Игра Люцифера - Биркенфельд Брэдли. Страница 18

Вскоре после этого я уже входил в головной офис UBS для встречи с Кристианом Бовэем, главой всех англоязычных служб банка, находившихся в Женеве. Я тут же понял, что это — коварный ублюдок, но я и сам был далеко не бойскаут. Бовэй был худым беспокойным человеком, с тонкими волосами, перхоть покрывала его плечи, как снег — Швейцарские Альпы. А еще у него были жуткие кривые зубы, напомнившие мне набор отмычек для взлома. Мы проговорили в его офисе около получаса.

— Не беспокойтесь, мистер Бовэй, — сказал я. — Моя премия не разорит ваш банк. Я просто чувствую, что она принадлежит мне по праву с учетом моих прежних заслуг. Кроме того, если вы будете платить ее, я принесу вам очень много денег. А разве это не то, чего вы хотите?

Через неделю Гарри позвонил мне, чуть не писая в штаны от радости.

— Приходи и подписывай контракт! Они согласны на 18 процентов!

Что ж, это было довольно неплохо. Однако, прежде чем подписать контракт, я позвонил Андрею в Калифорнию.

— Привет, Андрей. Похоже, что я нашел супермаркет, которому нравится ваш продукт. Наши договоренности в силе?

— Конечно, Брэд! Это просто великолепно.

4 июля 2001 года я вновь вошел в офис UBS. Кристиан Бовэй и глава кадровой службы поставили свои вычурные, как у Джона Хэнкока [26], автографы, и я подписал свой новый контракт с UBS, содержавший условие о 18-процентной премии за результаты работы. Не успели чернила высохнуть, как я сообщил Бовэю о том, что совсем скоро приведу в UBS своего первого клиента с активами на 200 миллионов долларов. Бовэй ошеломленно раскрыл свой рот с зубами-отмычками. Шах и мат!

В одно мгновение я стал самым высокооплачиваемым частным банкиром UBS во всей Швейцарии.

Глава 4 / Спортивные машины, модели и яхты!

Осень 2001 г.

Кабриолет 2000 Ferrari 360 Modena ни с чем не спутаешь, особенно если он выкрашен в цвет «яблоко в карамели». Вы опускаете крышу, надвигаете на глаза солнечные очки Vuarnet, переключаете рычаг коробки передач — и двигатель V-8 Dino начинает рычать, как леопард. Вы воображаете себя чемпионом гонок в Ле-Мане [27]. В этой машине — деньги, власть и секс.

Но самая лучшая Ferrari — та, за которую вы не заплатили ни копейки. Эта машина была второй, которую я купил за мой любимый вид средств — чужие деньги. У меня было несколько иностранных клиентов, которые просто хотели поиграть с такими машинками в Европе, но совершенно не собирались везти их на родину и платить безумные налоги на автомобиль за 250 000 долларов. Поэтому они просто сообщали мне, какую модель хотят купить, а я покупал их, оформлял финские номерные знаки, позволявшие не платить налоги, и перегонял в шикарный гараж в Женеве. Когда хозяева приезжали, я передавал им ключи, а в остальное время гонял на этих машинах сам — именно на таких условиях и заключались сделки. Грех, когда машина такого уровня ржавеет в гараже. Энцо Феррари перевернулся бы от этого в гробу.

На дворе стояло начало сентября — в Женеве это идеальное время года. Я слонялся по городу около полудня в поисках заведения, откуда я мог бы присматривать за припаркованной машиной во время обеда. К тому моменту я уже ушел из Barclays и распрощался с Оливером, что было очень печально, поскольку он был отличным боссом и я знал, что буду по нему скучать. Планировалось, что моя новая работа в UBS начнется со 2 октября, так что я уже пару месяцев находился в вынужденном отпуске. Это еще один странный европейский феномен — вы увольняетесь и вам платят зарплату за шесть месяцев, пока не начнется новая работа. Возможно, бывшие руководители хотят, чтобы вы не рассказывали о своем прежнем месте работы ничего плохого. За отсутствием собственного сада я мог поливать цветы на подоконниках, наслаждаться изысканными напитками и сигарами да зажигать с друзьями. Маркета вернулась в Прагу, и наша связь прервалась. Она занялась поисками мужа, а я — поисками удовольствий.

