Могила на взморье (ЛП) - Берг Эрик. Страница 27

Не нужно было мне постоянно провоцировать ее, когда мы были детьми. Я должна была время от времени слушать и ставить себя на ее место. Позже, намного позже, я не должна была игнорировать ее протянутую руку. Лишь после смерти Сабина снова стала присутствовать в моей жизни.

Почему меня смягчила смерть человека, с которым я всегда, сколько себя помнила, имела плохие отношения? Была ли это просто сентиментальность? Потому что того требовали правила приличия? Может я хотела поговорить с ней начистоту только потому, что она уже ничего не могла мне возразить? Звучит жутко, но лучшие слушатели это собаки и покойники, они ничего не отрицают и всегда подчиняются. Если захотеть, у них можно выиграть любую словесную дуэль. Абсолютная беззащитность человека, которого я избегала или пыталась побороть при жизни, сделала меня благосклонной.

У ее могилы мне стало понятно кое-что, что я до сих пор отгоняла от себя. Я больше не была ребенком и сестрой, не была матерью и женой. Я была одна, без семьи. С Сабиной этот мир покинула моя последняя родственница. В Аргентине меня никто не ждал. В этот момент это снова повторилось. Как несколько дней назад на кухне у Маргрете, я увидела вспышку, после чего перед моим мысленным взором появилось неподвижное, черно-белое изображение, исчезнувшее через несколько мгновений. Была ночь, Сабина сидела за рулем своей машины. Она бросила на меня взгляд. В ее лице читался ужас, и хотя я не могла видеть себя, но почувствовала тот же самый ужасный испуг. Мы обе чего-то боялись.

Было ли это за секунду до несчастного случая? Чего мы боялись? Или этой сцены на самом деле не было?

Но я чувствовала, что на самом деле пережила эту секунду, что картинка перед моим мысленным взором является отражением чего-то реального, посланием моего подсознания, также как эмоции и ощущение угрозы.

— Привет, Лея,— сказал кто-то позади меня.

Через секунду, которая понадобилась мне, чтобы сориентироваться, я узнала голос. Заметный, чистый, твердый, немного громкий — тембр человека, не знающего ненужной скромности и не заботящегося о том, попадает ли он в тон.

Я повернулась к нему.

— Привет, Майк.

Крепкий парень с крупным, угловатым лицом моряка и короткими волосами в молодости и сейчас был плотным мужчиной с крупным, угловатым лицом моряка и короткими волосами. Не нужно было быть хорошим психологом, чтобы понять, что его дорогой костюм был всего лишь маскировкой. На самом деле, он так и остался сыном рыбака и не скрывал этого, стоя передо мной, широко расставив ноги.

Он обнял меня, долго и, учитывая его телосложение, на удивление нежно. Он был рад меня видеть и я, конечно же, обрадовалась такому сердечному приему. Удивительно, но прежде всего я чувствовала к нему огромное уважение. Даже больше того, в момент нашей встречи, во мне проснулась спящая десятилетиями готовность добровольно подчиниться.

Раньше Майк нравился мне в первую очередь за его решимость и только потом за физическую силу. Он всегда знал, чего хотел, и ему удавалось излучать эту волю всем своим видом, походкой, жестами, глазами. Он наслаждался ролью шефа, но при этом никогда не был "Bully"¹¹, как говорили в Англии, школьным тираном или детским диктатором. В компании никогда не доходило до конфликтов, даже когда мальчики стали засматриваться на девочек, а в школе Майк дрался не чаще других мальчишек. Я не помнила, чтобы он когда-либо угрожал слабым, мы также никогда не развлекались за счет других. А делали мы это тогда действительно много. Майк был не только главарем нашей банды, но еще и главным заводилой, настоящим шутником.

Все это было очень давно. Но так как человек до самой старости не забывает, кого он любил или ненавидел будучи ребенком, он также не забывает, к кому он добровольно примыкал и подчинялся.

— Спасибо,— сказала я.

— За что?

— За приветствие.

Он просто кивнул, словно хотел сказать, что не стоит об этом.

— Пьер рассказал мне, что ты ничего не помнишь о своем коротком визите в мае.

— У меня ощущение, будто передо мной натянут черный занавес, а моей вытянутой руки не хватает, чтобы сорвать его.

