Академик В. М. Глушков – пионер кибернетики - Деркач В.П. Страница 71

Кстати, любопытная деталь. В нашей духовной культуре чувственную жизнь по традиции окружает ореол особой таинственности, сложности и загадок. “Есть в чувствах темень роковая...” А первые опыты, должен сказать, обнаружили, что моделируются эмоции куда проще, чем такие вещи, как распознавание образов или логическое мышление...

В. М. Собственно, я готовил другой вопрос... Усилители тех или иных свойств ума, конечно, полезны. Никто с этим не спорит. Но живой мозг – не механическая сумма “свойств”, это уникальное целое. Не совсем понимаю, приближает ли набор “приставок” к искусственному интеллекту в целом?

В. Г. Вы лучше поймете, когда мы заговорим, как создается искусственный интеллект. Пока замечу, что у моделирования функций есть своя логика, ведущая к интеграции, ко все большему уподоблению работе мозга.

Действительно, поначалу в силу технических причин нам приходилось конструировать универсальный преобразователь Тьюринга иначе, чем устроен мозг. В мозгу четырнадцать миллиардов нейронов, а первые ЭВМ насчитывали какие-нибудь сотни логических элементов. Где сравнивать, когда весь “ум” машины черпали в магнитных лентах, за любой чепухой лезли во внешнюю память! Как поначалу моделировалось распознавание образов? Мы загоняли во внешнюю память знания о каждой, допустим, черточке лица, а машина сравнивала их с тем, что видела перед собой – последовательно, скажем, глаза, нос... – совсем не так, как люди. Мы с вами узнаем друг друга с полувзгляда, практически мгновенно, потому что в процесс узнавания включаются все вместе – параллельно, одновременно – семь-восемь миллиардов нейронов. В начале 60-х годов на Всесоюзной конференции по ЭВМ говорилось, что со временем встанет задача приближения интегральных схем к конструкции головного мозга. Так оно и оказалось. Сегодня как одно целое в ЭВМ работают уже сотни тысяч искусственных “нейронов”, завтра их будет сотни миллионов и еще больше.

Создание искусственного интеллекта с учетом насущных потребностей мне представляется наиболее оправданной стратегией.

В. М. А есть и другие?

В. Г. Есть, в области моделирования логического мышления, например, особенно ясно обозначилось два подхода. Некоторые ученые возлагают надежды на создание универсальной доказующей системы, обходящейся без математиков. Создана программа, которая сначала за полчаса, а потом за семь минут стала доказывать все теоремы, собранные в классической монографии Уайтхеда и Рассела.

В. М. Система эта строила новые доказательства или повторяла известные?

В. Г. Как правило, новые. Доказала даже несколько десятков теорем, которых не было в сборнике, так что можно говорить и об авторстве ЭВМ. Сторонники такого направления есть и в нашей стране, они тоже добиваются успехов. И все же лично я придерживаюсь иного подхода – в частности, потому, что не вижу: какая нужда отстранять математиков от математики? Такая установка кажется мне непрактичной. У нас подход иной. Мы ставим целью сотрудничество, взаимодействие человека с машиной. Для меня с этим связан один из главнейших принципов всей программы создания искусственного интеллекта, собственно – всей научной деятельности. Своего рода девиз, который можно сформулировать так: единство ближних и дальних целей. Если вы ставите перспективную задачу, сумейте построить движение так, чтобы добиваться полезных результатов по пути. И наоборот: не следует назначать ближних целей без расчета, как дальше продолжится работа. Так, мне кажется, и практичнее и вернее.

Эффект “обезьяньей лапы”

В. М. Тогда у меня второй заряд “зачем”? Уже не в связи с нуждами, а – как бы это выразить?.. Вот я читал, что наука и техника в состоянии перестраивать климат, есть готовые проекты, но ведь никто с ними не торопится. И понятно почему: трудно предвидеть действительные последствия необычных проектов. В замыслах может лежать одно, а в результате оказаться совсем другое. Помните грибоедовское “Горе от ума”? “Шел в комнату, попал в другую”... Вот и думаешь – не хлебнуть бы от искусственного ума нового горя. Помню, об этом говорил еще Норберт Винер, “отец кибернетики”...

В. Г. Что было, то было. Однажды я пытался с ним поспорить, но, увы, без особого успеха.

В. М. Вы встречались?

В. Г. В Америке, за два года до его смерти. Я был в Массачусетском технологическом институте, и нас познакомили. Винер, говорят, был легендарно рассеянным человеком, и правда: пошли к нему в лабораторию, а по дороге он заблудился в коридорах, ни туда, ни сюда. Пришлось взять провожатого.

В. М. Он что-нибудь о вас слышал?

В. Г. Абсолютно ничего. В то время у меня и не было печатных работ по кибернетике. Винер чего опасался? Что усложнение кибернетических систем пойдет во вред надежности. Это часто можно слышать. Говорят: сгорит у вас какая-нибудь чертовина, пустяк, а последствия хлынут лавиной самые катастрофические. У фантастов – любимый мотив.

В. М. Встречал. Это пишется примерно так: “В электронной утробе шестнадцатого-бис блока что-то вдруг коротко хрястнуло, на главном пульте разлился сладковатый запах горелой пластмассы, и... – мама родная! – куда Африка подевалась?”

В. Г. Пародия. Но, вообще говоря, последствия поломок и отказов в сложных системах – вопрос серьезный. В опасениях на этот счет часто просматривается тезис, который почему-то возводится чуть ли не в закон природы. Подразумевается, повторяю, что увеличение сложности системы неизбежно ведет к снижению ее надежности. Вот с этой мыслью я не согласен категорически.

С Винером, правда, настоящего спора не получилось: его захватывали проблемы медицины, биологии, в конце жизни Винер был увлечен ими больше всего. Но я твердо убежден: относительно же надежности – не только у него – явное заблуждение. Все, что мы наблюдаем в природе, в эволюции жизни, в истории техники, – все против такого вывода. Если бы сложные системы – среди живых, допустим,– были менее надежны, это наложило бы запрет на эволюцию. Но мы же знаем, что в борьбе за существование сложное всегда побеждало. Почему? Именно потому, что сложность увеличивает, а не уменьшает надежность, устойчивость, приспособительные возможности.

Судите сами. Помните первые фанерные самолеты “Блерио”, “Фарманы”?

В. М. Видел в пражском музее техники. Удивительные это были машины, словно спичечные.

В. Г. А разве выше по надежности современных “Илов” и “Боингов”? Скольким энтузиастам стоили жизни полеты на первых аэропланах!

В. М. Оно, конечно... Хотя... Один из нынешних громадных лайнеров, я полагаю, вместил бы всех пионеров воздухоплавания, а ведь лайнеры тоже изредка падают, не так ли? И с автомобилями мы живем далеко не мирно, и в других случаях техника еще подводит. Так заведено: конструкторское творчество оценивают не по нравственным нормам – как их приложишь? – а по техническим нормативам. Вот врачей, когда они получают свое звание, закон обязывает приносить государственную присягу на служение людям. Может быть, надо и конструкторам новой техники? От них первых зависит, чтобы технический прогресс не расходился с гуманистическими целями.

В. Г. Вы –