Черный ангел (Фантастика Серебряного века. Том IV) - Зарин Андрей Ефимович. Страница 29

На него смотрели с особенным любопытством. Его несчастная судьба, легенды, ходившие об его рождении, сам характер его и даже наружность, — все давало обильную пищу разговорам.

Чем ближе стоял кто-либо к большому двору, тем с большим пренебрежением относился к цесаревичу, конечно, насколько это было допустимо в том кругу. Было заметно, что невнимательность к великому князю нисколько не трогала императрицу.

С тех пор, как Александр вышел из детского возраста и черты его характера уже ясно обозначались, — характера, по- видимому, не похожего на отцовский, — отношение государыни к сыну стало еще холоднее и приобрело даже как будто оттенок враждебности. Имеющие очи смотрели и делали свои выводы. Зато и не было ни одного придворного, который не выказывал бы себя самым преданным слугой юного Александра, игнорируя его отца.

Великий князь, со свойственной ему подозрительностью, болезненно изощренной, все это видел и еще больше замкнулся у себя в Гатчине, бывая у матери только по необходимости. Но все же некоторых лиц при дворе матери он выделял. К числу таких он относил и князя Никиту Бахтеева, всегда сдержанного, корректного по отношению к нему и сумевшего сохранить при дворе полную независимость взглядов и поступков.

Во всяком случае, к нему было Павлу Петровичу менее неприятно поехать, чем к кому-либо другому, но все же неприятно.

Императрица прямо прошла в танцевальную залу, где в алькове, пышно убранном редкими цветами, стояло для нее высокое, вроде трона, кресло под малиновым, затканным золотыми орлами балдахином.

Императрица опустилась в кресло. За него стал князь Зубов, справа — Павел, слева — Александр.

Она дала знак рукой, — заиграла музыка, и танцы начались. Сам князь стоял невдали от императрицы, не спуская с нее глаз. Ему очень хотелось подвести к ней Вареньку, но он не смел, помня категорически выраженное императрицей желание сохранить неприкосновенной тайну маски.

Государыня с тихой улыбкой следила за молодыми, грациозными фигурами танцующих. Порой лицо ее принимало задумчивое выражение. Быть может, она вспоминала такие же маскарады давно-давно, больше сорока лет тому назад, при дворе ее тетки Елисаветы, когда она была еще так молода, когда ее, гонимую принцессу, любили за красоту и молодость… Вспоминала свою первую любовь… Салтыкова…

Вдруг императрица вздрогнула, словно от неожиданного прикосновения, и тревожно повернула голову.

Из-за колонны, увитой цветами, прямо на нее глядели темные, пронизывающие глаза. Она заметила острую, высокую шапку с яркими золотыми звездами и темный, широкий балахон.

Она недовольно отвернулась. Но через несколько минут снова почувствовала то же беспокойство, опять повернула голову и опять увидела те же глаза, остроконечную шапку и темный балахон.

Это становилось несносно. Государыня напрягла всю свою волю, чтобы сдержать, под сотнями наблюдающих ее глаз, рвавшееся наружу раздражение. Через несколько минут она почувствовала как бы успокоение. Невольно повернувшись, она уже никого не увидела за колонной.

Не она одна обратила внимание на человека в костюме мага.

Еще раньше ее все признаки раздражения проявлял великий князь Павел. Он нетерпеливо стучал шпорами, и его большие голубые глаза сверкали гневом. Он едва сдерживал себя. Глаза мага беспокоили его, и их упорный взгляд он находил дерзким.

Танцы продолжались.

Между тем, возбудивший неудовольствие высоких гостей маг скользнул за колонну и с пытливым любопытством разглядывал гостей. Наконец он как будто нашел, кого искал, и медленно начал пробираться к одной из танцующих пар. Эта пара давно уже обращала на себя внимание своим изяществом. Грациозная турчанка и рыцарь в серебряных доспехах, с золотыми шпорами. Легкая полумаска, как забрало, скрывала его лицо.

Маг остановился и ждал, когда они после фигуры вернутся на свое место. Когда рыцарь усаживал свою даму, маг тихо наклонился к нему и едва слышно прошептал: «Макбенак». Рыцарь быстро и с удивлением оглянулся и в ту же минуту почувствовал в своей руке записку. Но прежде, чем он успел что-либо сказать, маг исчез. Рыцарь инстинктивно сжал в руке записку и сунул ее за перчатку.

