Календарь Морзе (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич. Страница 44

— Не надо, сосед! Не нужны мне твои деньги, у меня зашибись теперь все!

— Работу нашел что ли? — удивился я. Дядьвитя не казался мне человеком, склонным к пошлому труду за деньги. Он личность цельная, ему от мира одно надо.

— Зачем мне работа, сосед? — засмеялся он. — Вот ты поработал — и в бар… В бар же?

Я кивнул, удивляясь профессиональной проницательности попрошайки.

— Во-о-от… — удовлетворённо сказал он. — А я теперь сам себе бар, смотри!

Он начал, покачиваясь, непослушными пальцами расстегивать ширинку…

— Блин, Дядьвитя, совсем мозги пропил? — зашипел я на него. — До сортира дойди, придурок!

— Не, ты не понял… — он, продолжая копаться в ширинке, достал из кармана стакан. — Талант у меня, гля!

Я отвернулся, в стакан зажурчало.

— Чистейшая, как слеза, гля! — Дядьвитя сунул стакан мне под нос, я нервно отшатнулся, но в нем действительно плескалось что-то прозрачное с сильным запахом спирта. Впрочем, с учетом источника, меня все равно замутило.

— Ну, как хочешь, — не обиделся он. — А я намахну!

Он деловито опростал стакан, икнул, распространяя мощный спиртовой дух, и констатировал:

— И нахрен мне работа, скажи? — у него был вид человека, живьем взятого в рай.

Дядьвитя неверными шагами побрел в сторону лавочки, а я отправился в квартиру, размышляя о законах сохранения. Старый алкаш давно уже питался алкоголем, как машина — бензином, перерабатывая в калории непосредственно спирт. Ни разу не видел его закусывающим. Но если потребляемый алкоголь вырабатывается его же организмом, это что, вечный двигатель первого рода получается?

На лестнице меня перехватил арендодатель, и пришлось отсчитать ему суточные. Удивительно, но он не выглядел при этом счастливым, как обычно. Вид у него был задумчивый и рассеянный, а уж когда он сунул деньги в карман, не пересчитав, я забеспокоился:

— Виталий, что с вами?

— А, Антон, ничего, ничего… — отмахнулся он, потупившись стыдливо. — Слушайте, а вот как вы думаете, талант — он от Бога или от… наоборот, в общем?

— Что-то там было насчет «ни один волос не упадет с головы человека без воли Божией», — припомнилось мне, — но я не специалист в духовных вопросах. А что, вас тоже накрыло?

Виталий помялся, оглядываясь, и нехотя признался:

— Да, сегодня внезапно заметил.

По лестнице мимо нас спускалась соседка с третьего этажа, корпулентная дама с лицом, исполненным вечной скорбью и столь обильная в кормовой части, что нам пришлось отступить на площадку.

— Марина Петровна, — неожиданно обратился к ней Виталий, — дайте денег.

— Сколько? — спросила она без малейшего удивления.

— Все.

Дама молча вытащила из сумочки расшитый бисером кошелек, протянула его Виталию и, отдав, так же спокойно пошла по лестнице вниз. Он раскрыл его, заглянул внутрь, вздохнул, закрыл обратно и окликнул даму:

— Марина Петровна, заберите, пожалуйста.

Вернув кошелек, он прокомментировал:

— Вот так вот. А ведь аренду из нее как клещами каждый раз выдирал… А теперь к любому подойду — и отдаст, ничего не спросит, — Виталий с интересом уставился на меня, но я строго сказал:

— Но-но, не советую!

— И вот скажите мне Антон, неужели это от Бога? Разве корыстолюбие — не смертный грех? Никогда не думал, что я такой… такой… — он махнул рукой и пошел по лестнице вниз.

Надо же, какие проблемы у человека…

В «Поручике» веселый и поддатый Славик громко втирал краеведу Пурсону:

— Нет, это вы не понимаете! Для нормальной работы правительства не нужно никакого совершенствования электоральных процедур! Никаких этих ваших избирательных фильтров, двухэтапности и прочих извращений.

— А что же нужно, скажите же, ну? — горячился Пурсон. — У вас, видимо, есть рецепт совершенного правления?

