Кола - Поляков Борис. Страница 71

– Смольков! – позвал Афанасий громко. – Ты чего же невежество делаешь на крыльце?

– Ой, худо мне, Афанасьюшко...

– Коли худо, ступай домой. – И добавил совсем уже недовольно: – Эко жидкие вы на веселье. С вами не разгуляешься...

– Что ты, что ты?! – Смольков словами заторопился. – Куда домой? Я с тобой до конца, Афанасий. Неотлучно с тобой. Мы еще тут споем, сыграем...

У ограды дома Лоушкиных Андрей вжался в забор, смиряя дыхание, прислушался. Было тихо. Меж незакрытых ставен темнели без света окна. Никого в доме. Дремотно стояли дома соседей. Кое-где окрашены окна желтым цветом. На миг закралось сомнение: может, Нюшка над ним подшутила?

Андрей открыл секретный запор калитки, прошел во двор. По памяти шарил в кромешной тьме к лестнице на поветь.

– Андрюша!

Сердце стукнуло громко: здесь! Андрей ушибся о столб, засмеялся тихо, нашел лестницу на поветь. Темнота была непроглядная.

– Ты где там? – спросила шепотом Нюшка.

– Вот...

– Ну и дышишь. Как олень загнанный.

– Бежал, – он нашел ее в темноте. Руки Нюшки сошлись у него на шее.

– Здравствуй, – она засмеялась.

– Да мы виделись.

– Это ничего.

Андрей обнял ее, целовал холодные щеки, губы.

– Здравствуй.

– Какой ты горячий, а я вся промерзла.

От сена шел теплый и прелый запах. Андрей разгреб место поглубже и поудобней.

– Я страсть как замерзла, – шептала Нюшка. – Ты согрей меня.

Он расстегнул на ней кацавейку, распахнул свой зипун, обнял Нюшку, и она прижалась к нему, крепкая, гибкая, вздрагивала от холода. Андрей всем телом чувствовал ее близость. Сдерживая себя, он слегка отстранился, целуя Нюшку, шептал:

– Сейчас ты согреешься, вот сейчас.

– Да ты пьяненький? – смеялась тихо Нюшка.

В сене было тепло, уютно.

– Ага, – Андрей тоже смеялся чуть слышно, – мне за что-то вдруг радости повалили. Я даже пугаться начал. Может, думаю, по ошибке?

Нюшка вздрогнула опять.

– А я подумала: позабыл, может.

– Что ты!

– Вы в кабаке были?

– Ну.

– А на вечёрке?

– Ну.

– Что ты все ну да ну. Мог бы и раньше прийти.

– Не мог. Мужика повстречали. Он домой нас к себе завел. Там по рюмке. Потом горошины стал показывать. Как высыпал их на стол! Ну, никак не уйти.

– Жемчужник Маркел, наверно? На деревяшке ходит?

– Ага. Про зерна эти рассказывал. Лицо радостное. Высыпал их на стол, а они на свету играют лучиками такими. Будто сами изнутри горят. Свет хоть и тусклый, а лучики синие, белые, черные. Дух захватывает. А он говорит про них, говорит. Как добывают их летом, где.

– У Маркела жемчуг лучший по Коле.

– Смолькова с собою на лето звал.

– И тебе захотелось?

– Сходил бы.

– Жемчуг тебе приглянулся?

– Я целый мешок хочу тебе подарить.

– Куда столько? – засмеялась Нюшка.

– Почем я знаю? Девки вон на вечёрке все в нем.

– А-а, – протянула Нюшка. – Ну, спасибо тогда.

– Носи, чего там, – щедро сказал Андрей. Вспоминая безногого, его лицо, голос, сам помолчал. Как он любит свое занятие! Смотреть в радость на человека, коли его душа при деле.

– Маркела блаженным зовут по Коле, – Нюшка посерьезнела голосом. – Сулль вроде разумом не обижен, а Маркела не разглядел.

– Почему?

– Нельзя, говорят, таких на акул. Занятие там мужское – промысел! А Маркел как блаженный. Знаешь, отчего он без ноги?

– Ага.

– А ты боялся?

– Акулья пасть. Что там говорить.

– Страх осилить в себе не каждый может. – Нюшка вздрогнула снова, и Андрей прижал, целуя, ее.

Она вся была рядом, отвечала на его ласки. Нежность прикосновений кружила голову. А сама она становилась все податливее в его руках. И желание опять накатывало волной, захлестывало. И снова забылось, что он крепостной, ссыльный. Забылось, что она колянка, Лоушкина. Была лишь пьянящая жажда близости.

Нюшка будто издалека вернулась к нему.

– Андрюша, убери руку.

Ее голос – лишь шепот. Андрею он еле слышится. Слов даже не разобрать. Но голос подходит ближе, трезвеет, становится уже строгим:

– Андрюша! Убери!

