Тайны Васильков, или мое нескучное лето (СИ) - Филимонова Лина. Страница 17

Сердце гулко билось. Кроме этих ударов, больше ничего не было слышно: ни шагов, ни смеха. Абсолютная, полная, давящая тишина. Не знаю, сколько времени я так простояла. Сердце постепенно успокоилось и снова стало стучать неслышно. По чердаку больше никто не ходил и никто не смеялся у меня над ухом. Может, мне все это померещилось или приснилось? Может, я до сих пор сплю? Ага. И хожу во сне. А еще прыгаю, как кенгуру.

Я на цыпочках подкралась к окну, потом, поколебавшись, открыла одну створку и высунула голову наружу. Видимость по-прежнему была прекрасная. Луна, как огромный фонарь, освещала улицу, двор, палисадник. И лестницу на чердак.

Тот, кто там ходил, по-прежнему находится на чердаке. Потому что другого пути отступления, кроме этой лестницы, у него нет. Жаль, что отсюда не видно, закрыта ли дверь чердака на крючок. Чтобы это увидеть, нужно выйти на улицу, а мне что-то не хочется. Прохладно. Хотя какие могут быть сомнения? Конечно, крючок не накинут. Не мог же этот кто-то просочиться на чердак через закрытую дверь.

Итак, я буду стоять, смотреть в окно, и, рано или поздно, увижу, кто это здесь куролесит. О том, как он (она, оно?) мог хохотать над моим ухом, находясь на чердаке, я вообще думать не буду. Завтра подумаю, при солнечном свете. Я с грохотом закрыла окно, чтобы обмануть бдительность неизвестного, но форточку оставила открытой, чтобы было лучше слышно. Я принесла стул и села у окна, подперев голову руками.

Через несколько минут мои глаза начали слипаться. Я упорно боролась со сном, растирая глаза и встряхивая головой, но сон оказался сильнее. Я задремала, а, когда проснулась, в окно уже пробирались первые солнечные лучи. Еле доковыляв до кровати на онемевших от неудобной позы ногах, я рухнула и уснула, даже не вспомнив, что нужно хотя бы взглянуть на дверь чердака.

Весь день я бродила по дому, как лунатик, натыкаясь на углы кроватей и комодов и спотыкаясь о некстати завернувшиеся коврики. Воздух казался мне густым и вязким, все предметы — чужими и странными, а в голове была похмельная тяжесть. Иногда так бывает во сне. Что-то ищешь в каких-то незнакомых непонятных местах, потом забываешь, а что, собственно, нужно было найти и, наконец, понимаешь, что окончательно заблудилась и искать нужно выход, а его нет…

Солнце сегодня и не думает показываться. На небе — исключительно серые оттенки, и даже ветер вялый и безжизненный. Лениво перебирает листочки яблонь, а разгонять нависшие над Васильками тучи — это не его забота. Лучше бы уж дождь пошел, чем так: ни рыба, ни мясо.

Ближе к вечеру пришли Белка с Алинкой и вытащили меня на свежий воздух. Оказывается, тучи уже убрались подобру-поздорову, и солнце, перед тем как окончательно скрыться за холмами, предстало благодарной публике во всей своей красе и сиянии. Теплый ветерок разогнал туман в моей голове, а звонкий алинкин смех окрасил мои воспоминания о вчерашнем в более жизнерадостные цвета. Ха! Да это же просто цирк! А я в нем — единственный зритель. Ну что ж, буду и дальше наслаждаться разыгрываемым для меня представлением.

— Знаешь, что я заметила? — спросила я Белку, которая пыталась накормить очень полезной овсяной кашей свою Алинку. Алинка вертелась, размахивала ложкой, и каша чаще оказывалась на столе или на ее щеках, чем во рту.

— Ладно, — решительно сказала Белка. — Не хочешь, не ешь.

Алинка, довольная, вскочила со стула, схватила со стола конфету и умчалась смотреть, как баба Груша загоняет корову.

— Пойди умойся! — крикнула ей вслед Белка, но как и следовало ожидать, была проигнорирована.

— Что ты там заметила? — спросила Белка, вытирая стол.

— В этом деле слишком много «в». Васильки, ванная, варенье… Ваня.

— Добавь еще «веселые шаги», — хмыкнула Белка.

— Почему это — «веселые»?

— Ну, они же смеялись…

— Смеялись…, - я вспомнила это смех и у меня мурашки пробежали по спине целым табуном.

