Ход больших чисел (Фантастика Серебряного века. Том II) - Ольшанский Григорий Николаевич. Страница 17

Пробовали будить его, называли по имени, но он не откликался и не двигался. Брали за руки, прикладывали руки ко лбу и все убедились, что тело его не умерло. Оно было мягко, и в нем была какая-то чуть заметная теплота.

Прибежали два доктора, осмотрели Макса и развели руками. Он не был жив, но никто не назвал бы его и мертвым. И для всех стало ясно, что профессор привел его тело в то состояние, в котором оно могло оставаться годы, десятилетия, может быть — и века, а сам, будучи слишком старым, не выдержал сильного волнения. Какое изумительное сочетание обстоятельств! Старый профессор умер от радости, он поплатился жизнью за то, что победил смерть.

Врачи определили, что профессор Редько умер от разрыва сердца. Но Макс, Макс, его судьба казалась ужасной.

Алекс кое-что знал. Он открыл все шкафы и ящики лаборатории и в кабинете, в письменном столе; полтора десятка пар рук поспешно рылись в них. Сотни пузырьков и флаконов с жидкостями, банки с порошками, шприцы, но ни малейшего указания на то, как следует воспользоваться всем этим.

А между тем, в течение четверти часа весть о необыкновенном событии в квартире профессора Редько распространилась по околодку. Прибыли знаменитые врачи, приехали ученые-естествоиспытатели из университета, те самые, что когда-то объявили профессора сумасшедшим. В страшной тревоге явились родные Макса, пришла его невеста. В квартире раздавался плач, дамы падали в обморок, и для приведения их в чувство потребовалась вода.

Несколько молодых людей побежали в кухню и, дойдя до растворенной двери, в изумлении остановились.

На столе, на маленьком тюфячке, неподвижно лежал белый ангорский кролик. Женщина стояла к ним спиной и, очевидно, не слыша их шагов, не обернулась. Она нежно гладила пушистую шерсть кролика и целовала его в голову. Затем взяла лежавший на столе шприц, опустила иглу его вовнутрь флакона, набрала жидкости, осторожно обнажила от пуха кожу на задней части его спины, ввела иглу под кожу и надавила шприц.

Все это произошло в течение полуминуты. И вот они видят, что у кролика открылись глаза, зашевелились передние лапы, потом задние. Зверек на глазах у них оживал, а женщина нежно гладила его то по спине, то по животу, то целовала его в мордочку. И вот он уже стоит на ногах, она сует ему блюдце с заранее приготовленным молоком.

Тогда наблюдавшие бросаются к столу, отстраняют от него женщину, схватывают флакон и шприц и, не помня себя от радости, несут их в лабораторию. Женщина с неистовым криком бежит за ними, она ничего не понимает и, может быть, думает, что это грабители.

Но проходить минута; она узнала о внезапной смерти профессора и увидела Макса и мгновенно поняла все, что произошло в эту ночь. О, она так хорошо изучила своего хозяина и всю его работу, когда по целым часам смотрела в щелочку.

И вот вокруг Макса собрались врачи и ученые, и женщина в грязном кухонном переднике выразительными знаками объясняет им, что делал профессор, когда хотел вызвать к жизни большую обезьяну, теперь благополучно здравствующую в своей клетке. Он впрыскивал жидкость в четырех точках ее тела. Вот здесь, вот тут и вон там.

И, следуя ее указаниям, один из врачей, наиболее опытный из всех, с величайшей бережностью, боясь уронить каплю драгоценной жидкости, набирал ее шприцем из флакона и впрыскивал в тело Макса.

Уже после третьего впрыскивания кровь стала приливать к щекам Макса, и веки его больших глаз начали слегка вздрагивать. Все, кто был в квартире, окружили его. Еще одно движение шприца — Макс поднял руку, пошевелил ногой, приподнял голову и улыбнулся.

Крик радости вырвался из нескольких десятков грудей. Макс ожил. Не только все прежние силы вернулись к нему, но они как будто удвоились, — он чувствовал себя богатырем.

