Выбор по Тьюрингу - Мински Марвин. Страница 9

И все-таки они отсюда выбрались. Он заставил себя не раздумывать над этой загадкой и принялся размышлять о раненом ученом. Достав сообщения врачей, он просмотрел их. Положение казалось удручающим – повреждения были такими тяжелыми, что уже сейчас, возможно, Брайана нет в живых.

Вертолет швырнуло в сторону – он попал в восходящие потоки воздуха, которые поднимались над скалистыми ущельями у самого перевала. Дальше лежало плоское плато, покрытое пастбищами и лесами, его пересекала белая ленточка шоссе. А вдали виднелись города, поселки и большая автострада – там грузовик исчезнет бесследно. Если только он уже преодолел эти двадцать километров крутого подъема. «Нет, не надо об этом думать! Буду думать о Брайане».

Доктора Снэрсбрук Беникоф нашел в ее кабинете. Единственной данью возрасту у нее был серо-стальной цвет волос. Эта сильная, энергичная женщина лет пятидесяти с небольшим излучала чувство уверенности в себе. Слегка нахмурившись, она разглядывала разноцветное трехмерное изображение, висевшее перед ней в воздухе. Руками, вложенными в перчатки-манипуляторы, она поворачивала и перемещала изображение, время от времени срезая с него верхний слой, чтобы увидеть, что находится под ним. Вероятно, она только что вышла из операционной: на ней еще был голубой хирургический костюм и бахилы. Когда она обернулась, Беникоф увидел на груди и рукавах костюма брызги и пятна крови.

– Эрин Снэрсбрук, – представилась она, пожимая ему руку. – Мы с вами пока незнакомы, но я про вас слышала. Альфред Дж. Беникоф. Это вы переубедили тех, кто выступал против использования для пересадки эмбриональных тканей человека. Благодаря чему, между прочим, я здесь и могу кое-что сделать.

– Спасибо, но это было давно. Сейчас я служу в правительстве, а значит, большую часть времени только смотрю, как работают другие исследователи.

– Жаль, что такие таланты пропадают впустую.

– А вы предпочли бы, чтобы моей теперешней работой занимался какой-нибудь юрист?

– Боже сохрани. Пожалуй, вы правы. Теперь давайте я расскажу вам про Брайана. У меня очень мало времени. У него раскроен череп, и он на искусственном кровообращении. Сейчас я жду следующей объемограммы.

– Объемограммы?

– Это куда лучше, чем разглядывать рентгеновские снимки или любое другое изображение, полученное каким-то одним способом. Объемограмма совмещает результаты всех возможных методов исследования, начиная с обычной и ЯМР-томографии [3] и кончая самой последней новинкой – восьмиполюсной иммунофлуоресценцией. Все это перерабатывает процессор для трехмерной обработки сигнала – ИКАР-5367. Он не только выводит на дисплей изображение, но и выделяет или помечает различия между данным больным и средним человеком или же изменения в состоянии больного со времени предыдущего обследования. Так вот, как только новая объемограмма будет готова, я должна буду уйти. До сих пор мы занимались самыми неотложными делами – спасали Брайану жизнь, и только. Сначала тотальная гипотермия, потом охлаждение мозга, чтобы снизить потребление кислорода и замедлить все процессы обмена. Ввели препараты для остановки кровотечения и противовоспалительные гормоны. Я расчистила рану, удалила очаги некроза и костные обломки. Чтобы восстановить желудочки мозга, пришлось частично рассечь мозолистое тело.

– Это часть структуры, которая соединяет оба полушария?

– Да. Шаг серьезный и, возможно, рискованный. Но выбора у меня не было. Так что сейчас наш больной на самом деле представляет собой две личности, у каждой из которых осталось по полмозга. Если бы он был в сознании, это была бы катастрофа. Но я рассекла мозолистое тело довольно чисто и надеюсь, что смогу снова соединить обе половинки. Скажите, что вы вообще знаете о человеческом мозге?

– Очень мало. Только то, что помню со студенческих лет, да и это, наверное, давно устарело.

