Последняя улика - Поляков Борис. Страница 8

— Ни за что бы не поверил, — прошептал побледневший Рыбаков. — Как же так, Федор? — и, не дожидаясь ответа, молча и осторожно, словно уходя от покойника, направился к порогу вслед за Метелицыным и Каревым.

Несколько мгновений в комнате стояла взвинчивающая нервы гнетущая тишина. Было лишь слышно, как поскрипывает перо Артемьева и шало бьется об оконное стекло муха. Первым нарушил молчание Ульянов:

— Ну, а теперь что скажете? — обратился он к Крутинину.

Федор Лукич ничего не ответил. Он стоял, прикрыв глаза, отрешенный, глубоко ушедший в себя. Лицо его окаменело, стало пепельно-серым.

Фроликов и Кузнецов доложили Карычеву, что обыск окончен.

— Плохо глядели, — вдруг очнулся Крутинин. — На шкафу узелок. В нем пуля из убитого лося. Возьмите, авось, сгодится, чем не улика? А ружье, из которого я в лося целил, у вас находится. И кортик оставлять здесь не следует.

— Кортик? — насторожился Карычев. — Какой еще кортик?

— Такой, какой вам и не снился. Трофейный он. Генерал Малиновский, будущий маршал, мне его с надписью на память подарил. Ценного мы тогда языка взяли. В шкафу кортик, в нижнем ящике, под бельем. Отдадите, когда освобожусь...

Кузнецов открыл шкаф, выдвинул ящик.

— Нет тут ничего, — сказал он, повернув лицо к Крутинину.

— Можно? — спросил Карычева Крутинин и, получив разрешение, метнулся к Фроликову. Отстранив его, он перерыл все белье, лихорадочно выгреб содержимое из других ящиков, но кортика нигде не было.

— Что ж это, а? — простонал Крутинин. — Как же мне без него? Конец, видно...

Заключение экспертизы, исследовавшей следы отметин на пне и колу, неопровержимо свидетельствовало, что березка срезана тесаком, изъятым при обыске у Крутинина, и что именно этим же, отобранным у него колом был нанесен удар по голове заготовителя. Удар, чуть не стоивший ему жизни. Сам Крутинин не отрицал, что тесак принадлежит ему. Это подтверждали его инициалы, вырезанные на рукоятке, густой ряд зарубок, обозначавших количество захваченных им вражеских «языков». Но вместе с тем он утверждал, что этот тесак давным-давно, лет пять тому назад, он потерял на охоте. Каким образом тесак оказался у него дома на печи, он, Крутинин, ума не приложит. Возможно, собирая ягоды или грибы, нашел кто-нибудь из ребятишек и забросил на печь, забыв сказать ему об этом. Но это маловероятно. Ребята знали, что трофейный тесак ему дорог как память о войне и фронтовых друзьях. Знали они и о том, что он переживал потерю и был бы очень рад находке. А обрадовать его они бы не преминули. Странно, что на тесаке не оказалось ржавчины. Значит, его нашли уже давно... Не мог Крутинин объяснить и того, как у него в печи под пеплом оказалась жестянка с деньгами. Не знал он, куда мог исчезнуть и кортик. Из мальчишек никто не мог взять, это точно. Он за каждого может поручиться...

— Стало быть, тесак и деньги подброшены, а кортик похищен? Так Вы хотите сказать? — на одном из допросов спросил его Александр. — Но кем? Кто это мог сделать?

Крутинин молча пожал плечами, горестно стиснул руками тронутые сединой виски.

— Следы на косогоре действительно не ваши, хотя рисунок подошвы точно такой же, как и на ваших ботинках, — сказал Александр.

— Ботинки не шьем — в магазине покупаем, — глухо отозвался Крутинин. — А подковки все у одного сапожника ставим. Урвахин его фамилия.

Александр сделал в блокноте еще одну пометку, поднял взгляд на Крутинина. «Попала в силок птичка, да не та», — вдруг вспомнил он слова дедушки Глеба. И его сокрушенное удивление: «Вон как оно обернулось!» Что хотел сказать этим старик? Неужели Крутинин не виновен и попал в кем-то хитро поставленный капкан? Даже Ферапонтиха, которой он так насолил, погубив двух ее петухов, и та не верит, что Федор мог совершить преступление. Да что Ферапонтиха — вся деревня горой стоит за Федора Крутинина, особенно ребятишки. Все говорят, что не мог он напасть на заготовителя и ограбить. Интересно и то, что сам Дремин, с которым Александр несколько раз беседовал в больнице, категорически отметает обвинение в адрес Крутинина. «За несправедливость, — говорит Дремин, — Федор может и по шее двинуть, ругнуть крепко, но подличать исподтишка, тем более с колом в кустах таиться не станет». Он, же, Дремин, признался, что мечтал убедить Крутинина продать кортик, потом выручить за него большие деньги. Потому, направляясь в Демьяново, и захватил с собой несколько крупных купюр. «Знал, пенсия у Федора небольшая, вот и решил, что он кортик в конце концов продаст. Хотя бы малышне на гостинцы...»