Во время прогулки мы с Белкой всесторонне обсудили ночное происшествие и пришли к однозначному выводу: кто-то меня разыгрывает. Сейчас, ближе к ночи, этот вывод уже не казался мне таким уж однозначным. Но признаваться в этом я не собиралась.

— Последний пункт наиболее интересен, — Белка закончила уборку и села напротив меня на табуретку.

— Какой это? — я опустила глаза, не выдержав ее пристального взгляда.

— Возможно, вы влюблены, — проговорила она.

— Глупости, — сказала я. — Невозможно.

— Время — восемь вечера, — Белка показала на часы.

— Прекрати! — взмолилась я.

— Это ты обнаружила, что где-то здесь слишком много «в».

— Как-то само пришло в голову. Думала обо всем об этом, думала… и придумала.

— Это значит, что в твоей жизни наступило время «в», — торжественно провозгласила Белка.

— Ладно, пойду домой, — вздохнула я. — У меня там посуда не вымыта, и вообще.

— Возможно, встретишь Ваню, — сказала Белка.

— Ты опять!

— Да я так. Просто хотела сказать: встретишь, передай привет.

— С чего это я его встречу?

— Что-то мне подсказывает, что он околачивается где-то рядом. В блестящих доспехах.

Когда я подходила к дому, от забора отделилась широкоплечая фигура и перегородила мне дорогу.

— Привет, — сказал Ваня. Белка оказалась права.

— Добрый вечер, — вежливо сказала я.

— Гуляешь?

— Просто иду.

— А куда идешь? — спросил Ваня.

— Домой.

— Что-то мне так чаю захотелось, — Ваня сглотнул слюну. — Аж зубы свело.

— Хочешь меня скомпрометировать?

— Что? — не понял Ваня.

— Время позднее, — объяснила я. — Я живу одна. Что потом обо мне будет говорить деревенская общественность?

— Какая еще общественность? Тебя что, волнуют пересуды старушек, которые таращатся из-за занавесок?

— Я переживаю за свою репутацию. Мне в Васильках очень нравится. Вдруг я сюда насовсем перееду.

— И что?

— Мне не хочется, чтобы за моей спиной шушукались: а, это та самая вертихвостка, которая к себе по ночам водит симпатичных молодых мужчин, у которых неизвестно какие намерения, — иногда мне бывает трудно остановиться, даже если я понимаю, что уже пора.

- Я знаю, что нужно сделать, — уверенно заявил Ваня.

— Да, и что же?

— Сейчас мы пойдем к тебе пить чай, а завтра я лично обойду всех местных старушек, по списку, и сообщу им, что намерения у меня самые серьезные.

Я открыла рот, но, не придумав ничего остроумного, снова его закрыла и махнула рукой.

— Ладно, пошли. Фиг с ней, с моей репутацией.

Честно говоря, я была даже рада, что не придется заходить домой в одиночестве. Наступала ночь и то, что в обществе Белки и Алинки казалось пусть не очень смешными, но все же шутками, теперь приобретало зловещий оттенок. И мне вовсе не хотелось сейчас увидеть или услышать что-нибудь пугающее.

Ваня согласился с моим предложением выпить чаю в беседке и даже помог мне накрыть на стол. Я зажгла спираль от комаров, накинула на плечи мягкую бабушкину шаль и удобно устроилась в старом и продавленном, но очень уютном кресле. Ваня сел рядом на стул с высокой спинкой.

Мы пили чай с вареньем, печеньем и шоколадом, причем выяснилось, что Ваня — большой любитель варенья, особенно вишневого и клубничного. А еще он любит джем, мармелад и рахат-лукум. Я тоже люблю рахат-лукум, но только настоящий, а это такая редкость…

Сумерки постепенно сгущались. На веранде горел свет, но в беседке никакого освещения не было, поэтому предметы начали терять четкость очертаний, да и чай совсем остыл…

— Ты кого-то ждешь? — вдруг спросил Ваня.

— С чего ты взял? — удивилась я.

— Ты все время оглядываешься, — сказал он.

— Я оглядываюсь? — еще больше удивилась я. И поняла, что, действительно, с наступлением темноты усиливается мое беспокойство и мне все время хочется посмотреть, не подкрадывается ли ко мне кто-нибудь сзади.

Ваня молча смотрел на меня.

— Может, и жду, — медленно проговорила я. — Но в гости я никого не звала…