Вурди - Колосов Владимир Валерьевич. Страница 54

Не волосы — настоящая волчья шерсть…

Отшельника нелюдим не видел.

Только вывороченные, будто переломленные надвое, торчащие из-под оборотня ноги. И руки, которые отчаянно отпихивали от себя большую, еще не волчью, но уже и не человеческую морду, издававшую странный хрюкающий звук, от которого кровь стыла в жилах, и даже видавшего виды охотника охватил панический ужас.

И спасительная злость.

Кровь вскипела в жилах нелюдима; уже не помня себя, он одним прыжком добрался до барахтающихся в снегу тел и, не раздумывая, вогнал осиновый кол в ненавистное ему тело. Чуть ниже лопатки. Прямо туда, где невесть как все еще билось недавно, казалось бы, уже остановившееся сердце.

Раздался странный чавкающий звук, что-то хрустнуло под напором рук Гвирнуса, в лицо ему брызнуло чем-то горячим, неприятно пахнущим, но главное — гораздо более горячим, чем простая человеческая кровь. Охотник несколько раз повернул колышек внутри (будто он орудовал ножом), потом, опомнившись, налег всем телом.

Оборотень все еще был жив.

Вдавленный в снег бродяга хрипел, силясь оторвать от себя лохматую морду, а когтистые лапы Керка рвали остатки мехового полушубка… «Хорошо, если полушубка», — внезапно подумал нелюдим. Не нравился ему этот хрип. Выпустив из рук уже основательно разворотивший внутренности оборотня кол, нелюдим крепко обхватил лохматое тело. Невероятным усилием скинул его с бродяги в снег… И не мешкая, ибо клыки твари клацнули в ладони от его сапога, врезал острым носком в ненавистную морду.

Потом бил еще и еще. В голову. В раненый бок. В спину. В живот.

И остановился только тогда, когда услышал за спиной усталое, но насмешливое:

— Вона ты какой! И не остановить!

Обернулся. Бродяга стоял, придерживая правую руку левой, морщась от боли…

— Теперь — мертв. — Бродяга криво улыбнулся. Покосился на висящую плетью руку. — Вот. Учи тебя, дурака. Зацепил-таки. — Он снова сморщился. — Жди теперь. Гостей.

— Я… перевяжу, — сказал нелюдим, чувствуя себя виноватым: надо же, не ожидал, промешкал, эх! А кабы сразу, так и не было б ничего. Сдуру это. От незнания. Дурака-то валял. Колышком, вишь, не ударить. А что нож, что стрела, что колышек — смерть, она разбирать не будет.

— Я перевяжу, — виновато повторил он, про себя удивляясь — вот ведь еще недавно совсем разве ж виноватился бы он перед лесным бродягой, разве ж не побрезговал бы даже прикасаться к нему? — Ты… это… — Гвирнус с трудом подбирал нужные слова, — спасибо тебе, — пробормотал нелюдим. Поднял брошенный в снег заплечный мешок. Торопливо развязал тесьму. Тряпка, часть которой уже пошла на перевязку щенка, болталась на самом верху. Достав ее, Гвирнус отшвырнул мешок, шагнул было к отшельнику и… тут же остановился, пораженный внезапной мыслью…

Щенок за пазухой сопел, постанывал во сне, скреб коготками холщовую рубаху… А ну как и он — не волк, не собака — вурди?

— Чего встал? Совсем одурел, что ли? — Голос лесного бродяги звучал глухо. — Вяжи, что ли. Вишь, как хлещет… Весь рукав обмочил…

Гвирнус мельком взглянул на бродягу — и впрямь хлещет, аж на снег накапало. Щенок ворчал все сильней. Охотник выругался, торопливо вытащил из-за пазухи серый комок, услышал, как удивленно присвистнул отшельник, как пробормотал сквозь зубы:

— Ну ты, брат, даешь! Вурди пригрел!

«Вурди? А ведь прав отшельник». Охотник встряхнул волчонка с такой силой, что щенок отчаянно взвизгнул и немедленно нацелился острыми зубками на Гвирнусов палец. Гвирнус крякнул и решительно направился к мертвому оборотню, не без труда выдернул из стремительно коченеющего тела теперь уже привычное оружие, и, вытянув вперед руку с волчонком (чтобы кровь не заляпала полушубок), зло ткнул остро отточенной палкой в мягкий беззащитный живот…

— Выучил, — усмехнулся бродяга, когда Гвирнус зубами затянул тряпку на его руке.

Нелюдим вдруг почувствовал, как чьи-то заскорузлые пальцы коснулись его щеки. Едва удержался, что бы не отдернуть голову, — от пальцев воняло потом, плохо очищенным оленьим жиром. Но, преодолев брезгливость, напротив, прижался к этим неумело ласкающим пальцам. И только потом, чуть мотнув головой, оттолкнул их.

