Бес (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 23

А сейчас… сейчас я наконец улыбался тому, что картинка перед глазами стала четкой. Теперь она не расплывалась, не двоилась и не вызывала ощущение дискомфорта. Теперь я видел перед собой истинную дочь своей матери, безжалостную и циничную. Смотрел за тем, как соблазняла совсем еще молодого паренька, и думал о том, как дорого мне обходится эта дрянь. Нет, я толком пока не успел узнать пацана, но уже испытывал нечто сродни жалости к нему… к его жизни. Но ведь он отлично знал о правилах на острове, а значит, знал, на что шел.

Юный и глупый мальчик, попавшийся в сети коварной соблазнительницы, которой было откровенно наплевать как на него, так и на его жизнь. Ну чем не классика жанра? И кто мог лучше сыграть роль циничной стервы, как не Алина Бельская? Да и разве я сам не стал невольным героем точно такой же пьесы, написанной когда-то ее матерью и блестяще отыгранной ею самой?

И нет. Даже от мысли об этом никакого сочувствия не появлялось. Злость вот — да. Смертельная такая ярость на этого говнюка, который смел трогать ее, лапать эту дрянь так, словно имел на нее какие-либо права. О, он потом так жалобно и практически невыносимо для человеческого уха визжал, пока я лишал его этих рук. Сначала пальцев, которые узнали, каково это — касаться ее кожи. Они были обречены с той секунды, как коснулись ее тела. Обречены на самую гнусную, самую болезненную ампутацию, потому что он еще не понимал, а я уже знал, знал по себе, что им не забыть шелковистость ее кожи. Когда-то ее прикосновения разбудили во мне жизнь… нет, создали ее во мне сами, чтобы затем изуверски погубить. Теперь же прикосновения к ней дарили гибель любому, кто посмеет посягнуть на мое.

Он посмел. Знал, что нельзя, и рискнул. Потом он плакал. Он плакал едва ли не окровавленными слезами, умоляя не отрубать кисти рук… ладони, которые та дрянь накрывала своими пальцами, которые сжимала, страстно уговаривая предать меня… и предавая меня сама каждым своим взглядом на охранника. Я видел вожделение в его взгляде. Грязное настолько, что после него впору идти в душ, чтобы смыть все то омерзение, что вызывали его мысли о ней, застывшие в этом взгляде. И я лишил его одного глаза. Да, решил оставить ему второй, чтобы этот кретин смотрел, как та, ради которой его сейчас расчленяли наживую, предает теперь уже его. Впрочем, ему, кажется, хватило ума догадаться об этом еще на стадии отрубания рук.

Я думал, что буду испытывать удовольствие… думал, что буду ощущать себя в какой-то мере отомщенным за это унижение… но я не чувствовал ничего. Ровным счетом ничего, пока крошил мальчишку на части. В нем я видел в какой-то мере себя самого лет пятнадцать назад. С одной лишь разницей — в отличие от этого ублюдка, я бы позволил себя рубить на части добровольно только за возможность опять вернуться в свою клетку, чтобы снова и снова быть с ней. С маской девочки Ассоль на актрисе Алине. Впрочем, разве мое прошлое было другим? Я решил показать ей его. Решил заставить Ассоль скинуть окончательно эту опостылевшую личину и растоптать ее своими маленькими ножками.

Она вернулась позже. Пришла за мгновение до того, как я увидел ее. В тот миг, когда спустился вниз и ощутил ее запах. Ее чертов, ее гребаный запах, сделавший меня пожизненным, неизлечимым токсикоманом. В тот миг, когда понял, что в него вплетался другой. Очень осторожно и так неловко вплетался тонкий, почти незаметный мужской запах недоумка, от воплей которого содрогался едва ли не весь остров. И да, она вернулась именно в этот самый момент. Моя ярость. Моя ненависть к ней. Она вырвалась очередным пламенем огня, выжигая мне внутренности, полыхала озлобленными порывами в попытках коснуться и ее через долбаную решетку, попытки слизать с нее все мясо до костей и слушать ее крики боли. Дьявол, девочка, ты ведь понимаешь, как сильно ошиблась, когда не сожгла меня десять лет назад дотла. Оставив гореть вечным огнем воспоминания о тебе… о нас. Со временем они трансформировались в уродливые кошмары, которые оживали с каждым взглядом на тебя, с каждым произношением твоего имени… они больше стали мной, чем я сам.