– Да, это полностью устарело. Сейчас мы стоим на пороге новой эпохи и скоро сможем делать операции уже не на мозге, а на сознании. Сознание – функция мозга, и мы начинаем понимать, как оно работает.

– А конкретно о Брайане – насколько серьезные у него повреждения и можно ли будет его вылечить?

– Вот, посмотрите на эти первые объемограммы, и вы все поймете.

Она указала на цветные голографические изображения, которые словно плавали в воздухе. Стереоэффект был поразительным – впечатление было такое, как будто глядишь сквозь череп. Снэрсбрук коснулась пальцем какого-то белого пятнышка, потом другого.

– Вот здесь пуля прошла сквозь череп, а вышла вот здесь, справа. Она прошла через всю кору. К счастью, кора переднего мозга и центральные органы среднего мозга остались почти целы. Боковые доли мозжечка – вот они – как будто не затронуты, и, главное, гиппокамп тоже – вот этот, похожий на морского конька. Он – одна из самых важных структур, которые участвуют в формировании памяти. Это главный энергетический центр сознания, и он остался невредим.

– Пока это все хорошие новости. А плохие?

– Немного повреждена кора, правда, не настолько, чтобы была серьезная опасность. Но пуля разорвала множество пучков нервных волокон – белого вещества, которое составляет большую часть мозга. Они связывают между собой разные отделы коры и соединяют их с другими структурами среднего мозга. Это значит, что некоторые части мозга Брайана утратили связь с базами данных и с другими структурами, которые им нужны для работы. Другими словами, в данный момент Брайан совершенно лишен памяти.

– Вы хотите сказать, что его память разрушена, больше не существует?

– Нет, не совсем так. Смотрите – обширные участки новой коры остались невредимыми. Но большая часть их связей разрушена – вот здесь и здесь. Для остального мозга эти части не существуют. Сами структуры – системы нервов, образующие память, – все еще находятся на своем месте. Но они недоступны для других частей мозга, а сами по себе лишены всякого смысла. Как коробка, полная дискет, когда нет компьютера. Это катастрофа, потому что человек – это его память. Сейчас Брайан практически лишен сознания.

– Значит, он… превратился в растение?

– Да, в том смысле, что мыслить он не способен. Можно сказать, что содержимое его памяти в значительной мере разъединено с процессором, который у него в мозгу, так что эту память нельзя вызвать и использовать. Он не в состоянии узнавать ни предметы, ни слова, ни лица, ни друзей – ничего. Короче, насколько я понимаю, он больше вообще не в состоянии мыслить. Вспомните – если не считать размеров, то большая часть человеческого мозга почти ничем не отличается от мозга мыши – кроме этой удивительной структуры, которую мы называем новой корой: она появилась только у предшественников приматов. В нынешнем виде бедный Брайан, мой друг и сотрудник, – всего лишь лишенная индивидуальности оболочка, животное, стоящее ниже любого млекопитающего.

– И это все? Конец?

– Необязательно. Хотя мыслить Брайан и не может, его мозг не мертв в том смысле, как это слово употребляют юристы. Еще несколько лет назад ничего поделать было бы нельзя. Сейчас положение иное. Вы, конечно, знаете, что Брайан помогал мне применить на практике его теорию искусственного интеллекта – разрабатывать экспериментальную методику, которая позволяет вновь соединять поврежденные связи в мозгу. Я добилась кое-каких успехов, правда, пока только на животных.

– Если есть хоть какой-нибудь шанс, вы должны им воспользоваться. Вы можете это сделать? Можете спасти Брайана?

– Пока слишком рано говорить что-то определенное. Повреждения очень обширны, и я не знаю, многое ли мне удастся восстановить. Главная трудность в том, что пуля разорвала миллионы нервных волокон. Восстановить их все немыслимо. Но я надеюсь идентифицировать хотя бы несколько сотен тысяч и вновь их соединить.

Беникоф покачал головой:

– Что-то я перестал понимать, доктор. Вы что, собираетесь вскрыть ему череп и идентифицировать каждое из чуть ли не миллиона порванных нервных волокон? На это уйдут многие годы!