Вампир. Английская готика. XIX век - Скотт Вальтер. Страница 107

— Сейчас этим делом занимается полиция, — заметил господин Карманьяк. — А полиция у нас уже не та, что была два-три месяца назад, так что нарушители общественного спокойствия будут вскоре выслежены и отданы под суд. Обычно устроители таких шуток оказываются на поверку жалкими глупцами.

Я вспомнил о необъяснимых откровениях, прозвучавших в моем разговоре с прорицателем, которого господин Карманьяк столь непочтительно поименовал «глупцом». Чем больше я размышлял, тем загадочнее представлялась мне эта история.

— Да, шутка оригинальная, хоть и не очень порядочная, — подытожил Уистлвик.

— Даже не оригинальная, — возразил Карманьяк. — Примерно то же самое произошло на городском балу в Париже лет сто назад. Дерзкие мошенники так и не были найдены.

Как выяснилось позже, господин Карманьяк был совершенно прав: в одном из старинных французских мемуаров я обнаружил описание этого случая и собственноручно пометил его.

Вошедший слуга объявил, что обед накрыт. Мы спустились в столовую. В продолжение обеда я по большей части молчал, однако с лихвой возместили мою неразговорчивость.

Обед и вино в нашей захолустной гостинице оказались не хуже? чем в самых претенциозных отелях Парижа. Добрая сытная еда обыкновенно приводит человека в самое чудесное расположение духа. Покой и безмятежность, снисходящие на нас после хорошего обеда, не идут ни в какое сравнение с сомнительными милостями Бахуса.

Друзья мои, умиротворенные пиршеством, принялись весело болтать, что избавило меня от необходимости принимать участие в беседе. Они без передышки развлекали меня веселыми историями, которые я по большей части, каюсь, пропускал мимо ушей. Мысли мои блуждали где-то далеко, пока внезапно разговор не зашел предмете, весьма интересовавшем меня.

— Да, — сказал Карманьяк, отвечая на вопрос, которого я не расслышал. — Помимо того русского дворянина, был и еще один случай, куда более странный. Как раз сегодня утром я пытался выяснить имя того господина, но так и не сумел. Он жил в той же самой комнате. Кстати, сударь, — он полушутя-полусерьезно обратился ко мне, — если вы собираетесь остаться здесь надолго, не лучше ли вам переселиться в другой номер? Сейчас в гостинице много свободных мест.

— Нет, премного благодарю. Я подумываю о том, чтобы переселиться в другой отель, и вечером, возможно, уеду в город. Даже если мне придется остаться здесь на ночь, я, уверяю вас, не собираюсь исчезать, подобно прочим. Вы хотели рассказать о необычайном происшествии, связанном с комнатой. Прошу вас, продолжайте, но сначала выпейте еще немного вина.

— Господин Карманьяк рассказал нам чрезвычайно любопытную историю.

— Если мне не изменяет память, — начал Карманьяк, — случилось раньше тех двух таинственных исчезновений. Однажды «Парящий Дракон» прибыл некий француз, сын торговца — к сожалению, не могу вспомнить его имя. Хозяин поселил его в той самой комнате, где сейчас остановились вы, сударь. Господин этот был далеко не молод, лет сорока, и отнюдь не красив. Те, кто знали его, говорили, что это уродливейший и добрейший человек на свете. Он играл на скрипке, пел и писал стихи. Образ жизни его был весьма беспорядочен. Иногда он целый день сидел в комнате, музицируя и сочиняя стихи, и лишь ночью выходил прогуляться. Эксцентричная натура, верно? Его нельзя было назвать миллионером, однако он имел МоdiсuМ ВоnuМ — чуть больше полумиллиона франков. Как-то раз он посовещался с банковским поверенным относительно вложения денег в ценные бумаги иностранных государств, а потом забрал у банкира всю сумму наличными. Вот как обстояли его дела накануне катастрофы.

— Прошу вас, налейте себе вина, — сказал я.

— В общем, очертя голову ринулся в лапы к дьяволу! — заметил Уистлвик, наполняя собственный бокал.

— Никто не знает, что произошло с деньгами этого господина. Они исчезли бесследно, — продолжил свой рассказ Карманьяк. — А вот что случилось с ним самим. После этой финансовой операции он снова впал в поэтическую лихорадку: заявил хозяину гостиницы, что давно обдумывает героическую поэму и намерен сегодня ночью приступить к ее сочинению, поэтому просит не беспокоить его до девяти часов утра ни при каких обстоятельствах. Он взял с собой две пары восковых свечей, заказал легкий ужин, кипу писчей бумаги, на которой уместилось бы жизнеописание Генриха V, и соответствующий запас перьев и чернил.