Он ухмыльнулся.

— Узнаю подругу Лею. Всегда какая-нибудь картинка наготове. Метафорами, которые ты использовала, когда была подростком, можно было заполнить целую книгу.

— Энциклопедию,— поправила его я с самоиронией.

Он был права. Я всю жизнь думала картинками и, наверное, это тоже повлияло на мое решение стать фотографом.

Майк сделал однозначный кивок головой.

— Тринадцатилетний мальчик вон там, у ворот рядом с Пьером, это мой сын от первого брака. Его зовут Джереми.

— Я его уже встречала,— сказала я.

Так как Майк и Жаклин были женаты около десяти лет, значит Джереми было три года, когда Майк развелся с первой женой. Видимо, он сильно увлекся Жаклин, раз ради нее оставил молодую семью.

— Где Жаклин? — спросила я.

— Она опять лежит в постели с головной болью.

Судя по формулировке и ноткам в голосе, такое ее поведение нервировало его.

Когда два партнера были такими разными, особенно по характеру, как эти двое, то по общепринятому мнению было лишь три причины, почему они были вместе: большая любовь, очень большие деньги или самый лучший в мире секс. Две из трех этих причин я просто не могла себе представить.

— Джереми и я хотели потренироваться на лужайке ловить мяч, и случайно увидели вас здесь. Он играет в команде Ростока по американскому футболу и скоро пойдет на тренировку. Я специально для него взял выходной.

Свободная, позитивная манера, с которой Майк общался со мной, ни в чем не уступала манере общения Пьера и я была счастлива, что вновь обрела второго друга.

Мы гуляли, сначала по деревне, а затем узкими тропинками просто бродили по полям. Майк терпеливо разъяснял мне, что, когда и почему изменилось, что делали сегодня наши бывшие учителя, кто уехал из соседней деревни и кто умер. Перед моим мысленным взором всплывали расплывчатые лица, чтобы тут же снова исчезнуть. Пока мы разговаривали, Пьер играл с Джереми, с размаху бросая ему мяч. Мальчик почти всегда ловил кожаный мяч в форме огромного яйца, а если не удавалось поймать, то, по крайней мере, он показывал, что старается.

Дойдя до старой тропинки, ведущей во «дворец», мы некоторое время молчали, потому что, сделав первые шаги по этой дороге, в голове начали всплывать интимные воспоминания о нас троих, а также о Маргрете, Харри, Жаклин и Юлиане. Детская болтовня, «чавканье» велосипедных колес по мягкой почве, поделенный на троих лимонад в жаркие дни, общая боязнь ос, короче говоря, воспоминания о вселенной нашей детской дружбы.

— Расскажи о себе,— в конце концов, попросил Майк.

Он зажег сигарету.

— Пьер наверняка уже тебе все рассказал обо мне.

Пьер, все еще отстающий на несколько метров и занимавшийся Джереми, услышал нас и крикнул:

— Самое интересное, что можно о тебе рассказать, к сожалению, является врачебной тайной.

Мы засмеялись, а Майк бросил на Пьера взгляд, слегка мрачный, но в то же время не серьезный.

Я спонтанно спросила:

— Как ты стал фабрикантом?

— По молодости.

— И когда?

— За ночь.

— Ты не очень-то разговорчив.

— Ну, хорошо, если тебя правда интересует. В девяносто втором году у меня были некоторые сбережения, кроме того я взял кредит и купил заброшенный спортзал в Кирхдорфе и несколько старых машин. Я собирался скупать уловы мекленбургских рыбаков для дальнейшей их переработки. Что еще могу сказать? После первоначальных трудностей дело пошло очень хорошо и идет до сих пор. Я самый большой работодатель на острове.

Молниеносно я вспомнила десятое ноября тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, тот дождливый день, когда мы, собравшись во «дворце», кричали наши желания в затянутое тучами небо.

Майк тогда посмотрел на каждого из нас, прежде чем в последний раз затянуться сигаретой и выпустить дым. Он стал курильщиком с согласия отца за годы до этого, с тех пор как он как взрослый мужчина начал работать на рыболовецком судне. Оттуда, с моря, были не только его мускулы, но и ругательства, упрямство и железная воля. А вот его желания были совсем другой направленности.