Вечная жизнь - Бегбедер Фредерик. Страница 9
Я все время чувствую себя виноватым и не горжусь, что не сумел сохранить брак с матерью Роми. Как воспитывать дочь, если сам сделал все, чтобы оставаться инфантильным? Вообще-то, я изо всех сил пытался соответствовать. Быть достойным моих детей, пусть даже мой отец занимался мною меньше, чем моя мать. Это была не его вина, и, к счастью, все давно прощено. Я знаком со множеством папаш, верящих, что они идеальные отцы, хотя ни на мгновение не остаются наедине с потомством, проводя весь день на работе или дома, перед компьютером. Они не задают вопросов и не слушают ответов, включают телевизор и смотрят новости, а срочные звонки и судьбы нелегальных эмигрантов ставят выше интересов собственных детей. Их очень легко не замечать, эти маленькие «довески», живущие рядом с вами. Научился не наступать на них – уже спасибо, скажете вы – и ошибетесь. У моего отца не было выбора: его жена забрала детей и ушла, была такая мода в 1970-х. Я отстал от жизни и в 1990-х поступил так же. Похоже, наше общество состоит из отсутствующих отцов и отцов-отставников. Я не такой. Когда мы с Каролиной расстались, я был обязан брать Роми к себе – сначала через уик-энд, потом на целую неделю два раза в месяц. Думаю, живи мы вместе, я вряд ли проводил бы с дочерью больше времени… С Лу все иначе: я забочусь о малышке «не в очередь» с ее матерью, а «на постоянной основе». Не так уж плохо каждый день видеть, как растет человек. Я испробовал несколько стилей отцовства: отсутствие, чередование, присутствие. Нужно будет как-нибудь спросить у моих девочек, какой отец им больше нравился: уходящий, остающийся или спорадический. Вообще-то, только в театральных пьесах бывают «периодические» отцы.
Мне повезло – у меня дочери. Не уверен, что смог бы так же восхищаться мальчиком. Отцовство для меня – восхищение золотистой челкой, острыми зубками, розовыми ушками, ямочками, кожей, как белый персик, проказливым профилем, маленьким носиком, брекетами, треугольным подбородком и лебединой шейкой. Иногда отцы ленятся и позволяют детям играть в видеоигры или смотреть «Гарри Поттера», а силы тратят только на «кормление зверей». Развод принудил меня играть в нудные игры наподобие Uno [84] (современный вариант Mille-Bornes [85] моего детства).
Сегодня старшая дочь дает мне сто очков вперед во многих областях. Обыгрывает в пинг-понг со счетом 21:08. Бегло говорит по-испански. Хочет снимать кино, как София Коппола [86] (что делает меня Фрэнсисом Фордом!).
Говорят, дети режиссера – фильмы. Я редко слышал бóльшую чушь! У меня два шедевра, и оба – не из пикселей.
Я был как все: мечтал о доме с бассейном в Лос-Анджелесе, а если в подвальном этаже будут кинозал, бар, стрип-клуб – и того лучше. Впервые все человечество хотело жить в одном и том же месте.
Я не представляюсь, потому что большинство из вас уже со мной знакомы. Бессмысленно пересказывать жизнь, которая больше мне не принадлежит: каждый четверг я выставляю ее на потребу публики в «Здесь» [87]. Предпочитаю говорить о смерти, ибо она – моя собственность.