Она кричала. Она кричала почти так же громко, как кричал охранник. Точнее, то, что осталось от него.

— Я отрезал ему губы, моя девочка, — подошел сзади к ней, удерживая ее руки за спиной и не давая тем самым закрыть лицо, — смотри, Ассоль. Смотри и вспоминай, как целовала их.

Тошнит. Меня тошнит от этой близости к ней… от осознания, что еще несколько часов назад эта расчетливая сука так лживо и в то же время по-настоящему касалась его губ… шептала ему страстные обещания.

— Шлюха, которая привыкла раздвигать ноги за разные ништяки, так, Ассоль? Сначала передо мной… но это ладно… это же делалось во имя науки, — укусил ее за плечо, не позволяя отворачиваться, — будем считать, что это была высокая цель.

Подтолкнул дрянь к столу, на котором лежал вырубившийся от боли придурок.

— Хорош парень? Точнее, то, что осталось от него?

— Псих… ты просто псих, — ее голос срывается, она всхлипывает, пятясь назад от стола, и упирается спиной в мою грудь, вздрагивает от страха… и всхлипывает снова, оказавшись в своеобразной ловушке.

— Психопат, да… но ведь ты сделала меня таким. Ты и твоя мамаша. Или, — провел пальцами по ее шее, и она вздрогнула, дергаясь, а я начал наматывать локон на указательный палец. Сейчас ее волосы пахли совершенно по-другому…

— Ты так изменилась. Физически. А в душе так и осталась конченой дрянью. Той самой… в белом платьице и с косичками.

И ударить кулаком по железному столу в ответ на жалобное мычание получеловека.

— Смотри, девочка. Ему больно. Ему адски больно… знаешь, о чем он мечтает сейчас? Думаешь, о свободе? Он мечтает сдохнуть побыстрее. Мечтает сдохнуть. А еще утром он хотел трахнуть тебя. Это ты с ним сделала, девочка.

— Нееет.

Резко развернулась ко мне лицом и качает головой.

— Это ты сделал. Ты. Прекрати меня обвинять в своих преступлениях. Это ты… за что? Зачем?

Громкими рыданиями, цепляясь в воротник моей рубашки.

— За тебя… за мысли о тебе, маленькая.

Приблизиться настолько, чтобы увидеть, как расширились ее зрачки и задрожали губы.

— Ты — причина всех моих преступлений. И ты же мое наказание за них.

Притянул ее к себе, чтобы прошептать в самые губы, удерживая пальцами подбородок и не давая отворачиваться.

— Мой смертельный приговор и мое раскаяние. И знаешь, что, маленькая? Я заберу свое раскаяние в могилу. Я буду наслаждаться им, даже сдохнув.

Я не стал брать ее на том столе. В какой-то момент хотел и не стал. Потому что меня снова затошнило. От смешения их запахов на ее коже. Вонь мочи, пота и крови этого ублюдка казалась гораздо слаще, чем это гребаное амбре, напоминавшее о кадрах с видеокамеры.

Но я позволил ей убить его.

— Я оставил ему этот глаз, девочка. Смотри, как парнишка умоляет тебя им окончить его мучения.

— Нет.

Тяжело дыша и отступая от стола назад. Я стою уже напротив, чтобы видеть их обоих. Видеть выражение его и ее лиц, когда она все же занесет нож над его грудью.

— Я… я не могу.

— Тогда я начну отрубать ему пальцы на ногах, Ассоль. А ты будешь смотреть и слушать его вопли. Он никогда больше не заговорит без губ… но вопить будет знатно.

— Саша… Саша, пожалуйста…

— Затем я поднимусь выше… к его причиндалам. Проверим с тобой, стоила ли вообще игра свеч, да?

Парень дернулся в ее сторону, отчаянно что-то мямля.

— Видишь, он боится. Без рук, безо рта, без глаза, а все туда же…

— Я… я не могу. Пожалуйста, Саша.

Взмолилась, заламывая руки и глядя в мое лицо со слезами на глазах. Я даже восхитился ее игрой. Все же она была потрясающей актрисой. Вот только образ больше не двоился. Первоначальный, наигранный осыпался хрустальными осколками к самым ее ногам, и сейчас она сама бесцеремонно топталась на нем, не слыша их прощального жалкого хруста.