Проклятие победителя - Руткоски Мари. Страница 8

— Имя ему подходит, — сказал он, хотя конь едва ли напоминал копье, когда так ластился к хозяйке.

Госпожа перевела взгляд с лошади на раба.

— А Коваль тебе не подходит.

Наверное, эти слова застали его врасплох. Или, может, безупречное произношение девушки лишило его бдительности. Уже потом он решил для себя, что просто-напросто испугался: как часто бывало с рабами, ему вновь могли дать новое имя. В таком случае он бы непременно сделал или сказал какую-нибудь глупость, разрушив все планы.

Но на самом деле раб не знал, почему следующие слова слетели у него с губ:

— Ковалем меня назвал мой первый господин. Это не настоящее имя. Меня зовут Арин.

7

Хотя генерал был человеком занятым, не заметить, если дочь решит проигнорировать его приказ, он не мог. После аукциона Кестрель чувствовала, что за ней все время следят, поэтому не оставалось ничего, кроме как исправно ходить на тренировки к Раксу, капитану личной стражи отца.

Сам Ракс, пожалуй, не расстроился бы, если бы Кестрель не явилась на очередное занятие в тренировочный зал при казарме. Когда она была совсем маленькой и отчаянно пыталась заслужить похвалу, Ракс был к ней добрее. Да, он сразу сказал, что Кестрель прирожденным бойцом не назвать. Но ее рвение вызывало у капитана стражи улыбку, и он следил за тем, чтобы девочка по мере сил осваивала необходимые для воина навыки.

Однако шли годы, и со временем терпение Ракса иссякло. Кестрель стала невнимательной. На уроках фехтования она все чаще пропускала удары. В глазах девушки появилось мечтательное выражение, и даже суровые окрики не действовали на нее. Стрелы летели мимо мишени, а Кестрель стояла, наклонив голову набок, будто прислушиваясь к звукам, которые улавливала только она.

Ракс заподозрил неладное. Кестрель помнила, как это началось. Он стал делать замечания, требуя, чтобы она не прятала руки. Кестрель слишком осторожно держала меч, уклоняясь от ударов, которые угрожали ее пальцам, и подставляясь под те, которые могли оказаться смертельными, будь оружие настоящим.

Однажды, когда Кестрель было пятнадцать, Ракс выбил у нее щит и ударил по пальцам плоской стороной меча. Кестрель упала на колени, побледнев от боли и страха. Она знала, что этого делать нельзя, но все равно заплакала, прижимая руки к груди. Опасения Ракса подтвердились. Он пошел к генералу и сказал, что если тому нужен музыкант, то лучше купить раба на рынке.

Кестрель запретили играть. Но кое в чем она преуспела: она умела обходиться почти без сна лучше любого воина, не уступая даже самому генералу. Поэтому, когда рука зажила и Энай сняла жесткую повязку, Кестрель начала играть по ночам. И попалась.

Она живо помнила, как бежала за отцом в темноте, хватая его за рукава и пытаясь удержать за локоть. Генерал шел в казармы за боевым молотом. Никакие уговоры на него не действовали. Кестрель не могла помешать ему сломать фортепиано. Она была слишком мала, чтобы закрыть инструмент своим телом. Можно было вцепиться в крышку, под которой прятались клавиши, но тогда отец разбил бы весь корпус, раскрошил молоточки и оборвал струны.

— Ненавижу! — кричала Кестрель. — Мама бы тебя не простила!

Ни жалобный голос, ни слезы не тронули бы ее отца. Генерал много раз, не дрогнув, смотрел, как плачут и взрослые люди. Нет, не поэтому он отбросил молот в ту ночь. Кестрель до сих пор не знала, остановился отец из любви к ней или в память об умершей жене.

— Ну, что на этот раз? — лениво произнес Ракс, который ждал Кестрель, сидя на скамье в дальнем конце тренировочного зала. Капитан провел рукой по волосам, тронутым сединой, потом по лбу, будто пытаясь стереть с лица нестерпимую скуку.

