Сердце мертвого мира (СИ) - Субботина Айя. Страница 23

  - Раз поглядел - и так запомнил, что теперь запросто различать можешь, где настоящий, а где - подделка? - Не унимался Шиалистан.

  - Так я с мечами с рождения работаю господин регент. Как баба разбирается с тканях и побрякушках, вот так мне клинки милы.

  Рхелец сдался. Аргументы оружейника казались ему убедительными. Да и не мог Шиалистан взять под стражу всякого, кто виделся ему подозрительным. "Так недолго доосторожничаться до того, что велю бросить в темницу собственную тень", - подумал регент и отпустил оружейника.

  Миэ

  Когда Берн пригласил их погостить в свой дом, Миэ ожидала увидеть какой-нибудь грубо сколоченный каменный короб с крошечными окнами. Лучшее, на что рассчитывала таремка - это дымоход. В Яркии дома топили чем попало прямо в очаге, вырытом в полу, а чтоб прогнать чадный угар, настежь открывали дверь. Когда-то, когда Миэ была маленькой, бабушка рассказывала ей о тяжких для Тарема временах: вода была грязная, никто слыхом не слыхивал про дымоходы, и оттого в домах всегда было черно как в глухую ночь. Приехав в Северные земли волшебница не раз ловила себя на мысли, что время в этой части Этбоса едва шевелилось, неспешно ползло ленивой гусеницей. Обычаи и нравы артумцев только подтвердили ее догадки.

  Но ее ожиданиям не суждено было исполниться. Чему таремка была несказанно рада. Ехали они долго, пересекли, вдоль всю столицу и покинули Сьёрг через северные ворота. Столица Артума показалась Миэ скупой и серой. На фоне совершенно неприглядных одинаковых домов, мысли о родном Тареме сделались еще тоскливее. Никогда прежде волшебницу так не тянуло на родину как теперь. Прежде каждая вылазка из стен отчего дома казалась глотком свободы, кусочком приключений. Так она хоть сколько то выплескивала нерастраченное в юности бунтарство. После того как они застряли с снегах Артума, Миэ начало казаться, что она больше никогда не увидит родных стен и тяжелых гроздьев винограда, и не попробует сладкого земляничного вина с травами, подогретого с липовым медом.

  Чем больше таремка узнавала столицу Северных земель, тем больше тосковала. С каждым ударом копыт, тоска становилась все злее, все отчаяннее вгрызалась в душу. Артум словно стал ее проклятием, черной прорвой, в которой бесследно исчезало самое дорогое: сгинул жрец, Раш, весельчак и язва, сделался угрюмым, точно со смертью об заклад бился, что никогда больше не улыбнется. Арэн едва жив остался.

  Миэ изо всех сил старалась держать себя в руках. Молодой северянин, синеглазый и рослый, но какой-то более ловкий, чем его собратья, то и дело прижигал ее горячим взглядом. Будь нынче другой день, другое время, таремка непременно поддалась на тихие заигрывания молодого воина. Фьёрн кажется его звали. Миэ уже и думать забыла, когда в последний раз у нее была страстная ночь на роскошной постели. И это она - та, что негласно носила титул Золотоголосого соловья, считалась чуть не оной из самых завидных невест Тарема. Наверняка лютня отсырела, размышляла Миэ, пытаясь удержаться на лошади без седла. Когда она в очередной раз едва не свалилась на землю, ее успел подхватить Фьёрн.

  - Осторожнее нужно быть, эрель, - улыбнулся он.

  Миэ, невольно, улыбнулась ему в ответ. Северянину наверняка было мало лет, может, сколько и Рашу - девятка два годков. Почему-то таремка почувствовала свой почти истекший третий десяток тяжкой обузой. И отчего алхимики и аптекари еще не придумали такого бальзаму, чтоб от него таяли морщины?

  - Я не привыкла ездить без седла, - Миэ снова по привычке поправила волосы. - Прошу простить меня за столь ужасный вид, непростительно женщине показываться немытой и нечесаной при мужчине.

  Северянин пожал плечами. Ему, вернее всего, и дела не было до того, в каком порядке ее волосы, и сколько пятен на одежде. Фьёрн смотрел на нее, и в синих глазах северянина читалось неподдельное восхищение.

