Кола - Поляков Борис. Страница 121

Запальчивость несколько спала с Бруннера. Он вспомнил, верно, прежние разговоры. Оглянулся на выстроенные отряды, покосился чуть на Герасимова и снизил голос:

– А что бы вы сделали на моем месте?

«Слава богу, он спрашивает. Господи, помоги самолюбие не задеть, оно такое болезненное у молодых».

– Я бы пообождал. Не следует разрознять отряды, пока не наступит ясность.

– Мы в городе, как в мышеловке, – недовольно возразил Бруннер. – И лишены действия. А присутствие духа дает оно.

– Поверьте, – мягко перебил Шешелов. Он решил просить, хитрить, но удержать Бруннера от поспешности. – Я знавал командиров храбрых, вижу, как вы умело распоряжаетесь, и непременно донесу в губернию о ваших похвальных действиях. Но послушайте моего совета: не спешите делить отряды.

– Ждать в бездействии?..

– Это самое верное сейчас – ждать. Пусть вернутся сперва дозоры.

...Лишь часа через два, к полудню ближе, вдруг все потянулись толпой к Туломе.

– Похоже, дозорные возвращаются, – сказал Герасимов. – Кир мой ходил туда...

– Ваш сын?

– Ага. Сам напросился к Бруннеру. – Игнат Васильич был заметно доволен поступком сына.

Бруннер у самой воды, хлопотливый, неугомонный, встречал шняку. Два дюжих парня уже подгребли к берегу. «Тот, седой, наверное, сын Герасимова». Лица обеспокоены, торопливы движения, говорят Бруннеру наперебой. И два слова: «корабль» и «военный» – прошли ропотом по толпе. Шешелов тоже услышал их, почувствовал, как руки его опустились: военный корабль в Коле никто не ждал.

– Расступись! Расступись! – кричал Бруннер. – Да расступитесь вы! – Он вел парней на откос, к Шешелову, и единым дыханием выпалил: – Военный корабль! – И подтолкнул сына Герасимова. – Расскажи.

– Корвет трехмачтовый, паровой, с английским флагом, – подтвердил парень. – Идут осторожно. Фарватера, видно, совсем не знают.

Что такое корвет – Шешелов понимал плохо. Все заслонили слова «корабль», «военный», да еще слово прибавилось «паровой». Оглянулся к Герасимову растерянно, а сына его спросил:

– Какой он? Что на нем из оружия?

Игнат Васильич сзади сказал негромко:

– Корабль средней руки. Не легкий и не тяжелый.

– А пушки? Пушки есть на нем?

– Шестнадцать, – ответил сын. – Калибр крупный.

Слышно было дыхание людей. Даже взгляды Шешелов на себе чувствовал. Какие-то старики, добровольники, инвалидные и его чиновники подались к нему ближе, словно теперь от него зависела нераздельность их судеб и он, Шешелов, мог изменить что-то в происходящем.

От крепости крик истошный послышался, и все заоглядывались туда. Добровольник кричал непонятное, махал руками, показывал на залив. Толпа вокруг ожила, потекла от Шешелова на крик.

– Наверно, корабль оттуда видно. – Бруннер, весь в нетерпении, сорвался с места. – Я тоже туда пойду...

– Да, да. – Шешелов сам был готов бежать, но почувствовал, что сердце его и легкой трусцы не выдержит. – Идемте и мы, Игнат Васильич...

От мыса Притыка к Фадееву ручью по заливу медленно шел корабль. Чудо нового времени. И хотя Шешелов знал, что есть паровозы и пароходы, все же от вида корабля, идущего по заливу без ветра, при убранных парусах, ему стало не по себе. Корабль шел прямо к городу. А шестнадцать пушек его, конечно, не бутафорные, как на мысу в Коле. И щемящей тоской ощутилась вся беззащитность города перед такой силой.

Бруннер откуда-то взял трубу подзорную, в нее смотрит. И коляне не спускают с корабля глаз: многие чудо тоже впервые видят.

– Якорь бросили, – сообщил Бруннер.

– Значит, станут делать промеры, – сказал Герасимов.

– На шлюпках?

– На шлюпках.

Благочинный подошел к ним.

– Если и будут, то только завтра.

– Какая разница, – с досадою сказал Шешелов. – Сегодня подойдут, завтра... Пришли уже.

Бруннер обернулся к Шешелову. Он, конечно, хотел бы знать, как действовать. Но что сейчас можно сказать ему? Пушек против корабля нет. И против десанта. Господи, разве это оружие? Срам один. И Шешелов тоже не знает, что нужно делать.