Встал.

Взглянул на бродягу.

Тот, сгорбившись, стоял перед ним, смурной, усталый, с усмешкой на губах, за которой пряталось некоторое смущение, — нелюдиму казалось, что лесной бродяга и сам удивлен своим внезапным порывом, столь непривычным для его не менее заскорузлого, чем рука, сердца.

Впрочем, смущение вскоре сменилось обычной настороженностью. Отшельник погладил здоровой рукой сделанную Гвирнусом повязку, будто проверяя, хорошо ли держится, не пропиталась ли уже насквозь, потом прищурился, вглядываясь в предутренние сумерки.

Светало.

Небо на востоке окрасилось мягким розоватым светом, ночная чернота поблекла, истаяла, лес вокруг нелюдима заливала густая умиротворяющая тишина. Утро. Он невольно зевнул и, чтобы поскорее согнать внезапно налетевшую дрему, торопливо зачерпнул полную пригоршню фиолетового снега, растер им обмороженные, почти бесчувственные щеки. Потом окинул внимательным взглядом посветлевший лес — сквозь редкие стволы сосен он теперь просматривался на добрую сотню шагов, и охотнику не составило труда определиться, в какую сторону идти. Хотя можно было и не смотреть. И так ясно — туда, где уже пробиваются сквозь верхушки елей первые лучи солнца…

«Идти-то идти, вот только»… — Нелюдим взглянул на раненую руку отшельника, отметив про себя, что повязка быстро пропитывается кровью. А что, если отшельник (даже теперь Гвирнус не мог называть его иначе), что, если отшельник прав и стая не ушла, а затаилась где-то неподалеку, что, если это и впрямь не волки, а такие же оборотни, как лежащий у ног нелюдима Керк, что, если они и впрямь почуют человеческую кровь?..

— Что будем делать-то? — буркнул нелюдим.

— Идти, — усмехнулся лесной бродяга.

— Куда? — спросил было нелюдим и тут же осекся и сам почувствовал, как глупо звучит этот вопрос. Да. Отшельник на то и отшельник, чтобы уйти одному.

— К жене, — усмехнулся лесной бродяга, — заждалась тебя, поди. — Сказал и нахмурился. Будто не это хотел сказать. Будто что-то совсем другое вертелось у него на языке.

— Сам-то дойдешь?

— Я-то дойду. Глядишь, и Зовушечку мою встречу. Осталось у меня еще. Не все скормил. Ты на то, что ранен, не смотри. Подразню я ее, а потом лепешечку-то свою кину. А одной не хватит, так и все три. Ей хватит. Не то что этому, тьфу! Ему все пять надо было кидать. Возился ты больно долго, — буркнул бродяга. — А Зовушечка, гм… Не тронет она меня. И других не пустит. Покалякаем с ней. — Отшельник усмехнулся. — Ты сам-то, смотри, дойди. Видел я. Каков ты в лесу… — безжалостно сказал он, и Гвирнус аж побледнел с досады — другому бы он такой обиды не спустил. Бродяга заметил это, торопливо прибавил: — Будет тебе. Со всяким бывает. За женкой своей присматривай. Я ведь колчан твой неспроста сжег… Да не в нем, верно, дело… Ты это… Того, кто стрелы для тебя ладил, к себе близко не подпускай. В лес-то с ним не ходил?

— Лай это, — проворчал нелюдим. — Не… Я один.

— И не ходи. Мало ли что. Оно, может, и ошибся я, только твоей стрелой я бы этого, — отшельник кивнул на мертвое тело, — в жизнь не подстрелил… Всякого насмотрелся. Одно тебе скажу. С чужой вещью сладу нет. Коли повелитель какой, так жди глупости или озорства. А коли и настоящая вещь, а у оборотня в руках побывала, так на ней, считай, наверняка сглаз есть. Пока с обычным зверем дело имеешь или, вон как у вас в Поселке, с людьми, оно вроде и ничего. А коли с вурди…

Гвирнус кивнул. Теперь-то, после того как он увидел Керка… Хотя… Что-то уж больно силен этот вурди. По части сглазов. Колдовства. Сомнительно, однако. Коли б и впрямь столь силен был, что аж стрелы заговаривать может, так разве ж извели его в здешних местах? Отшельник на то и отшельник, чтоб никому на свете не верить. А он, Гвирнус, уф! Как Лаю-то после этого в глаза будет смотреть? Не гнать же его, как Керка… Не поймут этого. Да и Таисья, его женка, неплохая баба. С Ай-ей вон сдружилась, дня не пройдет, чтобы одна к другой в гости не шастала. Баба как баба. Нет, какой из Лая оборотень! Это в лесу или где-нибудь на отшибе, вроде Керка, тут понятно — некому на чистую воду выводить. А в Поселке… Среди людей…