"Молва" - Поляков Борис. Страница 5

превосходного стрелка. Это он научил всех партизан стрельбе по

мишеням.

— Ну как, привыкли к новому месту? — спросил

его командир.

— Какое там! — Петренко махнул рукой. — Так и

кажется, что кто-то пялит на тебя глаза из темноты.

Так бы ему, сукину сыну, и врезал прикладом по его

противной роже... Гитлера бы сюда, в эту могилу, пусть

бы лучше он привыкал. Верно я говорю, Яша? Уж мы

бы его погоняли по этим дырам из твоего шпаера.

— Однако нам еще шагать и шагать, —

заторопился Бадаев и, попрощавшись с Петренко, направил луч

фонарика в новую штольню.

На партизанской базе Яша задержался. Едва они

прибыли в штаб, как дежурный, богатырского

телосложения парень в красноармейской форме, передал

командиру донесение наземной разведки. Наказав Яше

никуда не отлучаться, ужинать и располагаться на

ночлег, Бадаев тут же куда-то исчез.

Дежурный проводил Яшу в командирскую

«каюту» — она размещалась в соседнем забое, — принес

туда матрац, подушку, теплое ватное одеяло.

— Командировы, — прогудел он мощным басом и

показал на вырубленную в стене нишу размером с ва-

гонное купе. — В такие хоромы нас сегодня всех

поселили. Устраивайся, будь как дома.

— Но не забывать, что в гостях? Это вы хотите

сказать? — пошутил Яша, пробуя, удобно ли будет

лежать в нише.

— По мне, оставайся! — еще громче пророкотал

парень и спросил: — Есть хочешь? А то вместе бы.

Завхоз Иван Никитич расщедрился, по двести граммов

выдал. Историческое новоселье, говорит. Грешно не

отметить... Добрая душа, уважил.

Есть Яша не хотел.

— Неужто ни-ни? — удивился здоровяк, щелкнув

себя по шее. — Надо бы малость...

Судя по всему, новоселье он уже отметил.

— Вот вы о чем! — догадался Яша. — Только не

пью я. Даже ни-ни.

— Молодчина! — похвалил парень. — И' не надо,

не привыкай, ни к чему это. Но... приказ есть приказ!

А приказ начальника — закон для подчиненного. Ты

слышал, что сказал командир? Надо по-у-жи-нать.

Понял?

— Так точно, товарищ...

— Зови меня Ерусланом, — разрешил парень.

— Если вы, товарищ Еруслан, не возражаете, то я

поужинаю утром, — предложил Яша, залезая в нишу.

Но Еруслан был неумолим.

— Возражаю! — пробасил он во всю мощь своих

легких. — И притом категорически. Утро ~ это ведь

уже завтра, верно? А исторический день для завхоза —

это сегодня. Смекаешь?

— Тогда давайте так: я вам сейчас — свой ужин, а

вы мне утром — свой завтрак, — предложил Яша.

— Мужской разговор! — согласился Еруслан и

пожелал Яше спокойной ночи.

Только сейчас, оставшись один, Яша оглядел

жилище Владимира Александровича. Штрек как штрек.

Не слишком широкий и не очень высокий. Нормальный,

пригибаться не надо. В углу кованный железом сундук,

медный чайник, бачок с водой. Напротив у стены на

аккуратной каменной ножке квадратная каменная

плита —- стол. На нем телефон-вертушка, знакомый томик

рассказов Джека Лондона, фарфоровая чернильница,

пепельница с царицей Тамарой. Возле стола две

каменные «табуретки» и какая-то большая корзина, прикры-

тая куском рогожи. На крюках, вколоченных в стену,—

полушубок, ватные брюки, автомат.

Яша убавил в висевшей над нишей «летучей мыши»

огонь, натянул одеяло до подбородка, закрыл глаза.

Так, с закрытыми глазами, он пролежал долго, может,

час или два, но сон не приходил. Где-то недалеко

раздавались голоса. Кто-то негромко пел об отважном

Ермаке и «товарищах его трудов». Да, в такую ночь

уснуть было нелегко. Там, наверху, с передовых

позиций в порт шли отряды красноармейцев. Оставшиеся

защитники Одессы до рассвета спешили попасть на

последние уходящие в Севастополь корабли. Завтра в

городе уже будут фашисты. Завтра... Каким же он

будет, этот завтрашний день? Яша достал карманные

часы — подарок командира, щелкнул крышкой.