Были торжественные похороны профессора Редько. Но напрасно ученые рылись в его шкафах и ящиках стола, стараясь отыскать хоть намек на состав тех жидкостей, при помощи которых он совершал свое чудо. Напрасно они с величайшей тщательностью производили анализ найденных у него составов, — нигде не нашли они нити, которая привела бы их к истине.

Через неделю была свадьба Макса. Ум его сохранил прежнее насмешливое направление, и он говорил, что после того, что испытал, женитьба уже не представляет для него никакой опасности.

Сергей Городецкий

ГЕОСКОП КАЭНА

В главном зале Славин, великого государства, шли последние приготовления к празднику. В древности, не говоря уже об эпохе до слияния городов, но и в те века, когда над единым Городом, покрывшим всю землю, не было еще возведено сводов, — приготовления к праздникам, по свидетельствам историков, были шумны и хлопотливы.

Но в эру, когда время стало измеряться не часами и календарями, а излучениями радия, не было уже ничего во всем Городе, что могло бы стать причиной суеты и шума.

Главный зал был достаточно обширен: одна из четырех колонн его покоилась на развалинах Германии, и в подземельях как раз под ней сохранялись еще остатки грубых сооружений так называемого Берлина. Противоположная ей колонна подымалась в нейтральной, по-древнему, и северной по современному названию России, невдали от того места, где сооружен был Музей Земли, в котором люди с атавистическими инстинктами могли еще удовлетворять своему странному желанию видеть обнаженную от камня почву.

Свод зала был раскрыт.

К отлету в безвоздушное пространство готовился отряд воздухолазов в своих странных костюмах, напоминающих водолазов древности, когда вода еще не была строительным материалом и в океане не было туннеля; четыре огромных рабочих аэроплана ждали знака, чтобы взлететь по вертикальной линии; пятый, изысканной конструкции, должен был поднять на себе недавно изобретенный геоскоп — последнее творение гениального Каэна.

Понемногу зал наполнился людьми. Тела их были гармонично развиты, но рост их был мал, носы и уши близились к атрофированию, и черепа были голы. Легко было видеть их тела, потому что одежды их были из почти невидимой термоткани, послушно облегавшей формы. Без бровей и без ресниц, но все с огромными печальными глазами были они. Поглотители шумов — аппараты с алюминиевыми рупорами, сверкавшие в стенах, — поддерживали законом установленную, нормальную тишину, хотя были уже в зале сотни тысяч людей. Тишина эта звучала, как ропот очень отдаленного прибоя. Почти у всех от глаз к ушам проведены были золотые нити, передававшие зрению функции слуха.

Каэн стоял вдали. На нем, как на немногих, были прозрачные, остроконечные крылья, от соприкосновения которых тело человеческое становилось легче воздуха и летало. Он тщетно напрягал свое зрение, приставляя к глазам зеленоватый кристалл и желая в толпе розовых тел узнать Аву.

Вероятно, ее не было, потому что он не получил ни одной еще от нее воздушной телеграммы, хотя послал уже с концов своих раздвоенных ногтей все двадцать, бывших в его распоряжении.

Он двинул плечами и взлетел. Тотчас же он услыховидел аплодисменты. Это было похоже на волну, поднявшуюся вдруг в гармоническом прибое. Он закинул голову в знак благодарности и подлетел к геоскопу. Быстро осмотрев аппарат, он подал знак к отлету. Медлить более нельзя было, и он решил послать аэропланы вперед, а самому, хотя это было и опасно, так как он мог попасть в вихрь метелей, отгоняемых полярными пропеллерами от земли, — лететь потом, увидавшись с Авой.

По его знаку все пять аэропланов взлетели и скрылись в темноте за сводами.

В эту минуту в толпу вошла Ава. Она ютилась в нижних городах, и стычка двух отрядов самоубийц задержала ее. Ей надо было ждать, пока две стальных коробки, вмещавших каждая до сотни человек, заряженные противоположными электрическими зарядами, не были брошены друг на друга и испепелены в пахнущую озоном пыль.