Лежавший рядом со мной телефон завибрировал, и я отозвался на звонок. Это был Джон Росс, мой канадский приятель, с которым мы познакомились на фестивале вина в Невшателе. Он с трудом выговаривал слова.

— Брэд, ты уже слышал?

— О чем, Джон?

— Только что в здание Всемирного торгового центра врезался самолет.

— Брехня, — сказал я, не веря ему ни на йоту. — Там вообще самолеты не летают.

— Говорю тебе, чувак. Огромный самолет.

— Джон, да ты бредишь. Этого не может быть.

Однако он стоял на своем, и я просто прекратил разговор.

— Ладно. Я сейчас за рулем. Перезвоню тебе попозже.

Я обеспокоенно отбросил телефон в сторону с мыслью о том, что людям все же стоит перепроверять факты, прежде чем заниматься распространением слухов. Единственный инцидент такого рода, который я только мог вспомнить, произошел в прошлом столетии, когда какой-то старый самолет типа «Локхид-Электра» врезался в здание Эмпайр-стейт-билдинг. Конечно, какой-нибудь идиот на «Сессне» и мог врезаться в здание Всемирного торгового центра. Кроме того, в этот момент я ехал по булыжной мостовой, стараясь не царапнуть днищем о камни. Телефон зазвонил еще раз.

— Что теперь, Джон?

— Еще один самолет врезался, уже во вторую башню.

— Ох… твою ж мать!

Я остановил автомобиль. Сердце начало бешено колотиться. Почти все жители планеты, наблюдавшие за этим ужасным событием, испытывали тогда почти такие же чувства. Один самолет — это несчастный случай. Но два самолета… да это гребаные террористы! И конечно, каждый американец, как и я, где бы он ни находился, чувствовал сильнейшую ярость. Я пригнал Ferrari обратно в гараж и бросил ключи парковщику. Я понимал, что мне лучше не садиться за руль, и начал просто бродить по городу, внезапно почувствовав себя очень одиноким. Швейцария была совсем не похожа на Соединенные Штаты, где в любом спорт-баре можно найти три больших телевизора с трансляцией новостей, там же выпить, дружно ругаясь вместе с незнакомыми собутыльниками. Я чувствовал себя на чужой планете, пока мой родной дом горел.

По дороге домой я покупал каждую газету, которую только мог найти, но в них были лишь вчерашние новости. Затем я полночи просидел перед своим большим телевизором, пил виски и раз за разом смотрел, как падают башни и горит здание Пентагона, а в штате Пенсильвания дымится воронка от самолета, упавшего в поле. Я знал немало ребят с Манхэттена, многие из моих друзей работали в области финансов. Я начал названивать им с замиранием сердца, а затем позвонил маме с отцом и братьям Дугу и Дейву.

Рик Джеймс был в порядке, хотя его голос звучал опустошенно и устало. Никто из тех, кого я знал и любил, не оказался в числе тысяч погибших невинных людей.

Следующее утро было ужасным. Я вновь скупил все газеты. Заголовок в International Tribune вопил об «угнанных самолетах, поразивших небоскребы в Нью-Йорке и здание Пентагона». Европейские газеты и телеканалы не подвергали цензуре информацию, поступавшую из Нью-Йорка. Я видел трупы на тротуарах, части тел и дымившиеся шасси самолетов, кадры охваченных пламенем людей, которые падали с небоскребов бесконечно долго, пока не разбивались в лепешку. Я чувствовал себя одновременно разъяренным и беспомощным. Я думал о том, что если бы остался в армии, то, возможно, уже паковал бы рюкзак, готовясь поехать в Афганистан, чтобы надрать задницу плохим парням. Однако я был 31-летним банкиром-иностранцем, сидящим в Швейцарии и не имевшим возможности сделать ровным счетом ничего. Я наблюдал, как начало трясти следующий колосс — фондовый рынок. «Что ж, — думал я, — я хотя бы смогу помочь некоторым американцам обезопасить свое будущее в условиях грядущего глобального финансового кризиса». Это было слабое утешение, но хоть что-то.