Светящиеся стрелки показывали без четверти три. Завтра

уже наступило...

Задремал он только к самому утру, но тотчас

почувствовал прикосновение чьей-то руки.

— Проспишь все на свете! — рокотал Еруслан,

держа в руках два котелка с кашей. — Через двадцать

минут отправляемся на торжественную встречу гостей.

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Ровно в десять часов утра партизаны вышли из

катакомб и устроили засаду вдоль дороги, спускавшейся

в балку.

С командиром, Ерусланом и дедом Гаркушей Яков

залег в придорожной воронке. Еруслан и дед лежали

не шевелясь, напряженно смотрели вдаль. Бадаев

наблюдал за степью в бинокль.

Дорога была пустынной. Противник словно знал, что

его ждет, и не торопился.

Утро стояло теплое, солнечное. После пребывания

в затхлом и сыром подземелье было приятно лежать на

земле под открытым небом и вдыхать полной грудью

свежий степной воздух. Пахло дорожной пылью,

терпкой сухой полынью, неубранной ботвой дынь. Справа,

за балкой, о чем-то шушукались на ветру подсолнухи, за

виноградниками в багрянце садов утопали белые хаты

села Нерубайского.

Высоко над степью летела журавлиная стая.

— Улетают! — грустно протрубил Еруслан,

провожая взглядом растянувшийся клин журавлей. —

Слышите? Курлычат.

— Прощаются, — вздохнул дед.

Владимир Александрович оторвался от бинокля,

тоже глянул в сторону удалявшихся птиц.

— Придет весна, и вернутся, снова прокурлычут

свою песню.

— То другая уже будет песня, — добавил

Еруслан. — И кто знает, доведется ли ее услышать.

Владимир Александрович сделал вид, что не

расслышал, поднес к глазам бинокль и снова начал следить

за степью, за уходящей вдаль узкой лентой дороги.

«Такое утро — солнце, журавли... а сердце щемит,

как будто в тиски его кто намертво зажимает», —

подумал Яша.

— На, погляди, вон они, наши гости, — командир

протянул Яше бинокль. — Видишь?

— Ага, — прошептал Яша, хотя до показавшейся

колонны врага было несколько километров. — Офицера

на коне вижу, солдат с автоматами. Орут вроде что-то.

— Пьяные, наверно, — предположил дед,

прикрывая пулемет дынной ботвой. — Хлебнули для

храбрости, не иначе.

— Дадим им сейчас свинца на закуску, — пробасил

Еруслан, отбросив в сторону превратившуюся в

крошево папиросу, и начал укладывать перед собой в рядок

связки противотанковых гранат.

— Внимание! — скомандовал Бадаев. —

Показалась вражеская колонна. Всем укрыться и ждать моего

сигнала!

Яша отдал бинокль командиру, скосил глаза в

сторону. В следующей воронке притаились две Тамары —

Тамара-маленькая, Межигурская, и Тамара-большая,

Шестакова. Дальше, в придорожной канаве, устроились

другие партизаны. На баштане, где еще недавно зрели

крутобокие рыжие дыни, замаскировался в окопчике

Петренко.

Все замерли. И тут Яша увидел ежика! Шурша

ботвой, он направлялся прямо к их воронке.

— Смотрите, смотрите, кто спешит к нам! — Яша

просиял, толкнул локтем в бок Еруслана.

— Ух ты! — удивился Еруслан. — Ежишка, босячок

ты этакий! Никак на подмогу? Тикай, братец, тикай

отсель живо! — Еруслан звонко щелкнул пальцами,

затем приподнялся и бросил в ежика комочек земли.

Зверек остановился, замер, постоял немного, словно

и впрямь решал, как быть, потом повел мордочкой,

недовольно фыркнул и, свернув в сторону, покатился на

своих коротких невидимых ножках к ближней куче

сухой ботвы...

— Человек шестьдесят, не больше, — нацелив

бинокль на приближавшуюся вражескую колонну,

определил Бадаев и негромко крикнул: — Приготовиться!