У меня аллергия на осень, потому что за ней наступает зима, а я ненавижу зиму – холода хватает в душе. Я – первый человек, который станет бессмертным. Это моя история, и я надеюсь, что она продлится дольше известности. Я ношу темно-синюю рубашку, темно-синие джинсы и темно-синие мокасины. Темно-синий цвет позволяет мне носить траур, не подражая Тьерри Ардиссону [88]. Я веду первую в мире химическую передачу. Вы, конечно, видели меня в chemical show на YouTube, где не действуют французские законы и каналы имеют все права без намека на цензуру. На дебатах я организую перебранки на актуальные темы. Оригинальность замысла заключается в следующем: все гости обязаны за час до выхода в эфир проглотить какой-нибудь препарат: риталин, метадон, каптагон, ксанакс, синапсил, рогипнол, ЛСД, МДМА, модафинил, сиалис, солюпред, кетамин или стилнокс. Они тащат пилюлю из глиняного горшка, накрытого черным шелковым платком, не зная, что кому достанется. Амфетамины, опиаты, кортикостероиды, снотворное, анксиолитики, возбуждающие или психоделические галлюциногены оказывают положенное действие, и приглашенные понятия не имеют, в каком состоянии вступают в наипубличнейший разговор. Результат – миллион просмотров на всех возможных платформах. Мой стиль ведущего – нечто среднее между Янном Муа [89] и Господином Осьминогом [90] – интеллектуал, но болван (в пресс-релизе пишут «надлежащий и ненадлежащий»). Я покрыт слоем лака общей культурки, но напоказ ее не выставляю – не хочу оттолкнуть непосвященных, потому и изображаю мерзавца, с необычайной легкостью переходя от высокого к низкому. Мечусь между теологией и скатологией [91]. На прошлой неделе один министр уснул у меня на плече и мирно дремал, посасывая большой палец, вместо того чтобы защищать свой проект закона. Актриса засунула язык мне в рот и навалилась декольтированной грудью (когда она решила «приласкать» себя прямо на камеру № 3, пришлось вызвать охрану). Певец разрыдался, рассказывая о матери, а потом написал в штаны. Я и сам веду себя по-разному: однажды десять минут повторял: «Мадам, мадемуазель, мсье, добрый вечер», в другой раз полчаса брал интервью у собственного кресла – сам спрашивал и сам отвечал. В прошлом месяце меня вырвало на синие замшевые туфли. На самой знаменитой моей передаче я отхлестал гостей ремнем от Гуччи, «окропил» стены студии шампанским и сообщил, что у матери случился инфаркт. Не помню ни единого слова из того параноидального монолога, набравшего четыре миллиона просмотров на YouTube, – сам я к нему ни разу не возвращался – не люблю сумасшедших. Если приглашенные спорят недостаточно активно, я прибегаю к помощи карточек – моя ассистентка записывает на них каверзные вопросы, они кого хочешь выведут из себя. Люди приходят в бешенство. Уходя, некоторые просят «подправить» их при монтаже. Я в ответ сообщаю с искренним сочувствием, что передача шла в прямом эфире. (Теперь говорят live hangout, но это все равно что старое доброе шоу «Право на ответ».) Лично я не понимаю, зачем артисты выставляют себя на посмешище в моей студии, хотя платят за это только мне (немного: 10 000 евро в неделю, сейчас все-таки не 1990-е). Публика постепенно теряет интерес, поэтому я занялся кино. На съемках первого полнометражного фильма я спрашивал операторов: «Почему мы снимаем целый день, а получаем две минуты материала? На YouTube я за полтора часа снимаю материала на девяносто минут?!» Картины надо снимать в «прямом эфире», тогда все будет как у Иньярриту [92] и Шазелла [93]: ррраз – и готово! Публика не желает больше смотреть «кино», зритель хочет наблюдать на экране «жизнь»: отсюда мода на «протяжные крупняки», которые так не любят актеры, киношные, конечно, меньше, чем театральные, но тоже капризничают, изображают страх перед аудиторией (или и правда боятся). Я сделал романтическую комедию «Ты меня любишь или прикидываешься?» – ее профинансировал один древний платный канал, – получил 800 000 просмотров, и канал окупил затраты, несмотря на отнюдь не единодушную прессу. Мой второй фильм, «Все манекенщицы мира», получился намного злее: теледенег мне не перепало, просмотров было в четыре раза меньше. Я пока не решил, заведу ли третий роман с кинематографом, ведь теперь у меня есть другое средство бессмертия.