Могила на взморье (ЛП) - Берг Эрик. Страница 2

— Как вы знаете, сегодня наша последняя встреча, — сказала через некоторое время Ина Бартолди, пока мы молчали.

Тяжелая нота в ее голосе подсказала мне, что она сразу добавит что-то тревожное.

Ее взгляд упал на цифровой проектор, единственное электронное устройство в помещении, которое предлагало немного соблазна для глаз: четыре одинаковых кресла, длинный стол, кремовые стены без картин, а также толстый лавандово-синий бархатный ковер, который заглушал шаги. Можно было слышать мягкое журчание, хотя не имелось комнатного источника.

Из кармана своего блузона психолог достала небольшой пульт дистанционного управления и помедлила, прежде чем использовала его.

— Вы уже приняли решение, Лея? Куда поедете, если покинете клинику? Обратно в Аргентину?

«Это было бы самое очевидное», — подумала я. Буэнос-Айрес был моим домашним очагом уже почти четверть века. Хотя у меня не было там семьи, но наряду с многочисленными хорошими знакомыми, были также несколько подруг — из которых, однако, ни одна не побывала у меня с момента аварии. Без сомнения, они бы обрадовались, снова увидев меня. Тем не менее, вероятно, никогда больше не избавилась бы в их присутствии от горького привкуса того, что ни для кого из них я не стоила воздушного путешествия над Атлантикой. Деньги не играли для них никакой роли, и они знали, насколько я пострадала.

Мне снова вспомнилось предложение, которое сделала врач несколько недель назад.

— Вы советовали мне на короткое время вернуться туда, где я провела дни перед аварией. И говорили, что это распространенный метод лечения при потере памяти.

Ина Бартольди кивнула, но скривилась, будто неосторожно посоветовала больному сердцем сразу после выписки пойти на тарзанку. Прежде чем я смогла ее о чем-то спросить, она включила проектор при помощи пульта управления, который послушно запищал и передал на стену картину, которая была мне уже знакома по более ранним встречам. Это была цветная препарированная съемка моего головного мозга. Области, отмеченные серым и черным, показывали более или менее поврежденные участки.

Всякий раз, когда одиножды в две недели я видела эти обновленные снимки, меня как электрическим ударом поражал ужас гораздо сильнее и глубже, чем любая другая информация, которую она мне давала, и вовсе не сопоставимая; к примеру, с фотографией аварии. На подготовленных снимках мой мозг выглядел так, будто был поражен коварной болезнью, которая медленно двигалась вперед. Я смотрела на черные точки, одинаковые метастазы, продолговатые тени, как туннели для кормления личинок, бесформенные произведения, как бактериальные культуры под микроскопом.

И все же, впечатление о постепенно прогрессирующей болезни вводило в заблуждение. Разрушение, забвение, непосредственно переходило к смерти, от одной секунды к следующей. В некотором роде, смерть действительно захватила меня четыре месяца назад и увлекла за собой. Было так, будто я вообще некоторое время не жила. Почему я возвратилась назад в Пёль? Что я там делала? Зачем я села в этот автомобиль, который, определенно, не был моим, в день своего прибытия? И почему случилась эта авария на сухом, почти прямом отрезке?

— Есть несколько видов амнезии, а также несколько причин, — пояснила Ина Бартольди.

— Я знаю, Ина. Всегда внимательно выслушивала то, что Вы мне объясняли.

— Уверена, в вас это есть, — сказала она как утешение за то, что скажет мне то же самое. — До сих пор мы исходили... мои коллеги и я... от того, что амнезия является результатом физических травм вашего мозга. — Она подняла руку, как бы отражая возможное возражение. — Таким образом, не избирательные пробелы в долговременной памяти не допускают никакого другого заключения.

Беспорядочно, произвольно, случайно...

Еще не знала, что меня обманул мой тогдашний муж, после чего я его тоже обманула с Яном, ирландцем. Но у меня больше не было перед глазами образа Яна, хотя афера отставала приблизительно на пять лет и длилась два месяца. Хотя я также знала, что моего любимого парикмахера в Лос-Анжелесе звали Анжела Лопес, но, однако, не помнила ни улицу, на которой работал ее салон, ни лицо женщины. Тем не менее, некоторая информация в течение последних нескольких недель возвратилась, к примеру, имена моих соседей по квартире, а также различные номера телефонов, включая мой собственный, и другие мелочи. Небольшие открытые счета. Что за несколько недель до моего отлета в Европу сломались мои босоножки. Какие книги я любила в течение своей жизни, какие вещи.