— Разумеется! — взмахнул руками Славик. — Чтобы обеспечить идеальное правление, на служебном входе в государственные учреждения должны быть установлены стационарные арки с мощными мудакометрами и пенделяторами на пневматической тяге. При срабатывании звенит звонок, зажигается красная надпись «пошёл нахрен, мудак!», высовывается стальная нога, обутая в кирзовый сапог сорок последнего размера, и мощным пенделем выкидывает нарушителя на улицу. Главное, чтобы прибор попервоначалу от перегрузки не сгорел…

Славик заржал и откинулся на спинку стула.

— А пока ученые не готовы наладить серийное производство мудакометров, — продолжил он почти серьезно, — всякое избирательное право должно быть, разумеется, заморожено, иначе нами будут вечно править мудаки.

— В твоей картине, Слава, — сказал я, подходя и усаживаясь на свободный стул, — будет вечный вакуум власти. Мудаков ты не пустишь, а нормальные люди сами не пойдут. Что им там делать, нормальным-то?

— О, здравствуйте, Антон, — поприветствовал меня Пурсон. — Рад вас видеть.

— Этот балабол вас уже так достал?

— Ну что вы, просто он не любит говорить о политике всерьез.

— Знаете анекдот, про «приходишь на пляж — а там станки, станки…»? Это про меня и разговоры о политике, — фыркнул Славик.

— Так ты вроде уже безработный?

— Ага, щазз! И двух часов на свободе не погулял. Так что перед тобой, Антоха, новый пресс-секретарь администрации! Отмечаем, вот… — он взмахнул стаканом, звякнул лед.

— Тише, там Менделев сейчас будет выступать, — шикнул на него Пурсон.

Осветилась небольшая сцена со стоящим на ней стулом. В круг света вышел Мартын, сел, взял гитару и заиграл Give It Away 22 в стилизованном под приджазованный поп шестидесятых кавере, переплетая с темой из фильма «Остин Пауэрс: Голдмембер». Вышло неожиданно и забавно. Девушка его проявилась как всегда незаметно — просто в какой-то момент я осознал, что она есть — в откровенном костюмчике ретро-поп-дивы: короткая кожаная юбчонка с рискованным разрезом, канареечно-желтый пиджак с длинным острым воротником, под ним только серебристый шёлковый бюстгальтер. На ногах — высокие, выше колена, блестящие сапоги на платформе. В руках у нее оказался сияющий золотом тромбон, в проигрышах она выводила на нем такое басовитое «ту-ту-тутум», но больше танцевала «в стиле Остина Пауэрса», совершая довольно откровенные движения тазом и бедрами. В какой-то момент она вдруг остановилась, опустила тромбон и, внезапно, запела:

Никогда раньше не видел, чтобы женское альтерэго Менделева пело! У нее оказался глубокий, сильный, чуть хрипловатый контральто, хотя от такой изящной девушки, скорее, ожидаешь сопрано. Пропев один куплет — этот текст довольно неожиданно прозвучал женским вокалом, — она снова взялась за тромбон. Но вот чудо — когда песня закончилась, и Менделев взял короткую паузу, она не исчезла, как раньше, а встала у него за плечом и устроила забавную пантомиму «я тут, а этот придурок меня не видит» — то приставляя ему рожки, то сооружая из ладошек уши-лопухи, то делая вид, что дергает за нос. Мартын снова взялся за гитару, заиграл какой-то сложный свинг, и она, посерьезнев, встала в стороне — уже в коротком черном с блестками платье в обтяжку и с кларнетом, хотя уловить момент, когда одежда сменилась, было, как всегда, невозможно.

Менделев отыграл программу, встал, поклонился и она, взмахнув длинными черными волосами, поклонилась вместе с ним. Только когда музыкант пошел со сцены прочь, девушка куда-то делась, в зал он спустился уже один.

Мартын подошел к нам поздороваться, но я не стал рассказывать ему о странностях поведения его воображаемой аккомпаниаторши — скорее всего, из суеверного опасения спугнуть. С одной стороны, мне хотелось, чтобы они когда-нибудь встретились, с другой — я вовсе не был уверен, что это будет хорошо. Если верить литературе, встречи с доппельгангером мало кому принесли удачу.