Бес (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 3

— Он обеспечит тебя нужными связями и возможностями. Ты больше его не сторонись. Тигру тоже пришел указ взять тебя под крыло. Сам понимаешь: такими, как ты, там, — Тимофеич выразительно поднял указательный палец вверх, — разбрасываться не будут. Так что хватайся за этот шанс, Саша. Либо ты выходишь на свободу на наших условиях, либо возвращаешься в неволю, но уже на других.

Придурок… если бы ты знал, что угрозы не значили ничего в сравнении с улыбающейся рожей Бельского на фотоснимке. В сравнении с ней, живой, здоровой и счастливой в то время, как я продолжал подыхать и воскрешать каждый гребаный час своей жизни.

ГЛАВА 2. БЕС

Тигр был умным старым сукиным сыном, ведь несметные сокровища я должен был достать для него самого и взять себе лишь свою долю. Конечно, я понимал, что мой Фариа подыхать в ближайшие дни не собирается и карту мне не предоставит, а может, и вовсе сольет меня, после того как я сделаю то, что он просит. Только мне было нечего терять. И я рискнул. Всего-то поехал на север и убрал "вора в законе" и рыбного короля — Геннадия Васильчука, который костью в горле стоял у Тигра, мешая загрести под себя жирнейший и лакомый кусок. Убрал так, как просил Самсонов, он же Тигр — грязно и кроваво, чтоб все знали, чьих рук дело. В одно прекрасное утро судно Васи подошло к берегу, заполненное не рыбой, а мясом. Человеческим. Вряд ли их смогли опознать, не то, что похоронить в открытых гробах.

Тигр отвалил мне и еще двум пацанам, которые ходили подо мной по его приказу, около десяти вагонов с довольно дефицитными продуктами: макаронами из Югославии, импортным табаком и отечественной тушенкой. Товар ушел мгновенно, и я принес Тигру первый клад в виде лимона зеленых. Бешеные бабки по нынешним временам. Я отродясь не видывал и не слыхивал о суммах таких. Первое время вообще на деньги смотрел, как на никчемные бумажки. Моя маленькая Ассоль учила меня всему, кроме меркантильности, и сама же продала за брюлики и богатую жизнь со своим лошком-мужем. Тигр же в меня вбивал информацию примерами и личным опытом. В том числе и как вести бумажкам счет. Пацанов Самсонова я потихоньку со временем убрал. Я хотел, чтоб со мной рядом были проверенные мной люди, а не его верные шестерки. Да и северная братва смирилась с нашествием волков (так нас называли местные) и исправно платили свою долю в общак. Но мы с Тигром говорили совсем о другом кладе. О целой пещере, наполненной сокровищами, которая кормила бы нас долгие годы. Он обещал мне будущее не хуже, чем у арабских шейхов. Я не верил, но ощутить на себе, как живут шейхи, мне все же хотелось. Тогда я начал присматриваться к властям, которые все еще не собирались с нами сотрудничать и упорно прикрывались коммунистической честностью, неподкупностью и страхом ссылки… В Сибирь? Я мог им оформить только расстрел, о чем и поспешил популярно объяснить.

Меня интересовали рыболовецкие коммерческие структуры. Мы с Самсоновым пробили, что государству данные структуры не подчиняются, как бы они ни утверждали обратное, а все бабки, сделанные на этом бизнесе, просачиваются в оффшорные зоны сквозь пальцы правительства.

С властями я договорился своими старыми методами, которые так не любил Тигр. Пожалуй, это были последние разы, когда я добивался результата физическим насилием такого плана. Антонов — губернатор округа распрощался с тремя пальцами и с ухом перед тем, как дал мне официальное разрешение вывезти первую партию минтая в Южную Корею и Японию. Я щедро заплатил капитанам суден и владельцам, а также за "слепоту и немоту" японских портовых офицеров и чиновников. Со временем у меня появился свой штат хорошо прикормленных людей в портах.