От Дремина узнал Ульянов и о том, что егерь застал их с Федором возле убитого лося. Начал акт составлять, судом да штрафом грозил, вот они с Потехиным и схватились. Федор ругался, конечно, но ружьем не грозил. Ведь лося-то они и впрямь не убивали. Потому до самой деревни и кипятились, калеными словами обменивались. «Ты, знать, сам лося стрельнул, а нас решил подцепить. Погоди, я еще выведу тебя на чистую воду!» — эти слова Федор действительно со злостью кинул в лицо Потехину.

— Однако соседка Крутинина, бабка Ферапонтиха, показывает, что это вы угрожали Федору вывести его на чистую воду, — сказал Дремину Александр во время последней встречи с заготовителем в больничной палате. — Было это во дворе дома Крутинина, вспомните-ка получше...

— Сочиняет бабуся, — настаивал на своем Дремин, — с чужих слов мелет. Да я во дворе Федора в тот день и не был, а по дороге, когда мы с Потехиным и Крутининым в деревню возвращались, старался попридержать язык за зубами. Неровен час вгорячах сболтнешь лишнее, против тебя же оно и сработает. К тому же мне и незачем было в их спор влезать. А тут откуда ни возьмись Венька Урвахин. Появился, под изрядным хмельком. Будто из-под земли вырос, косолапая коротышка. И тоже на Федора с наскоком: «A-а, попался! Свежатинки захотел?» Федор не выдержал и замахнулся прикладом: «Цыц, шавка! Вот двину — мокрого места не останется». Урвахин от него бежать бросился, а потом про ссору Потехина с Федором и разболтал, ну и о том, что грозил ему Крутинин вывести на чистую воду... А бабка Ферапонтиха слышала звон, да не знает, где он. Но ведь тоже своей осведомленностью похвастаться охота. Вот, мол, она какая, все видела, все знает...

— Это понятно. Скажите, а ваше ружье дома? — спросил Александр.

— Где ж ему быть? Над диваном висит.

— В тот день вы стреляли?

— Ни в тот день, ни после, — сморщившись, проговорил Дремин и дотронулся до повязки на голове. — Гудит, дурная, как телеграфный столб.

«Может, волнение гасит, переключает мое внимание на другое?» — подумал Александр и уточнил:

— Зачем же вы брали ружье в лес?

Дремин пожал плечами:

— Да просто так. Для солидности. Можно сказать, для антуражу.

— Стало быть, не стреляли?

— Кажется, пальнул разок, — замявшись, ответил Дремин. — По вороне. Сидела на осине и каркала...

— А что, у сапожника было ружье?

Дремин усмехнулся:

— У Веньки-то? Откуда?! Всю жизнь меняет шило на мыло, из долгов не вылезает. Несерьезный мужик. Подобьет кому подметки за стакан бормотухи, вот, считай, и весь его заработок. На такие доходы не то что ружья — лишних порток не купишь. Нет, Урвахин был без ружья.

— А егерь?

— Конечно, у него оно всегда за спиной...

— Кто же, по-вашему, убил лося?

— Только не мы с Федором, — торопливо произнес Дремин, и снова в его голосе прозвучала тревога. — Лося, товарищ следователь, завалили не мы. Слово!

И все же факты были против Крутинина, хотя что-то удерживало Александра ставить в этом деле точку и направлять материалы следствия в суд. Как могло случиться, спрашивал он себя, что на тесаке, на пне, палке, жестянке с деньгами и на самих купюрах отсутствуют вообще какие-либо отпечатки пальцев? Они же побывали в руках, значит, обязательно должны быть хоть чьи-нибудь отпечатки? Допустим, размышлял он, Крутинин действовал предусмотрительно и стер отпечатки на пне, коле, тесаке и жестянке. Возможно, что деньги он пересчитывал в перчатках. Но в таком случае на купюрах должны были остаться отпечатки пальцев кассиров, выдававших эти деньги, и Дремина, который их получил. На банкнотах же, даже на сторублевке, которой, подвыпив, Дремин размахивал перед односельчанами, никаких отпечатков пальцев не было вообще.