Нюшка повелась телом, извернулась, высвободилась из его рук. Андрей на сене откинулся. И ладно, думалось, пусть уходит. Ни к чему это все, только себе мука.

Нюшка, наверно, кацавейку оправила, сарафан. Нашла руками его, привалилась. У щеки было ее дыхание.

– Осердился?

– Осердишься.

– Какой ты нетерпеливый!

– А чего откладывать?

– Ну да! – засмеялась Нюшка. – Нынче все переделаем, а потом чем займемся?

– Для чего тогда зазывала?

– Не злись, миленочек. Для памяти позвала.

– Вот и будет тебе узелок.

– Ага, – опять засмеялась Нюшка. – Такой узелок ребеночком развязаться может. Ничего себе память.

– Боишься?

– Боюсь, – Нюшка погладила его по щеке.

– Чего же, коли зовешь?

– Боюсь, что лаской меня осилишь, – у Нюшки пальцы рук трепетные. – Вон какой ты пригожий. Боюсь, пересуды пойдут, и добром это после не кончится. Много чего боюсь.

Андрей убрал ее руку, зажал в своей. Трезвея, думал, что она говорит верно. Узнают – пересудов на всю Колу хватит. Нюшке насмешек век после не переслушать. А домашним каково?

Отстранил Нюшку с намерением уходить.

– Ты куда? – она прильнула к его спине.

— Пойду.

— Обожди, чего скуксился? Нам ведь каяться пока не в чем. А тебя я предупреждала: ты без всяких таких намерений.

— Зачем тогда было звать?

— Почем я знаю. Ты на меня такими глазами смотришь, будто все время меня зовешь. И я ничего не могу поделать.

Он благодарно прижал к щеке ее руку: все верно. Нет минутки, чтобы о ней не думал.

Спросил тихо:

– У тебя ведь жених есть?

– Есть.

— Где он сейчас?

– В Архангельском. Или, может, в Кеми. Судно новое себе строит.

— Ишь ты, богатый.

– Не сильно. Но будет богатый. Все у него на месте: настырен, умен, собою ладен.

– Вот и выйдешь за него.

– Выходить надо. Бабья наша забота: замуж, детей рожать.

– Добром за него пойдешь?

– Добром, – сказала холодно Нюшка. И усмехнулась, будто повеселела. – Задело это тебя?

– Вот еще! – жестко сказал Андрей. – Свадьба когда у вас?

– Не знаю. Завязалась было по осени, да пока не петлей на шее, узел лучше бы развязать.

– Не любишь его?

– Мы пара по Коле, вот и поженят нас.

– Эдак тебе нелюбо?

– Я женою хочу быть. Хочу, чтобы меня любили. Хоть в тридевятом царстве будь, а меня помни.

– Где же ты такого сыщешь?

– Я знаю где, – засмеялась Нюшка. – Вот за тебя пошла бы.

– За меня?! – испугался Андрей. – Что ты! Кто я против тебя? Ссыльный. Без роду-племени.

– В Коле все крепостные бывшие, все из ссыльных. Даже вон городничий, сказывают, по опале в Колу попал.

– Сравнила!

– А что? И ты срок отбудешь, может, остаться сумеешь и женишься на мне. Аль не хочешь? – Она будто и не смеялась.

Андрей знал, что в Коле его никто не оставит.

– Чего зря бередить душу? За меня никто не отдаст.

Нюшка прилегла к нему, взяла его руку, умостилась на ней.

– Не отдадут. Был бы ты вольный, Андрюша!

– Вольный, – недовольно буркнул Андрей. – Вольный я бы тут не был.

– А куда еще надо идти?

– Не знаю. Может, и никуда.

Вспомнился снова Сулль, его разговор про паспорт. И если б в кузне еще научиться. Было бы! Вот она, Нюшка, лежит рядом. Сама сказала – пошла бы за него.

Теперь бы с Суллем поговорить... Но даже если все сбудется – и в кузне к весне научится, и с Суллем в Норвегию попадет, – через два-три года Нюшка будет уже в замужестве. И от этого больно стало.

– Мужа любить не будешь, полюбовника заведешь.

Затаясь, холодея, ждал, что ответит.

– Нет, Андрюша, не заведу, – устало сказала Нюшка. – Я из верных жен буду. В роду у нас любят по разу. И меня так учили. Иначе дети плохие будут. – Нюшка лежала, уткнувшись Андрею в грудь. Помолчав, добавила: – Беспокойно на душе стало. Иди, Андрюша. Хватятся тебя, пойдут расспросы. А ты врать не мастак. Может, и мне оттого по душе пришелся. – И держала в ладонях его лицо, довольная, хмыкнула. – Колючий какой! Поутру же вы брились. Иди. – И, будто конец веревочки, подала надежду: – Нам надо поосторожней быть.