– Может, жителей лучше эвакуировать? Вы тогда говорили.

Верно, да, говорил. Но за Колой до Кандалакши двести верст тундра. Да и что коляне могут с собою взять? Одежонку, провизию на неделю? Много ли на себе утащишь? А потом? Кому они где нужны? Да и как им прожить без своего моря, каменистой этой земли, старых могил на острове? Разве весь уклад жизни с собой возьмешь?

Спросил глухо, недружелюбно:

– Куда их эвакуировать? Кандалакша, сами знаете...

– А невинные жертвы вас не пугают? – В глазах Бруннера растерянность и тревога. Что, настолько его вид корабля страшит? У кольской крепости стены не как в Соловецком монастыре?

Шешелов снова, будто впервые, увидел весь берег заново: инвалидных со старыми ружьями, добровольников. Обреченность словно витала над ними в воздухе. Напрасно Герасимов с благочинным, выжидая, на него смотрят. И Шешелов с вымученной улыбкой кивнул в сторону корабля:

– Они тоже небось на нас в трубу смотрят. Пусть видят: мы не думаем покидать город. Может, это его и спасет сколько.

– Просто так вот стоять и ждать? – тихо, с запинкой спросил Бруннер.

«Ему сейчас за редут бы, зарыться поглубже в землю. Господи, чем бы нужным его занять, пока он не натворил непоправимого чего-нибудь? Выжиданье отнимает у него силы. И вид корабля при пушках дается ему, видать, непросто».

– Сюда им хода на шлюпках не меньше часа, – Герасимов словно подсказывал Шешелову решение.

– Отпустите вы всех с оружием по домам, – сказал Шешелов. – Если по-прежнему будет тихо, пусть приходят через час-два. Придумаем что-то за это время. А посты с Елового и с Фадеева отозвать. Пошлите за ними.

На этот раз Бруннер, похоже, понял. Он ушел скорым шагом. Благочинный с Герасимовым молчали. Корабль стоял неподвижно, дым из трубы шел редкий. Шешелов виновато проговорил:

– Уходить или нет из города – пусть коляне решают сами.

Бруннер поодаль громко и четко распоряжался. Ясность на ближние часы снова вселила в него уверенность.

– Куда из дому идти? – сказал благочинный. – Все-таки мы тут хозяева. И пришли к нам.

Значит, с эвакуацией Шешелов поступил верно. В душе он был благодарен своим друзьям. И кивнул опять на корабль:

– Знать бы, чего захотят.

– Стан устроить, – отозвался Герасимов. – Может, даже и навсегда. – И улыбнулся горько: – Про флаг над ратушей не забыли?

На мысу у Фадеева ручья Смольков остался теперь один. На целые версты совсем один. Он сел у затухающего огня довольный, что все обошлось без крови, помешивал в костре угли, поглядывал вслед Маркелу: «Доверчивая душа. Прошагает на деревянной ноге часа полтора, не меньше, да пока там обман раскроют». И усмехнулся. Вряд ли будут за ним посылать погоню. Колянам нынче не до Смолькова, себя бы суметь спасти. А прилив уже через час поднимет Маркелову шняку. Она рядом стоит, под укосом, в отлив пока на сухом. И смотрел, как Маркел уходил все дальше и дальше по берегу. Он не успеет дойти до Колы, как Смольков уже уплывет.

Он сидел с легким сердцем, уверенный в недосягаемости своей, счастливый, ждал прилива, помешивал в костре угли и отдыхал. Впервые за многие годы в бегах, неподвластный воистину никому, отдыхал. С прошлой жизнью все было теперь покончено. На той стороне залива – мыс Притыка, левее и ближе к Коле – Еловый, а прямо, на водной глади, стоит корабль. До него отсюда рукой подать. И теперь уж никто помешать не сможет, никто не встретится на пути. Распрямляясь, Смольков потянулся. Какое это сладкое чувство – воля! А прожитое он забудет. В недалекой теперь уже, вольной жизни постарается позабыть. Перемены к лучшему теперь будут.

Вон как славно с офицериком получилось! Он едва только рот раскрыл, что будут посты отзывать, как Смольков метнулся к нему:

– Меня, господин офицер! Меня пошлите! – Как удачно он тут оказался, рядом, и пояс, к счастью, на нем! И рукой суетливо показывал, и в глазах неподдельные встали слезы. – Хозяин мой там, калека. На одной ноге он, хоть у кого спросите.