В девять часов утра слуга принес ему чашку кофе — наш поэт сидел за письменным столом и, по словам слуги, строчил так, что из-под пера шел дым. Он был так занят поэмой, что даже не обернулся. Однако через полчаса, когда слуга заглянул еще раз, дверь была заперта. «Я же просил не мешать мне!» — крикнул поэт изнутри.

Слуга ушел; на следующее утро, в девять часов, он постучал в дверь и, не получив ответа, заглянул в замочную скважину: свечи все еще горели, ставни на окнах были по-прежнему закрыты. Слуга постучал еще раз, погромче — ответа не было. Он доложил о случившемся хозяину гостиницы; тот, обнаружив, что постоялец не оставил ключа в замочной скважине, отыскал другой ключ и отпер дверь. Свечи только что потухли, испустив легкий дымок, однако в комнате было достаточно светло, чтобы разглядеть: постояльца нигде нет! Постель была нетронута, оконные ставни заперты. Должно быть, жилец вышел из комнаты, запер дверь снаружи и, положив ключ в Карман, покинул гостиницу. Однако оставалась еще одна неувязка: двери в «Парящем Драконе» запираются в двенадцать часов ночи. После этого часа никто не может выйти из гостиницы иначе, как попросив ключ у хозяина и после ухода поневоле оставив дверь незапертой; без помощи кого-то из находящихся в доме незаметно уйти из гостиницы нельзя.

Как выяснилось, в ту ночь, около половины первого, вскоре после того, как двери были заперты, один из слуг, не знавший о приказе постояльца не беспокоить его до утра, увидел свет, выбивавшийся из замочной скважины, и постучал в дверь, чтобы узнать, не нужно ли гостю что-нибудь. Гость весьма невежливо прогнал слугу, приказав еще раз, чтобы до утра его не беспокоили. Этот случай подтверждал, что после того, как двери заперты, гость находился в доме. Ключи хранились у хозяина гостиницы; тот клялся, что утром они висели у него над изголовьем постели, на обычном месте, и взять их оттуда, не разбудив его, невозможно. Вот все, что нам удалось установить. Граф де Сен-Алир, владелец этого здания, очень опечалился; он деятельно помогал нам в поисках исчезнувшего постояльца. Но мы ничего не нашли.

— И с тех пор о сочинителе героических поэм ничего не известно? — поинтересовался я.

— Ни малейших следов. Никто больше не видел его. Полагаю, он мертв; если же нет, то, видимо, попал в какой-то дьявольский переплет и вынужден всеми силами скрываться от властей. Мы знаем наверняка лишь то, что, снимая ту комнату, где остановились вы, он исчез совершенно непостижимым образом.

— Вы рассказали о трех таинственных исчезновениях, — сказал я, — и все они связаны с одной и той же комнатой?

— Да, все три. В равной степени непостижимые. Когда человека убивают, перед преступниками стоит чрезвычайно сложная задача: как избавиться от трупа. Трудно поверить, что в этой комнате одного за другим убили трех человек и спрятали тела так удачно, что никто не сумел найти никаких следов.

Разговор перешел на другие темы. Суровый господин Карманьяк развлекал нас скандальными анекдотами, коих за годы работы в полиции накопил великое множество.

К счастью, у моих гостей нашлись дела в Париже, и около десяти часов они уехали.

Я поднялся в комнату и окинул мечтательным взглядом окрестности замка Шато-де-ла-Карк. Луна скрылась за облаками, и в ее неверном свете сумрачный парк приобрел фантастические, зловещие очертания.

В памяти у меня один за другим всплывали загадочные случаи, связанные с моей комнатой; меня охватили тягостные предчувствия, в которых быстро потонули воспоминания о прочих, куда более фривольных историях, рассказанных господином Карманьяком. Я огляделся: комната тонула в зловещем мраке. По спине у меня пробежали мурашки. Я взял пистолеты, будучи почти уверенным, что сегодня ночью они мне пригодятся. Однако следует заметить, что дурные предчувствия ни в коей мере не охладили мой любовный пыл. Меня по-прежнему сжигало стремление помочь возлюбленной графине, однако теперь к нему примешивалась необъяснимая смутная тревога.