Звенья цепи - Кочетков Виктор Александрович. Страница 30
Она подавленно кивнула. Смотрела на священника с мольбой в глазах. Понимала – больше помощи ждать неоткуда.
– А что с Василием? Жив ли?
– Я не знаю. Видела только, как зверь отшвырнул его.
– Это Власьевна тебе крест дала? – голос Паисия дрогнул. Сколько раз этот крестик был перед глазами на груди его жаркой Елены! Такое не забудешь и на смертном одре.
– Да, это ее крест…
– А ты крещена ли?
– Крещена, батюшка. Здесь, в этом храме двадцать лет назад. Вы меня и крестили!
– Вот как? – удивился протоиерей. – Так ты местная?
– Нет. Я бабушки Полины внучка. Сюда в детстве приезжала.
– Знаю ее. Добрая прихожанка. С тобой только что делать? Ума не приложу, – он глубоко задумался. – Ладно, Варфоломей, накорми ее, да чаю побольше. И ни на шаг не отходи! После службы загляну к вам.
Праздничный молебен пролетел быстро. Хор из прихожан протяжно и тонко выводил величавые псалмы. Роль дьякона исполнял старик Арсений – бессменный церковный староста, прислуживающий в алтаре при освящении святых даров и помогающий вести литургию.
Светлана вкусно и плотно позавтракала. С большой кружкой горячего чая сидела на жестком деревянном ложе, слушая рассказ Михаила о его прошлой жизни. Когда он начал говорить о гибели жены и ребенка, непроизвольно перебила его:
– Как, разве не бандиты из мести убили твою семью?
– Что? – он удивленно смотрел на нее. – Откуда эти слухи, Света?
– Мне Лариса сказала. Так все в деревне считают.
– Ну и ну! – улыбнулся криво. – Ничего подобного! В подвале находился бойлер для горячей воды. Ночью был перепад напряжения, короткое замыкание. Загорелась проводка, а вместе с ней деревянная обшивка. Катя с Сережей даже ничего не почувствовали, угорели во сне. Огонь до их комнаты не добрался, пожарные успели погасить. Ворвались в дом, а они уже не дышат, – он отвернулся, смахнул набежавшую слезу. – Сыну полгода было…
Она с немым состраданием смотрела на него. Хотелось подойти, обнять несчастного монаха, как-то утешить. Ее Мишка, сорванец и озорник сидел рядом, изменившийся до неузнаваемости, пряча глубоко в себя боль безвозвратной утраты. Тяжелые морщины избороздили лоб, лицо хоть и молодое, но познавшее горечь утрат, оставалось светлым.
Вошел Паисий, успевший переодеться в черную рясу, с высоким посохом в руке. Смотрел пронзительно и строго.
– Вот что! Ты оставайся, гляди за храмом да за ней присматривай. Никуда не отпускай, здесь, в келье запри на замок. А ты, красавица смирна будь, слушайся отрока, не выходи отсюда и меня дождись. Я к вечеру вернусь, даст Бог!
– Куда вы, батюшка?
– В Красные Сопки иду, Нафанаилу кланяться. Помощи просить буду, сами не справимся. Чую, сеча будет жуткая. Надобно души не только свои спасать…
– Батюшка, да дойдете ли?
– Не волнуйся, тут по лесу семь километров всего. Сын Арсения меня на машине отвезет. Так что ждите к вечеру.
Паисий выбрался из кельи, оглядел горизонт, поднял седую голову к небесам, осенил себя крестным знамением и зашагал по дороге в деревню, направляясь к дому Власьевны.
Глава 12
Двери избушки открыты настежь. Собачья цепь оборвана, будка пуста. Священник мягко постучал и, не дождавшись ответа, вошел в горницу. Возле жесткой кровати, на которой возлежал раненый Василий, сидела, понурив голову, старая Власьевна.
– Пришел, соколик! Сам пришел… Знала, что объявишься, – она обернулась к нему.
– Здравствуй, Лена!
– Здравствуй, Сашенька, герой мой последний, сладостный… Имя-то свое позабыл? А я помню.
– Ну как он? – Паисий кивнул в сторону Василия. – Живой?
– Отходит Васенька! День, ночь протянет, не больше. Ты уже все знаешь, – слезы текли из глаз. – У тебя она?
– У меня. Варфоломей с ней остался. Нельзя ее отпускать. А я к Нафанаилу собрался.
– Значит все, как надо идет. Устал жить, Саша? Господь призывает? Меня возьми с собой…
– Возьму, Лена! – он присел рядом. – И Василия… – взял ее ладонь, сжал крепко. – Простишь меня? Ведь от храма тебя отлучил, благодати Божьей лишил.
– А благодать Божья тебя и не спросила! Вон как все обернулось. Через других спастись пытаюсь. Через жену любящую, за мужа в плен бесовский уловленную; сына своего невинного, всю жизнь за меня страдавшего, себя в жертву принесшего. Через муки душевные, дикие и страшные, красоту, молодость пропащие. Через осознание пагубности собственного существования и невозможности что-либо изменить. Ведь я в неволе прозябала, шага без ведома духа нечистого сделать не могла, заложницей пороков, страстей своих была, сколько горя, несчастий принесла! Думаешь, не понимала ничего? Ведь это наше семейное проклятье, наказание всему роду. И нет избавленья без сторонней помощи, без чистой невинной жертвы. Сколько родичей моих пыталось эту цепь разорвать! Только гибли в расцвете лет по разным нелепым случайностям, а то и на войнах жизнь за Отечество сложили.
Я, как к свету потянусь, – тут же вокруг смерть, напасти, бесчестье, презрение. Потому и с тобой рассталась, не захотела душу твою губить. Да опоздала, семью разрушила. Ты молодец, устоял, нашел правильный путь. Но для меня последнюю тропинку отрезал. Не принял покаяния, двери на замок закрыл. Не захотел грех общения с ведуньей на себя брать? Ведь я с признанием к тебе шла, искру надежды в груди лелеяла. А ты задул ее, искру-то! Даже слушать не захотел…
– Прости, Лена! – в глазах батюшки стояли слезы. – Сколько уже, лет тридцать прошло? Обида на тебя сердце жгла! Как узнал, что Власьевна ты и есть, даже злорадство в душе поднялось. Видеть тебя не хотел…
– Ладно, Сашенька! Забыла давно. Я тебя поняла и простила. Теперь сама покаяться хочу. Огорчение прошлое снять.
Она трясущимися морщинистыми руками гладила его лицо. Перед ней сидел тот бравый герой-орденоносец, пылкий и неутомимый, более полувека назад потерявший голову от ее неудержимых бурных ласк. Из-за нее лишившийся семьи, карьеры, благополучия. И из-за нее же во славе Божьей воссиявший, посвятивший жизнь церковному служению, беззаветной помощи слабым духом, нуждающимся в слове пастырском.
– Прости и ты меня, Паисий! Использовала тебя в утехах сладострастных, не задумываясь о последствиях. Все вершилось вопреки воле моей, прожила жизнь как в дурмане. Здесь, сейчас, перед сыном своим умирающим прошу: – прости меня! Прости, Саша! Господи, спаси душу мою окаянную! – сильнейший острый удар в сердце сбил дыхание, заставил согнуться в судорожном поклоне. – Забери меня! Не могу больше… – слова стыли на губах. – Кончилось время мое, чую костлявую, рядом стоит, ждет!..
За окном послышался длинный автомобильный гудок. Сын старосты приехал за батюшкой.
– Собирайся,