орджоникидзе. В Тбилиси Милованов вызвал меня по прямому проводу (это было накануне моей поездки в Сталинград). Не помню точно, какое у меня было настроение, вероятно, плохое. С Юга, где развернулись ожесточенные бои, нет материала, ничего не прислал и Милованов, который был послан туда для усиления группы спецкоров. И вдруг он оказался в Тбилиси, в глубоком, как мы считали, тылу. Не стал я его долго слушать, не запомнил, что именно продиктовал бодистке. Скоро я забыл об этом, а вот Милованов хорошо запомнил:

- Видно, под горячую руку редактора мы попали. Поругал он нас основательно и в порядке наказания понизил меня в должности, послал корреспондентом в 9-ю армию, оборонявшую Моздок и Орджоникидзе, да еще предупредил, что, если в ближайшие дни не пришлю материал, буду назначен корреспондентом в дивизию. Галину приказал выехать со мной.

Рассказывая об этом, Милованов не без подначки заметил:

- Вот какой был грозный разговор. Мы только пожали плечами, ибо никакой вины за собой не чувствовали, и с охотой поехали туда, куда мы и сами собирались поехать. Наши планы и его наказание совпали...

Не знаю, подействовало на Милованова строгое внушение, но думаю, что не это было главным. Но вот сегодня мы убедились, что на Северо-Кавказском фронте, на одном из его решающих участков, появился боевой корреспондент. О том, как Милованов добывал материал о боях за Моздок, хочу рассказать подробнее.

Командующий 9-й армией генерал К. А. Коротеев обрадовался, что в его армии будет постоянный корреспондент центральной военной газеты. Правда, командарм не знал подоплеки назначения Милованова к нему и считал это назначение знаком особого внимания к его войскам: 9-я армия стояла на главном направлении фронта. Он радушно принял корреспондента и посоветовал ему прежде всего съездить под Моздок.

- Там дерется корпус Рослого, - сказал он. - Это герой штурма линии Маннергейма...