Танец кончался. Рыцарь стал на одно колено, поцеловал у своей дамы руку и отошел в сторону. Гости смешались в толпу. Рыцарь, видимо, торопясь прочесть таинственную записку, поспешил выйти из залы. Но в ту минуту, когда он выходил в одни двери, в другие входил его двойник. Такого же роста, такой же стройный рыцарь в серебряных доспехах и золотых шпорах.

Первый рыцарь, выйдя из толпы, прошел несколько комнат и наконец нашел укромное местечко в угловом фонаре, нежно освещенном голубыми лампионами. Здесь он торопливо вынул записку и развернул ее. Сперва он словно не верил своим глазам, потом поднес ее ближе к свету и наконец с полным недоумением опустил руку.

На записке было изображено:

— Господи! Что же это? — вслух произнес рыцарь.

Он был сильно взволнован. Какая тайна скрывалась в этой записке? Кому она была предназначена? Что значило таинственное слово, произнесенное кем-то ему на ухо? Рыцарю стало душно. Он оглянулся кругом. Никого. Тогда он торопливо снял маску и открыл молодое лицо с резкими и правильными чертами, с выражением решимости и сдержанной силы.

Он снова внимательно посмотрел на записку.

«Меня приняли за другого», — решил он наконец.

Он встал, надел маску и направился к выходу, в задумчивости вертя записку между пальцами… И вдруг на пороге столкнулся со своим двойником. Впечатление было столь сильно и неожиданно, что оба с легким возгласом сделали шаг назад. Несколько мгновений они стояли неподвижно друг перед другом, и каждому, наверное, казалось, что он стоить перед зеркалом. Оба стройные, одного роста, оба в серебряных латах, даже маски имели тот же серо-стальной цвет.

Второй рыцарь наконец пришел в себя.

— Мой двойник, благородный рыцарь, разрешит ли мне войти? — спросил он с учтивым поклоном.

Первый сделал шаг назад и, так же учтиво кланяясь, ответил:

— Я буду очень рад, если мой двойник, благородный рыцарь, разрешит мне остаться тоже здесь и разделить с ним общество.

Рыцари снова поклонились друг другу. Второй вошел и опустился на маленький диван с видом усталого человека. Первый сел против пего на бархатную скамейку. Несколько минут продолжалось молчание. Наконец второй рассмеялся искренне и чистосердечно и произнес:

— Дорогой рыцарь, я узнал вас и, хотя на маскарадах не принято говорить этого, но я не хочу притворяться. Я узнал вас. Но, — быстро добавил он, заметив нетерпеливое движение собеседника, — слово рыцаря, — я никому не выдам вашей тайны и без вашего позволения не произнесу вашего имени даже наедине с вами.

Первый рыцарь серьезно взглянул на него и ответил:

— Благодарю за откровенность. Ваше замечание вполне естественно. Но я не хочу быть узнанным наполовину. Если вы действительно узнали меня, я разрешаю вам назвать меня, и если вы не ошибетесь, я сниму маску.

— Я не ошибусь, — уверенно произнес второй, — вы — поручик Кавалергардского полка князь Арсений Кириллович Шастунов.

Едва он договорил последнее слово, как князь Арсений открыл свое лицо.

— Вы правы, — сказал он. — Как вы узнали меня?

— По глазам, князь, и по голосу, — ответил второй и продолжал: — Но рыцарь должен поднять забрало, говоря с другим рыцарем, поднявшим его.

С этими словами он сдернул маску, и Шастунов увидел перед собой энергичное бледное лицо с проницательными, серыми, холодными глазами, с резко очерченными, твердыми губами. Было что-то властное в его серых глазах, в повороте его головы, в интонации голоса.

— А чтобы не оставлять вас в недоумении, — продолжал он, — я вам тоже назовусь. Я — князь Александр Юрьич Бахтеев, племянник нашего амфитриона, князя Никиты; третьего дня я вернулся из Лондона, куда ездил на несколько дней после шестимесячного отпуска из посольства. Теперь я отозван оттуда, и вчера… Боже, что это такое? — вдруг в сильном волнении прервал он себя, быстро наклоняясь.