Я за тебя умру (сборник) - Фицджеральд Френсис Скотт. Страница 6

Я же дремал. Пейзаж Нью-Джерси незаметно сменился пейзажем Пенсильвании. Мы проехали мимо множества коров, полей и перелесков, и каждые двадцать минут у полустанка появлялся один и тот же фермер на повозке и, жуя табак, задумчиво смотрел на окна вагонов.

Когда мы проехали мимо этого фермера раз десять или пятнадцать, мою дремоту нарушил молодой сосед, издававший тихие крики и мычание и притоптывавший ногой, как исполнитель на большом барабане в оркестре. Я был удивлен и вместе с тем доволен, видя, насколько он увлечен книгой, которую он крепко держал в длинных белых пальцах – «Аристократию иного мира» доктора Хардена.

– Да, – весело заметил я, – вижу, она вас заинтересовала?

Он поднял голову – глаза на его худом лице были такие, какие бывают только у двух категорий людей: у тех, кто верует в спиритизм, и у тех, кто его поносит.

Вид у него был несколько оторопелый, и поэтому я повторил вопрос.

– Заинтересовала! – вскричал он. – Заинтересовала! С ума сойти!

Я посмотрел она него с опаской. Да, ясно было: либо он медиум, либо он из тех ироничных молодых людей, которые пишут юмористические рассказы о спиритах в популярных журналах.

– Изумительное… произведение, – сказал он. – Герой, если можно так выразиться, после смерти был в основном занят тем, что диктовал своему дяде.

Я согласился, что это, видимо, так.

– Ценность рассказа, – заметил он со вздохом, – конечно, зависит от того, там ли находится молодой человек, где он, по его словам, находится.

– Разумеется. – Я был озадачен. – Молодой человек, по всей вероятности… в раю, а не… в чистилище.

– Да, – задумчиво согласился он, – было бы неловко, если бы он находился в чистилище – а тем более если в третьем месте.

Ну, это уже было чересчур.

– В жизни молодого человека ничто не предполагало, что он может очутиться… очутиться в…

– Конечно. Область, о которой вы говорите, – я не имел ее в виду. Я сказал только, что это было бы странно, если бы он очутился в чистилище, а тем более еще где-то.

– Где же, сэр?

– Например, в Йонкерсе.

Тут я вздрогнул.

– Как?

– Если бы он очутился в чистилище, это была бы небольшая оплошность с его стороны… а вот если в Йонкерсе…

– Дорогой мой, – нетерпеливо перебил я, – какое отношение имеет Йонкерс к «Аристократии иного мира»?

– Никакого. Я просто заметил, что, если бы он был в Йонкерсе…

– Но он не в Йонкерсе.

– Да, не там. – Он опять вздохнул и помолчал. – На самом деле он недавно переехал из Огайо в Пенсильванию.

На этот раз я чуть не подскочил – не справился с нервами. Я не понимал, к чему он клонит, но чувствовал: за его словами есть что-то существенное.

– Вы хотите сказать, – поспешно спросил я, – что ощущаете его астральное присутствие?

– Ну, хватит, наконец, – сказал он с досадой. – Кажется, весь месяц я был игрушкой разных Бэзилов Кингов и легковерных дам по всей стране. Мое имя, сэр, – Косгроув П. Харден. Я не мертв. Я никогда не был мертвым и, прочтя эту книгу, впредь поостерегусь им стать!

Девушка по ту сторону прохода была настолько ошеломлена моим изумленным и горестным криком, что поставила крестик вместо нолика.

Перед моим мысленным взором возникла длиннейшая очередь людей, протянувшаяся от Сороковой улицы, где расположено мое издательство, до Бауэри: у каждого в руках «Аристократия иного мира», и каждый требует назад два доллара пятьдесят центов. Я быстро прикинул, нельзя ли поменять там все имена и превратить документальную книгу в фантазию. Но поздно. Триста тысяч экземпляров уже разошлись по рукам Американской Публики.

Когда я немного оправился, молодой человек рассказал мне, что с ним было после того, как его зачислили в мертвые. Три месяца в немецкой тюрьме… десять месяцев в госпитале с воспалением мозга… еще месяц до того, как он смог вспомнить свое имя. Через полчаса после прибытия в Нью-Йорк он встретил старого друга, который посмотрел на него, подавился воздухом и свалился замертво. Когда друг ожил, они пошли в аптеку-закусочную выпить по коктейлю, и там за час Косгроув Харден выслушал такую историю о себе, какой не приходилось слышать ни одному человеку на свете.

