Книга семи печатей (Фантастика Серебряного века. Том VI) - Зайкин П.. Страница 26

Паника эта усугублялась еще тем обстоятельством, что, несмотря на большое количество краж, — их в короткое время было произведено чуть не до полусотни, — никто никогда не видел вора или воров.

Они уходили всегда незамеченными, как и приходили, и эта таинственность наводила на обывателей особенный ужас.

Дошло до того, что жильцы нескольких смежных домов объединялись и ночью по очереди дежурили, и однажды талая охрана подняла тревогу, приняв пьяного фонарщика за жулика: на крик сбежалось население всей улицы, вооруженное чем попало, и бедного фонарщика едва не заколотили насмерть.

Больше добровольной охране ничего не удалось сделать; таинственных воров она так и не видела, а кражи повторялись своим порядком каждую ночь то в том, то в другом конце города.

Вскорости же произошел и следующий случай.

Чиновники акцизного управления, чествуя начальника по поводу какого-то юбилея, поднесли ему альбом с дорогими серебряными крышками.

Чествование юбиляра, по случаю весны, происходило в городском саду, в ресторане, и альбом долгое время ходил по рукам участников обеда. Его рассматривали и хвалили, передавая один другому, когда же юбиляр собрался уезжать, — дорогого подарка не оказалось, он исчез…

В эти годы я занимался лесным делом, часто вынужден был держать при себе довольно крупные деньги и, среди этих краж и бесконечных разговоров о них, чувствовал себя весьма неважно.

Иногда от беспокойства я не спал целые ночи напролет, а рано утром должен был отправляться по делам на речную пристань и потому чувствовал себя совершенно разбитым.

Чтобы как-нибудь скоротать ночи, я стал ходить в клуб, возвращаясь домой только к расцвету.

Недалеко от центра города у меня был свой дом с флигелем в глубине двора и садом.

Будучи человеком одиноким, дом я сдавал, а сам жил во флигеле, который задним фасадом своим выходил в сад.

С наступлением ночи, калитка на улицу запиралась и во дворе спускалась с цепи огромная, страшно злая овчарка. Калитка со двора в сад на ночь открывалась, чтобы собака могла сторожить флигель и со стороны сада.

Чуткий и рачительный пес не спал всю ночь, отзываясь на каждый шорох, на каждый треск сучка в саду.

Как-то, — это было вскоре после трагикомического случая с альбомом, — я ушел из клуба несколько ранее обыкновенного.

На дворе у себя я был встречен своим псом. Едва я только я вставил ключ в калитку, как он бросился на звук замка и поднял громкий лай, но, учуяв меня, стал прыгать от радости и визжать, как щенок.

Проводив меня до дверей флигелька, он галопом понесся в сад и занялся своей сторожевой службой.

Веселый вид пса и тишина так успокаивающе подействовали на меня, что я разделся, лег в постель и задремал.

Я забыл вам сказать, что перед этим я открыл окна, оставив, однако, ставни запертыми на болтах.

В нижней части ставней были сделаны круглые отверстия для света, и прохладный ночной воздух, проходя через них, освежал комнату.

Проснулся я от легкого шороха.

Уже светало, и свет бледными полосками пробивался в щели ставень. Взглянув на окно, как раз против своей кровати, выходившее в сад, я обратил внимание, что светится круглое отверстие только в одной половинке ставня, а другое чем-то заслонено.

Это меня несколько встревожило. Нащупав под подушкой револьвер, я продолжал лежать и глядеть на ставень. Всмотревшись хорошенько, я понял все..

В отверстие ставня была просунута почти по локоть чья- то рука, которая ловко и осторожно, почти бесшумно исследовала ставень.

Тихо встав с кровати, я подошел к столу, взял лежавший там длинный тонкий ремень, для чего-то мне служивший, сделал из него петлю и подкравшись к окну, накинул на кисть руки и, быстро затянув ее, привязал конец к спинке массивной английской кровати, стоявшей у самого окна.

Рука, в момент ее ловли ремнем, сделала было сильное и быстрое движение, чтобы освободиться, но когда я быстро притянул ее к кровати, перестала двигаться, точно в ней прекратилась жизнь.

