Черный ангел (Фантастика Серебряного века. Том IV) - Зарин Андрей Ефимович. Страница 18

Легкий шорох несся из-за стены, скрип половицы, шуршанье туфель, слабое покашливание. И вдруг странный холод распространился по комнате… Не смея крикнуть, двинуться, позвать на помощь, прижавшись к изголовью кровати, я видел, что по коридору медленно движется какой- то старик. В руке он держал слабо мерцавшую свечу, другой придерживал полу халата. На шее у него чернела та же узкая, страшная, запекшаяся рана. Он направился к кухне, вскоре я услышал отчаянный долгий крик, какая-то дверь тяжело хлопнула… Больше я ничего не помню.

Утром с меня сняли показания относительно Даши, исчезнувшей неизвестно куда. Городовой видел в ту ночь на набережной бегущую девушку, хотел ее задержать, но она вырвалась у него из рук. По описанным приметам и по оброненному ею платку, несомненно, это была Даша.

Я рассказал о страшных кошмарах этой ночи, меня выслушали, скептически улыбаясь, пожали плечами и ушли.

Голова у меня тупо болела, я сам не знал, что думать о всем происшедшем, когда мне доложили о приходе управляющего домом. Это был почтенный старик с тихим голосом, с мягкими движениями и грустным взглядом. Он извинился передо мной за беспокойство и, помолчав немного, словно собираясь с мыслями, начал:

— Я очень перед вами виноват, сударь, что послушался нашего домовладельца и не предупредил вас о нехорошей славе нанятой вами квартиры. После случая, происшедшего в ней, о котором я вам расскажу, уже семь лет, как в ней никто не жил, то есть пробовали жить, но выходило так беспокойно, что все жильцы вскоре съезжали. Тогда ее обратили в домовую контору. Но теперь, сами знаете, квартир мало, платят за них хорошо. Вот наш хозяин и решил сдать № 6. Просил я его не брать греха на душу, не слушает. Оно, говорит, если и было, так за шесть лет выветрилось. А тут подвернулся ваш приятель; меблировали ее кое-как, да и по рукам. Только, как я предсказывал, нехорошо и вышло. А случай здесь вот какой произошел.

Лет пятнадцать тому назад снял шестой номер приезжий из Сибири старик Глухарев. Это был высокий коренастый старик с острым взглядом и тяжелой поступью. Поселился он с маленькой внучкой, жил бедно и скупо, перебиваясь с хлеба на воду, однако говорили, что он — бывший золотопромышленник, богач, вряд ли не миллионер.

Однажды зимой, в январе, будит меня утром прислуга.

— Барин, — говорит, — вас полиция требует.

«Что за шут, — думаю, — какое ко мне у полиции дело?» Хотя и не помнил за собою ничего, однако струхнул порядком. Выхожу с виду спокойно, про себя акафист своему мученику читаю. Вижу, дом оцеплен, подходит ко мне пристав.

— У вас проживает омский мещанин Глухарев?

— У нас, — говорю, — десять лет уже проживает.

— Ведите нас к нему.

И что же бы вы думали?! Оказывается, пришли старика арестовывать. Как-то там открылось, что он в Сибири целую семью вырезал, только одну младшую девочку пощадил, и внучка его не родная ему совсем, а тех родителей дочка.

Ну, звонили, стучали, никто не открывает. Высадили дверь. Думали, он спит. Глухарев сидит в кресле напротив входа, смеется, «добро пожаловать, говорит, дорогие гости». Полицейские было к нему, а он только рукой повел: «не смей», мол, да так повелительно, что те и остановились. А он прямо на меня уставился да как закричит:

— Ты, доносчик, знай, что даром тебе это не пройдет. Думаешь, навел холопов и силен? Короток, любезный, у тебя ум, не выселишь меня, покуда сам в гроб не ляжешь!.. Проклято это место, проклято, проклято трижды.

И так он это страшно выкликнул, что до сих пор холодно становится, как вспомнишь.

А потом что было?

Пристав первым опомнился.

— Делай, ребята, обыск, что слушать старого попугая.

Солдаты затопали, стали выворачивать комоды… А старик все кричит, ругается и вдруг перестал выкликать, захрипел, заклокотал как-то. Бросились мы к нему, а у него в руках бритва, горло перерезано, и халат бухарский зеленый весь залит кровью.