— Неееет, Саня, неправ ты, ох как неправ. Бабу-то нельзя упускать из виду. Бабу, ее вот тут, — Кощей сомкнул пальцы в кулак и потряс им, — вот тут держать нужно. И чтобы пискнуть не смела. Свобода, она не про любовь. Не любит эту тварь любовь. Не уважает. Соперницы они злейшие. Как увидит, что где-то у кого в семье эта дрянь наглая затесалась, так уходит она. А чего ей оставаться? Любовь — это же не кровать одна. Это не физика. В душе она должна быть. Под кожей узорами плестись. В подкорке мозга. Это кандалы. Тяжеленные такие. Идешь ты в них, и мысли не появляется даже по сторонам смотреть. И женщины-то вокруг все разом испаряются, а только люди женского пола ходят, к которым по вопросам разным обращаешься. А хочется только свою. И любится ее одну только.

Кощей закашлялся, прикрывая ладонью иссохшие губы. Приложил к ним стакан с водой, придерживая голову старика за затылок. Сдал он в последние недели. Резко сдал. Но онкология никого не щадит. Всех косит без разбору: богатых или бедных. А может, и не она столько, сколько справедливость. Хрен ее знает. Наверное, и не должно было по-другому быть. Вон дети сплошь помирают от рака, потому что денег нет у родителей. Маленькие, невинные. Не успевшие и мира посмотреть, не то, что зла в него принести. А вынуждены точно так же сгорать на глазах любящих родителей, которые с ума сходят в своем бессилии. А Кощей… ведь не зря таким называли. Ведь и олицетворял для города нашего, да и не только, он самое истинное Зло во плоти. Сколько бабла вбухал в свое лечение — и ничего. Даже смирился как-то что ли… только философствовать стал много в последнее время. Никогда особо словоохотливым не был, за что я и любил его, а тут прорвало словно старика. Никого видеть не хотел рядом, кроме меня. Скрывали мы от всех болезнь его, благо, врачи все прикормленные были.

— А те, кто иное кричат… эти вот, — Кощей болезненно сморщился и снова зашелся в приступе, раздраженно руку мою с бокалом оттолкнув, наконец, успокоился и продолжил, — не надо… так вот, эти вот, что за уважение в отношениях, — лицо старика брезгливо скривилось, — те, что за свободу и личное пространство, шлюхи это самые обыкновенные, Саш. Шлюхи и олени. Ибо баба никогда свободы не захочет от любимого мужчины. Она не им самим даже, а именем его жить будет, а других мужиков отваживать взглядом одним. На хрен ей сдались те, другие, если руки в кандалах, цепь их по ту сторону к его несвободе прибита? И смотреть они могут даже через толпу чужих мужиков и баб, а видеть только своих. Вот она какая, любовь настоящая, а не эта ваша, — Кощей сплюнул на больничный пол.

— Ты чего это разговорился, Ефимыч? Никак невесту себе нашел? — сел рядом с ним, улыбнувшись его недовольному взгляду из-под кустистых бровей, — Так ты только свистни — мигом тебе свадьбу самую шикарную отыграем… фрак тебе прикуплю модный, черный, с блестками.

— Дурак ты, Тихий… вот самый умный из всех сукиных детей, что я по жизни своей долгой встречал, а все же ой какой дурак. Думаешь, я про девку твою не знаю? Ты это… расслабься… сразу зверем не гляди. Думаешь, твои эти фортели мимо меня прошли?

Кощей засмеялся старческим смехом и снова в кашле зашелся.

— Дела ворочаешь, людей пачками убиваешь, а решил, что сумел вокруг пальца старика Кощея обвести? Да я в свое время таких, как ты… ууух, — и снова кулак сжал, и глаза блеснули самодовольно, — Да ты ж за ней, как щенок привязанный по следам… столько лет.

— Ты за словами-то, Кощей, следи… — тихо, зная, что воспримет правильно даже шепот, — не думай, что тебе болезнь твоя в случае чего поможет.

— Да знаю я, знаю, — он отмахнулся, с выдохом откинувшись на подушку, внимательно на меня смотрит, изучающе так, будто впервые видит, — знаю, что и не играешься мне тут в благодарного, по своей воле сидишь с дряхлым дедом, но и кончины моей ждешь. Власть, она сладкая. Она манит призывно, и чем больше получаешь ее, пробуешь, тем больше хочется. Ты не отрицай. По себе знаю. Да ты и лучше меня, Тихий. Я бы на твоем месте еще месяц-два назад подушку приложил к лицу немощного, место его занял. Чего уж проще? Не стал бы время тянуть, власть, она медленных не любит.