Он поехал на такси в книжный магазин. Нужная ему книга была распродана. Он сразу поехал на поезде в Джолиет, Огайо, и игрою случая книга оказалась у него в руках.

Первой моей мыслью было, что он шантажист, но, сравнив его с фотографией на странице 226 «Аристократии иного мира», я убедился, что он несомненно Косгроув П. Харден. Он похудел и постарел по сравнению со снимком, усов не стало, но это был тот же человек.

Я вздохнул – глубоко и трагически.

– И продается лучше любой фантастики.

– Фантастики! – сердито подхватил он. – Это и есть фантастика!

– В каком-то смысле, – согласился я.

– В каком-то! Это чистая фантастика! Налицо все отличительные свойства фантастики: это длинная душистая ложь. Вы назовете ее фактом?

– Нет, – спокойно ответил я. – Назову этот род литературы средним между документом и домыслом.

Раскрыв книгу наугад, он горестно вскрикнул, отчего рыжая девушка по соседству прервала полуфинальный, видимо, матч по крестикам-ноликам.

– Смотрите, – простонал он. – Смотрите! Написано: «Понедельник». Задумайтесь о моем существовании в «том краю» в понедельник. Я вас прошу! Посмотрите! Весь день я провожу за тем, что нюхаю цветы. Видали? Сто девяносто четвертая страница наверху – я чувствую, как пахнет роза.

Я осторожно поднес книгу к носу.

– Ничего не чувствую, – сказал я. – Может быть, типографская краска…

– Не нюхайте, – крикнул он. – Читайте. Я нюхаю розу и на двух абзацах впадаю в восторг по поводу инстинктивного благородства человека. От одного легкого аромата. Затем я посвящаю час маргариткам. Господи. Я никогда не смогу показаться на встрече выпускников.

Он перелистал несколько страниц и снова замычал.

– Тут я с детьми – танцую с ними. Я провожу с ними целый день, и мы танцуем. И хоть бы приличный шимми. Нет, мы выделываем что-то эстетическое. Я не умею танцевать. Я не выношу детей. Не успел я умереть, как превратился в помесь нянечки и артиста кордебалета.

– Но послушайте, – сказал я с укоризной, – считается, что это очень красивое место. Видите, описана ваша одежда. Вы одеты… посмотрим… – во что-то воздушное. Оно развевается у вас за спиной.

– …что-то вроде кисейного нижнего белья, – угрюмо уточнил он, – и на голове у меня листья.

Я вынужден был признать – на листья косвенно указывалось.

– И все-таки, – настаивал я, – подумайте, насколько могло быть хуже. Ведь он мог сделать из вас совсем посмешище, если бы вы отвечали на вопрос, какой номер был на дедушкиных карманных часах или о трех долларах восьмидесяти центах, которые вы задолжали после партии в покер.

Наступило молчание.

– Странный фрукт мой дядя, – задумчиво сказал он. – По-моему, он немного сумасшедший.

– Нисколько, – уверил я его. – Я всю жизнь имею дело с авторами, и он самый здравый из всех, с кем я имел дело. Он никогда не пытался взять у нас взаймы, никогда не просил нас уволить весь рекламный отдел и никогда не упрекал нас в том, что ни один из его друзей в Бостоне не может достать его книгу.

– Тем не менее я намерен как следует отдубасить его астральное тело.

– И это все, что вы запланировали? – с тревогой спросил я. – Вы ведь не явитесь под настоящим вашим именем, не сорвете продажу книги?

– Что?!

– Ну конечно, вы так не поступите. Подумайте, каким это будет разочарованием для всех. Вы сделаете несчастными полмиллиона людей.

– Все женщины любят быть несчастными, – угрюмо сообщил он. – Возьмите мою девушку, мы были с ней помолвлены. Как, вы думаете, она отнеслась к моим цветочным занятиям, пока я отсутствовал? Думаете, она одобрила мои танцы с девочками по всей странице двести двадцать один? Практически нагишом!

Я был в отчаянии. Надо сразу услышать самое худшее.