Черный скрипач (СИ) - Лю Эдвина. Страница 48

Потом Дэн спрятал ложку и ей отковыривал крашенную бледно-зелёной краской штукатурку на стене, стараясь при этом придать создающемуся серому пятну какую-нибудь форму. В конце концов у него начали получаться вполне сносные картины, но потом стражники поколотили его, отняли ложку и заставили штукатурить и красить стены заново. Это отвлекло и развлекло Дэна, он старался работать медленно лишь для того, чтобы занятие не прекращалось как можно дольше, но однажды этому пришёл конец. Докрасив стену, Дэн припрятал кусочек жести от большой кисти, сделал из своих волос кисточку и сажей, взятой от маленькой чадящей лампы без стекла и разведённой водой, рисовал на стене. Он научился рисовать лошадей, и однажды создал целую картину – кибитку, пару лошадок на выпасе, людей у костра. Нарисовал он и Сару Натани, но лицо её, как показалось Дэну, получилось непохожим. Он забыл, как она выглядит – помнил только гибкость и лёгкость движений да звонкий, необычайной силы и красоты голос.

Иногда этот голос пел мелодию из головы Дэна.

В конце первого года – Дэн узнал, что прошёл год, когда тюремщик принёс ему кусок пирога с яйцами и луком и сказал, что наступил праздник, ночь Долгого сна – приехал Чезаре.

Видимо, он до встречи с Дэном успел побеседовать о чём-то с начальником Тартуты, потому что в камеру к заключённому ворвался один из уборщиков, стремительно навёл порядок, сорвал с Дэна рубище и бельё, менявшиеся раз в два месяца, сунул ему более свежий и даже почти целый комплект, и убежал. И тогда в камеру, легко и широко ступая, вошёл Чезаре.

Он изменился. Но прежде, чем оценить это, Дэн заметил гражданскую одежду. Ни мундира, ни начищенных ботинок или сапог – простые жёлтые башмаки на толстой подошве, тёплое пальто, которое Чезаре тут же скинул, наглухо застёгнутый тёмно-синий сюртук с тонкой каёмкой белоснежного воротника.

Но хуже всего – лицо. Знакомый с болью во всех её проявлениях, Дэн изучал на лице Чезаре её отпечатки. Почти сломлен, почти убит. И этого «почти» оставалось крайне мало. Вспомнив, как выглядел учитель с год назад, при последней их встрече, Дэн решил, что Чезаре на своей новой должности получает по полной. И, видимо, тут следовало бы ощутить то ли сочувствие, то ли, может, злорадство, но у Дэнни не осталось никаких эмоций. Разве что более чётким и громким стали ударные в мелодии, игравшей в его душе.

- Здравствуй, малыш, - начал Чезаре неуверенно.

Дэн кивнул. Он ждал то ли извинений, то ли слов прощения, то ли ещё чего-то.

- Я к тебе с помилованием от короля. Твое пожизненное заключение здесь…

Чезаре запнулся. Его серые, тревожные, больные глаза поймали взгляд Дэна.

- Сокращено. До десяти лет. И условия теперь станут не столь ужасными.

- Почему ты пришёл сам? Мне и так бы передали эту новость, - не вынеся взгляда Чезаре, Дэн закрыл глаза.

- Просто я сейчас в Сольме… это ведь совсем недалеко.

Чезаре прислонился к подоконнику маленького окошка, скрестил руки на груди, скрестил ноги в лодыжках. И стал немного похож на прежнего Чезаре Роза – самодовольного, сильного, улыбчивого человека.

- После казни Тэллина и смерти жены короля, Карин, многое изменилось.

Дэн терпеливо ждал, разглядывая свои руки. Некогда тонкие и изящные пальцы загрубели, покрылись мозолями, разбухли в суставах, а тыльные стороны ладоней стали шершавыми и красными. Просто так Чезаре не станет рассказывать о себе. Наверняка к чему-то ведёт. Дэн лучше бы услышал, что произошло с королевой. Он её мельком видел во дворце, когда король посетил его вместе с супругой. Всё-то посещение заняло не больше минуты, а её величие Теа Карин и вовсе только заглянула в комнату Дэна и тут же спряталась за охранниками.

Дэн ещё, помнится, подумал, что она не сильно старше его, и ей, верно, не больше семнадцати лет. Девчачье пухленькое лицо, светлые глаза, длинные ресницы, тщательно завитые тёмные волосы уложены в сложную причёску. Больше ничего ни разглядеть, ни запомнить Дэн не мог. Известие о смерти юной королевы, матери принца Ланделия и жены короля Грета вызвало у него лёгкую горечь, не более того.