— Физически вызванная амнезия часто вылечивается легче. Таким образом, во всяком случае, объясняются многие из ваших новообретенных воспоминаний, и с каждой неделей их будет больше. На мой взгляд, через несколько месяцев вы будете иметь долговременную память практически без пробелов. Хотя... Там имеется период, который по-прежнему лежит в темноте.

— Вы подразумеваете время непосредственно перед аварией. Часы на Пёль.

— Да, точно. Потому что у Вас до сих пор по-прежнему нет никаких воспоминаний, будто Вы вовсе не были там четыре месяца назад. Поэтому мои коллеги и я единогласно считаем, что амнезия, которая относится к этому периоду, психологической природы.

Психологической природы. Это вибрировало во мне. Психологической природы.

— Это также подходит тому, что Ваш голос изменился по сравнению с вашими прошлыми высказываниями.

Я кивнула. Мой голос действительно стал тише и мягче, в некотором смысле хриплый, лишенный свободы...

— Мы исключили органические, бактериальные и другие возможные причины. Очевидно, психогенное голосовое нарушение существует у Вас, как иногда случается при необработанных переживаниях. Следовательно, все указывает на это... — Ина Бартольди остановилась, сделала глубокий вздох, позволяя пройти нескольким секундам. — Кое-что произошло, — сказала она с серьезностью, от которой по моей спине пробежал холодок. — На Пёль, перед аварией, с Вами должно было еще что-то случиться, Лея, нечто травматическое. Или Вы узнали что-то в высшей степени шокирующее, от чего отгородились.

Она неловко скрестила руки друг с другом.

— Откровенно говоря... не знаю, должна ли я при этих предпосылках советовать Вам ехать еще раз в Пёль. Я даже склонна просить Вас этого не делать.

Не знала, что было лучше ― бояться своих воспоминаний или частичного забвения, постигшего меня. Я сидела в клинике на своей кровати и обдумывала, что нужно все упорядочить еще до того, когда буду знать, куда хотела бы вернуться. В Аргентину, чтобы прочертить черту под тусклой главой своей жизни, или — во второй раз — на Пёль. Был вторник, третье сентября две тысячи тринадцатого года, с момента аварии прошло почти ровно сто дней, и я впервые за долгое время должна была принять решение самостоятельно.

Каждый предмет я брала в руки и рассматривала. Нуждалась ли я еще в этом странном, предоставленном клиникой, дезодоранте? Стану ли я еще есть оставшиеся пять шоколадных конфет в коробке? Особенно долго я раздумывала над огромной диаграммой над кроватью. Несколько недель назад я прикрепила несколько печатных страниц на стену, от моего рождения вплоть до настоящего времени, с цифровыми обозначениями года и так хорошо подписанными, что я делала, когда и где. Фоторяд «Русская тайга и тундра» в 2012 году, развод с Карлосом в 2011, выставка «Через Перу» в 2008 в Нью-Йорке... выкидыш в 2002, в 1997 году успешная лента-первенец фотографий «Конец красоты», в котором я изображала природный рай непосредственно перед разрушением.

С того времени я прошла многое. Я путешествовала по Желтой реке, огибая Фудзияму и вулкан Этна, ходила по следам Сезана и Гогена, сопровождала антилопу гну и была свидетелем перегона овец в Новой Зеландии. И при этом были созданы тысячи фотографий.

Тем не менее, диаграмма не отвечала на самые важные вопросы. Молния, которая четыре месяца назад ударила по моему существованию, хотя бы оставила мне, по большей части, мою долговременную память и знание о прошлом, но почти полностью забрала ощущение прошлого. Хотя я теперь снова рассматривала более девяноста процентов своей жизни, тем не менее, у меня не было никакого отношения к женщине, которая прожила эту жизнь. Как я чувствовала себя после своего развода? Почему, собственно, я никогда не ходила на выборы? Любила ли я солодку? Сорок один год на двух метрах бумаги, на которые я смотрела как на биографию близкого мне человека. Кажется, я переживала свое собственного прошлое, а не испытывала его.