— Вор пойман! — ликовал я, чувствуя, между прочим, сильное волнение.

Однако, выйти за дверь и поднять тревогу я побоялся, опасаясь получить удар в голову в тот самый момент, как буду отворять дверь. Оставаться в соседстве с таинственной рукой я тоже не мог и решил перейти в другую комнату и ждать полного утра, будучи уверен, что вор привязан достаточно крепко для того, чтобы не уйти.

Захватив с собой револьвер, я перебрался в кабинет, тоже выходивший окнами в сад, лег на диван и стал прислушиваться.

Все было тихо… Собака словно провалилась сквозь землю. И это меня удивляло. Я знал, что задобрить ее ничем нельзя. Оставалось только предположить, что ее убили. Но как это можно было сделать без шума? Ведь не могла же она не броситься на непрошеных гостей и не залаять, и я не мог не слышать ее лая…

Я лежал и ждал с трепетом дня; тишина, между тем, царила прежняя, по крайней мере, я сквозь окна и ставни ничего не слышал.

Когда стало совсем свело и на дворе завозились куры, я приотворил дверь в спальню и поглядел на руку. Она была в прежнем положении, только опустилась, лежала на подоконнике.

— Отлично! — решил я и, сунув в карман револьвер, вышел в сад и… замер на месте…

Под окном с рукой — никого не было…

Неужели вор исчез в тот момент, пока я проходил из кабинета в сад?

Бросаюсь в комнаты и убеждаюсь в том, что рука на своем месте. Бегу в сад, к окну и останавливаюсь в ужасе…

Под окном громадная лужа крови, уже почти впитанной землей, а в отверстии ставня торчит кровавый мосол отнятой по локоть руки и блестит перламутром головка плечевой кости.

Меня объял ужас и, выбежав на середину двора, я стал кричать не своим голосом…

Скоро мой двор был полон полиции. Осмотрели весь сад и все соседние, но нигде не нашли и следов человеческих, не только трупа.

Овчарка оказалась забившейся в самый дальний угол своей конуры и не выходила оттуда двое суток, а потом слонялась по двору, как шальная, и скоро издохла.

При осмотре руки, на запястье ее было обнаружено четко вытатуированное число «13»…

После этого кражи в нашем городе прекратились.

Ал. Королев

УЖАС

(Случай)

Уже на третий день знакомства с этим странным человеком Нина почувствовала что-то неладное. Слишком уж подозрительными казались его осторожность, холодная и приторная вежливость, молчаливость и особенно странный интерес к ее отцу, заслуженному боевому генералу.

— Отчего вас так интересует мой отец, Карл Иванович? — лукаво спросила девушка, кокетливо улыбаясь. — Неужели он для вас интереснее, чем я?..

Они гуляли по одной из шумных, кривых и грязных улиц города Баку, куда недавно приехал из Петрограда генерал по важному служебному делу.

С Карлом Ивановичем, молодым инженером из немцев, Нина познакомилась на пикнике и вот уже третий день, как он неотступно следует за нею, притворяясь влюбленным…

— Ну, отчего вы молчите? — смеясь, спросила девушка.

Киснер (такова была фамилия Карла Ивановича) многозначительно вздохнул и вдруг, очевидно, с целью переменить тему разговора, предложил:

— А не желаете ли, Нина Петровна, совершить небольшую прогулочку за город? Я вам покажу интересные окрестности, поднимемся на нефтяные вышки…

— О, это действительно интересно! — живо согласилась Нина. — Сейчас около восьми часов, когда мы дойдем до вышки, наступят сумерки и город с такой высоты покажется нам очаровательным… О, это будет очень интересно, поэтично! В особенности, Карл Иванович, если вы на вышке объяснитесь мне в любви… ха-ха-ха! Не правда ли? Это будет удивительно оригинально: пламенное объяснение в любви на грандиозном керосиновом баке!.. Как бы только не произошел пожар…

Она не заметила, как немолодое и бледное лицо Киснера исказилось злобным страданием и обидой. Его тонкие бледные губы стали еще тоньше, а узкие мутные глазки потемнели и смущенно замигали.