Кестрель собралась уже было ответить, но засмотрелась на фрески, украшавшие стены. Она знала их наизусть — там изображались игры с быками. Фрески были валорианские, как и само здание. Светлые, рыжеватые, даже каштановые волосы нарисованных девушек и юношей развевались, как знамена. Атлеты перескакивали через рога быков, упирались ладонями в их спины и, сделав сальто, спрыгивали на землю. Так проходил обряд инициации. Император запретил его одновременно с дуэлями, но раньше ритуал был обязательным для всех валорианцев, которым исполнилось четырнадцать лет. Кестрель успела его пройти. Она прекрасно помнила тот день. Отец ею очень гордился и пообещал любой подарок на день рождения, какой она только пожелает.

Кестрель опять вспомнила раба… Арина. Видел ли он эти фрески? Что бы он о них подумал?

Капитан стражи вздохнул.

— Стоять и пялиться в пустоту можно и без тренировки. В этом ты мастер.

— «Иглы», — ответила Кестрель, решительно выбросив из головы назойливые мысли. — Поработаем с «иглами».

— Какая неожиданность!

Ракс не стал напоминать Кестрель, что тем же самым они занимались и вчера, и позавчера. Когда дочь генерала тренировалась с «иглами», капитану стражи было хотя бы не противно на нее смотреть. Он поднял тяжелый меч, а Кестрель закрепила небольшие ножи на икрах, талии и предплечьях. Незаточенные тренировочные «иглы» легко помещались у нее в ладони: держа их в руках, Кестрель порой забывала, что это оружие.

Капитан стражи легко парировал первый бросок. Мечом сбил «иглу» на лету. Но у Кестрель их было много. И когда дело дойдет до ближнего боя — а именно этого всегда добивался Ракс, — ей, возможно, удастся победить.

Не удалось. После тренировки, прихрамывая, Кестрель побрела к домику Энай. В качестве подарка на четырнадцатилетие Кестрель попросила отца освободить няню. По закону рабы являлись собственностью главы семьи. Энай все время проводила с Кестрель, но не принадлежала ей. Отец был страшно недоволен, но согласился, ведь уже пообещал исполнить любую просьбу дочери.

Сейчас Кестрель была благодарна няне за то, что та осталась в поместье: в такую тяжелую минуту ей, избитой и подавленной, было к кому пойти. Но она до сих пор помнила тот день, когда рассказала Энай о своем подарке. Старая гэррани испуганно уставилась на свою воспитанницу, и воодушевление, охватившее Кестрель, мигом улетучилось.

— На свободу? — Энай в нерешительности коснулась запястья, куда ставили клеймо.

— Да. Разве ты… не хочешь? Я думала, ты обрадуешься.

Энай уронила руки на колени.

— Куда же я пойду?

И тогда Кестрель впервые осознала, как трудно придется одинокой пожилой гэррани — пусть даже свободной — на завоеванной родине. Где найти кров? Как прокормиться? Кто даст ей работу, если гэррани сами ничем не владеют, а у валорианцев есть рабы? В итоге Кестрель потратила часть наследства, оставленного матерью, чтобы построить домик у сада…

Энай встретила ее сердитым взглядом.

— Ну и где ты была? Совсем ты меня не любишь, раз так легко обо мне забыла.

— Прости…

Энай смягчилась и поправила выбившийся из прически Кестрель локон.

— Как не простить, когда у тебя такой жалкий вид. Проходи, дитя мое.

Слабый огонек плясал в очаге. Кестрель опустилась на стул рядом и отказалась, когда Энай предложила перекусить. Гэррани пристально на нее посмотрела.

— Что случилось? Тебе ведь не впервой возвращаться от Ракса в синяках.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, но я боюсь.

Энай отмахнулась.

— Брось, или ты не знаешь, как я умею хранить тайны?

— Это не тайна. Уже весь город знает.

Какими несущественными, обыденными показались Кестрель собственные слова, когда она наконец призналась:

— На прошлой неделе я ходила на рынок с Джесс. Мы случайно попали на аукцион.

Гэррани насторожилась.

— Ох, Энай, — прошептала Кестрель. — Я совершила страшную ошибку.

8

Арин был доволен. Заказы на новое оружие и починку старого продолжали поступать, и, поскольку стражники ни на что не жаловались, он пришел к выводу, что его работу ценят. Управляющий, правда, то и дело требовал изготовить все больше и больше подков — столько не нужно было даже для больших генеральских конюшен. Но Арин не возражал, ему даже нравилась эта простая, однообразная работа: она не давала думать. Безжизненная тундра, в которую превратилась память Арина, покрылась снегом.