Но Чезаре не спешил углубляться в пояснения и рассказы. Из сумки на поясе он вытащил трубку – судя по всему, единственную! – и кисет. Закурил – запах дыма неприятно смешался с дурно пахнущим сквозняком, идущим от дырки в полу.

Кажется, в свою очередь он ждал, что же скажет Дэн.

- Так зачем ты пришёл?

- Я хотел сказать, что слышал, как ты зовёшь меня, - сказал Чезаре, и Дэн решил, что сейчас, наконец, услышит извинения от учителя. – Сначала я был без сознания после удара по голове, потом не имел возможности ответить, так как находился под арестом. Хочешь, я расскажу тебе всё по порядку?

- У тебя есть какое-то влияние на здешнее начальство? – спросил Дэн. – Я хочу скрипку. Хотя бы на пару минут. Тогда я тебя выслушаю. Тебе же что-то от меня надо?

- Дэнни, послушай… где я тебе возьму скрипку?!

Дэн лёг и повернулся к стене.

- Где хочешь. Я хочу скрипку, нормальную еду и одежду, хочу второе одеяло, хорошее мыло, полотенце и постельное бельё. Желательно, чтобы его меняли хотя бы раз в неделю. Ещё, конечно, можно было бы провести денёк-другой на свободе. Но вряд ли ты сможешь всё это, да и не захочешь брать на себя такой труд.

Чезаре фыркнул, быстро подошёл к двери и несколько раз в неё постучал. Дэн не поворачивался от стены. Пришёл тюремщик, отпер засов, выпустил Чезаре. Переступив порог, тот сказал:

- Я вернусь.

И у Дэна стало немного теплее на душе.

Уж такая эта странная штука – надежда. Только помани – и она от тебя не отлипнет.

***

Дард назвал пса Портером. Щенок бегал за ним как привязанный. Чуть косолапый, с большелобой головой, он уже был довольно крупный. А вырастет, наверное, здоровенной псиной. Это Дарду, пожалуй, нравилось. Ещё ему пришлось по душе, что щенок охотно есть всё, что некромант мог ему предложить – кашу так кашу, кости так кости. Спать на улице пёс не желал, лаял и скулил у дверей, пришлось впустить в дом. Портер сразу выбрал себе место у кровати Дарда, словно всю жизнь мечтал спать именно тут. Растроганный, некромант решил, что научит щенка нападать на любого врага. И тогда у него будет отличный защитник.

Но, спустя приблизительно полгода, понял, что сам готов защищать этого добродушного увальня. Портер поначалу рычал на каждого, кого видел, а потом, убедившись, что нагнал достаточно страха для первого знакомства, лез ласкаться. Кто не понимал в собаках, шарахался в испуге, а кто понимал – мог протянуть руку и погладить пса по огромной голове с крутым лбом и умными, внимательными глазами.

К следующей зиме Портер не только основательно подрос, но и почти утратил щенячью хрупкую неуклюжесть. Он всё ещё смешно косолапил, но ступал уверенно и твёрдо. Даже начальник тюрьмы зауважал Портера, выделил ему специальный продуктовый паёк, обещал назначить жалованье.

- Лучше б он нам с тобой дом приказал починить, - прижавшись лбом к голове пса, делился с ним Дард. – Вот придёт весна – опять в кухне потечёт всё.

Дард не мог не признать, что устроился, наконец-то, неплохо с тех пор, как пристрелил старика Тяпу. И у начальника к нему особых претензий не было, за исключением пьянства. Только Дард и тут приноровился: таскал помаленечку из города, копил, а потом напивался и уж никуда не выходил. Даже если очень хотелось. И Портера стал приучать – не пускать никуда хозяина, если хозяин выпивши! Сообразительный пёс понимал и не пускал.

Став единственным кладбищенским сторожем, гробокопателем и некромантом тюремного погоста, Дард получал полное жалованье и, при его скромных запросах, ни в чём сильно не нуждался. Правда, ставить опыты над жив-курилками ему пока что так и не позволяли, но плевать он хотел на дозволения. Колдовал потихоньку, изучал магические фоны, эмоциональные остатки былой живой роскоши. Если и попадался, то на мелочах. И делал вид, что, дескать, самовосстановление произошло, самовоскрешение. Взял, мол, труп, да сам и пошёл. Сам. Вот сейчас дух переведу от удивления – и упокою его с миром.