  Когда процессия покинула Сьёрг через северные врата, Миэ заволновалалсь. Обещали приютить в родных стенах, а везут к хартсам на рога, по пустоши, где и деревьев-то нет, одни серые камни, да поплывшие снежные заносы. Но не успела она сказать вслух о своих опасениях, как на горизонте появилась первая гряда. Длинная стена за завесой непогоды вальяжно встречала путников. Пики, башни, тяжелые черные камни: впереди их ждала крепость. Миэ никогда прежде не видела такого неприветливого места. Даже таремская "Башня плача" казалась более веселым и светлым местом, чем то, куда теперь направлялись всадники. И чем ближе напирала крепость, тем больше убеждалась Миэ - камень и впрямь весь черный, будто сотканный из самой тьмы. Волшебница насчитала две высоких башни пять средних, самая западная из которых треснула ровно посередке и оплыла, будто догоревшая свеча. Были еще карликовые пристройки, ютившиеся около центрального чернокаменного массива.

  - Почти приехали, - сообщил Фьёрн сперва негромко, только для нее, а после тронул ногами бока коня, и ускакал куда-то в "голову" всадников.

  Уже оттуда разнеслось его громогласное "Живее!" и вереница прибавила ходу. Остановились только около широкого рва, который, вопреки традициям, не налили водой, а густо утыкали заостренными бревнами. Миэ мысленно хватанула себя по лбу: какая вода в такой-то стуже?

  Откидной мост грузно и с грохотов отворил пасть крепости.

  Во внутреннем дворе победителей не осыпали почестями. Воинов встретила разномастная кучка прислуги, человек, может, около семи десятков. Была и женщина, которая стояла на ступенях, что вели в главную башню. Миэ отчего-то сразу поняла, что встречать вышла жена Берна. И так же ясно признала в ней рхельку: темные волосы, большие, будто маслянистые, глаза, мелкие и не очень складные черты лица. Отчего-то следом голову волшебницы посетила мысль, почему светлокожий и голубоглазый Фьёрн так отчаянно не похож ни на отца, ни на мать.

  Когда подъехали совсем близко, Миэ разглядела на темных с проседью волосах женщины тонкий обруч - темная зелень малахита вперемешку с топазами, на затейливой серебряной ленте. Пожалуй обруч был единственной дорогой вещью в убранстве хозяйки крепости: одежда она была в простое шерстяное платье да длинную тунику на северной белке.

  Фьёрн первым поднялся к ней, склонил голову, давая матери благословить себя беззвучной молитвой. Только после этого она взялась говорить.

  -Многих лиц я теперь не вижу среди вас, верные моему мужу славные воители, - сказала звучно. - Сегодня мы почтим павших вином и пивом, споем им песен, да так, чтоб слышно было в Черном царстве Гартиса.

  Голос у хозяйки был высокий и властный, Миэ решила, что хозяйка черной крепости привыкла отдавать указания и выбивать себе уважение тяжким трудом. Оно и неудивительно: северные мужчины уважали только тех женщин, которые носили отметины светлой Виры. Для остальных был один закон - покорность и послушание перед своим мужем.

  Если жена Берна и впрямь была рхелькой, первые годы в Артуме наверняка дались ей не сладко. А может и много больше.

  Воины одобрительно загалдели, кто-то вскинул меч и, подхватив его пример, в воздух взметнулись клинки, топоры, шипастые оголовья палиц. Миэ с тревогой заглянула под полог паланкина - Арэн сонно озирался по сторонам, растревоженный шумом. Под глазами дасирийца который день гнездились синяки, в волосах было полно грязи, а щетина густой порослью расползлась по щекам. Но, не успела Миэ и рта раскрыть, как ее, довольно нахально и торопливо, отодвинула в сторону та самая северянка, которая вилась круг Арэна точно назойливая муха. На взгляд таремки девчонка не отличалась ни красотой, ни умом, и не могла стать подходящей партией для сына дасирийского военачальника второй руки. С другой стороны, насколько помнила волшебница, у Арэна было уже две жены, обе из которых никак не могли удовлетворить потребностей мужчины, полного сил. Неудивительно, что дасириец прицепился к первой же, которая повесилась ему на шею.