Поверите ли, неделю целую после того не спал.

Что ж еще, — Глухарева похоронили, имущество его в казну пошло. Дашу-сиротку я у себя оставил. Когда подросла, стала при доме служить.

И странно, знаете, после смерти старика (ведь все у девочки на глазах произошло) словно у нее память отнялась. О прошлой своей жизни помнила самые пустяки, о деде (какой, впрочем, он был ей дед) никогда и не вспоминала. И так, думаю, что Бог ей милость свою послал, отнявши память.

Да, не надо было ей поступать к вам в услужение. Старый безбожник, видно, ей и явился ночью.

Несколько дней спустя, уже перебравшись на новую, приисканную мне стариком-управляющим квартиру, я прочел, что в вытащенной из Невы утопленнице опознана Даша.

Георгий Иванов

АЛИЗЭР

Шотландская легенда

Над дубовой рощей кричали вороны, солнце садилось в море и туманы плыли на запад. На вершине холма стоял Стюарт, ломая руки.

— Горе мне, горе! — восклицал он. — Вот лежит Камерон, убитый мною в нечаянной ссоре, горе, — ждет меня кровавая месть! Горе, я вижу мстителей, они стерегут меня у парома, выслеживают в лесу, точат сабли и взводят курки. Зачем, зачем убил я товарища в нечаянной ссоре, зачем гнев мой вспыхнул внезапно, как порох, помутился разум и рука занесла нож? Как мне жить теперь и куда скрыться?

Так восклицал Стюарт и ломал руки и отчаивался, но недаром был он из рода Стюартов-хитрецов. Он поглядел на заходящее солнце, вдохнул в грудь морского ветра, и лицо его прояснилось. Вытер Стюарт о платье убитого свой нож, сел на коня и поскакал на север.

Через вересковые мчался он поля, через пастбища, холмы и засеянные пашни. Трижды переплывал он реки, мыло летело с его лошади, как зимою снег с дерева. Давно погас закат, и луна, точно охотничий янтарный рог, сияла в небе, когда бросил Стюарт поводья у дома, где жил брат убитого им Камерона.

— Здравствуй, товарищ, — встретил его Камерон, протягивая руку.

Но тот не принял руки и упал на землю, восклицая:

— Горе мне, горе, я стал убийцей! — И взмолился Стюарт: — Защити меня, Камерон. Ты мудр и смел и всегда побеждал на поединках. Защити меня, Камерон, убил я в ссоре друга и боюсь мести.

Тогда встал благородный Камерон и поднял убийцу своего брата.

— Клянусь честью Камеронов, клянусь тарменой [10] и зеленым дубом, спи спокойно, буду тебя защищать, кого бы ты ни убил!

Поблагодарил его Стюарт, выпил с ним вина, переменил свою изнуренную лошадь на свежую и поехал домой веселый, напевая воинственную песню.

Белые звезды, как большие ромашки, смотрели в окно, сова кричала и давно уже пробило полночь, а Камерон лежал на постели, кутаясь в плед, и не мог заснуть. И вдруг — дохнул холод, синее сияние наполнило комнату, и явился пред ним призрак убитого брата.

— Моя кровь сохнет на вереске, — сказал мертвец, — ворон кружится над моим трупом, а убийца спит спокойно: он приехал домой на твоей лошади, охраняет его твой меч.

— Брат! — воскликнул Камерон, ужаснувшись, — поистине страшней смерти известие, тобой принесенное, но я бессилен, мои руки связаны клятвой. Я не могу отмстить за тебя.

— Но что, что же скажу я отцу и матери, всем предкам и нашему родоначальнику, что я им скажу, когда спросят, хорошо ли отмстил за меня брат?

— Я клялся, — отвечал Камерон.

— Моя кровь на вереске и лиса воет у моего трупа. Брат, моя душа, как слепая, блуждает в поднебесье, ей не найти входа на небо, пока не свершилась кровавая месть. Вспомни о долге, вспомни о негодовании предков. Встань, оседлай коня, найди Стюарта, поверни нож в его горле.

И третий раз отвечал Камерон:

— Я клялся и не могу мстить.

Запел петух. Грозя, призрак скрылся, и звезды стали бледнеть. С пересохшим ртом и горящим взглядом лежал Камерон, потрясенный, пока не засияла розовая заря.