Опасные забавы - Портер Маргарет Эванс. Страница 4

– Как потрясающе я провел время, – заявил Ниниан. – Но мне нужно судно побольше «Викториуса».

– Скоро ты пойдешь в школу, – сухо заметил Джервас, – и надеюсь, что там ты не будешь тратить время зря.

– Наверное, я смогу выдержать Харроу, если мне позволят посмотреть, как наливают воду в бассейн в Седлерз-Уэллз.

Джервас дал ему записку от Розали, и мальчик с жадностью прочел ее.

– У нее прекрасный почерк, – одобрительно проговорил он, кончив чтение. – Такие ровные буквы, с легкими завитушками. А что это за фамилия – де Барант?

– Французская. – Ниниан сразу приуныл.

– Ты и правда так думаешь? – разочарованно спросил он. – Она мне понравилась. Я не хочу, чтобы она была иностранкой.

– Может быть, ее зовут иначе, – поспешил успокоить его Джервас. – У многих танцовщиц сценические псевдонимы.

– Ты говорил, что лучшие танцовщицы приехали из Франции, – напомнил Ниниан. – Впрочем, может быть, ей хочется убедить зрителей, будто она француженка.

Он положил записку в карман и, не откланявшись, вышел.

Джервас закончил последний абзац письма и расписался. Отложив его в сторону, он просмотрел утреннюю почту и не нашел в ней ничего интересного. От некоторых приглашений он собирался отказаться с наигранным сожалением.

Сознавая свое новое и не слишком приятное положение, он не собирался задерживаться в Лондоне дольше намеченного строка. Когда-нибудь в будущем, если он пленит незнакомую ему ныне даму, то научится радоваться балам, раутам и выставкам. Но сейчас он мечтал лишь об одном – вернуться к себе в имение.

Он провел лето в мире и уединении в своем поместье в Шропшире, то объезжая поля, то читая книги о новых методах ведения сельского хозяйства, и был свободен от любых обязательств, кроме визитов два раза в неделю к своей любовнице в Шрусбери. Теперь стояла осень – пора ловли рыбы, стрельбы в отличном заповеднике и охоты на лис в аббатстве Свонборо. Прежде он наслаждался всем этим в замке Хабердин, родовом имении, в самом сердце своих владений.

Лондон всегда был для него тяжелым испытанием. Город неизменно напоминал ему о времени, когда Джервас обманул ожидания своих преданных родителей. Большую часть жизни особняк Солуэй казался ему всего лишь первоклассным отелем с вышколенными слугами и отличным столом, и он покидал его без сожаления.

«Пусть подождут политики и общество», – твердил он себе. Джервас полагал, что это дело для людей немолодых и умудренных опытом.

2

В субботу под утро Розали де Барант увидела во сне родной Париж. Сны перенесли ее в то прошлое, о котором она редко вспоминала, в дни ее веселых забав. В то далекое время, когда ее мать, тоже танцовщица, была любимицей французской знати.

Ей подумалось, что трудно представить себе больший контраст былого великолепия и нынешнего убожества ее маленькой комнатенки на верхнем этаже в Оуэнз-Рау. Как непохожа она на уютные и просторные комнаты на Рю дю Азар, рядом с «Гранд-опера»!

Розали встала с кровати, и половицы заскрипели, когда она подошла к умывальнику. Она поняла, что у нее болит правая лодыжка, как и всегда по утрам. Антраша, которые произвели столь сильное впечатление на лорда Свонборо, обычно вызывали неутихающую боль. Но, несмотря ни на что, она продолжала совершенствовать движения.

Умыв лицо холодной водой, Розали надела шелковое платье с богатыми валансьенскими кружевами, привезенными из Франции, и отправилась в соседнюю комнату. Она старалась придать ей уют и нарядность, потому что ее душа жаждала красоты, но скромные средства не позволяли жить хоть чуточку побогаче. Ситцевые занавески так выцвели, что их рисунок стал еле различим, и она жалела, что не может их заменить или заново обить илоский и продавленный старый диван. Розали купила симпатичный коврик в форме сердца и выщербленную вазу, в которую ставила букеты рыночных цветов. Несколько разноцветных театральных афиш скрывали трещины на стенах. На каминной полке стояла миниатюрная статуэтка – скульптурный портрет ее матери.

Она вынула из вазы несколько увядших цветов. В эту минуту служанка принесла ей завтрак.

– Я была уверена, что вы уже оделись, мисс, – заявила Пегги Райли, поставив поднос на низенький столик между диваном и камином. – Думаю, что другие леди уже час как встали и успели накупить провизии. Просто ужас, сколько они тратят на всякую ерунду.

– Им есть что тратить, – ответила Розали. – Актрисам платят больше, чем танцовщицам.

– Зря вы им завидуете, – заметила служанка, раздвинув занавеси. – Никто из них не выступает в Опере или каком другом большом театре. И пусть они все ловкие, изящные и хорошенькие, но никто из них не жил во Франции.

Она быстро смела пыль со стола, а потом направилась в соседнюю комнату убирать постель своей госпожи.

Розали радовалась, что в доме у нее есть подруга. Квартирная хозяйка недолюбливала своих постояльцев-актеров, да и сами они между собой не ладили. А скромную служанку восхищало, что ее госпожа приехала из Парижа. Она была готова без устали слушать о парижских приключениях, ее волновали страшные рассказы об эпохе Великого Террора. Пег вздрогнула от изумления, узнав, что Розали много раз видела Наполеона Бонапарта, и отказалась поверить, что он совсем не похож на чудовище, портреты которого украшали витрины лондонских магазинов.

На завтрак Розали подали сваренное вкрутую яйцо, хлеб с маслом и чашечку столь крепкого кофе, что Пег всякий раз недоумевала, как ее госпожа может его пить. Профессия требовала, чтобы Розали постоянно следила за собой, регулярно питалась и отдыхала, берегла себя от болезней и усталости, погубивших карьеру не одной танцовщицы. Поэтому она вела спартанский образ жизни, исключавший какое-либо подобие роскоши и удовольствий, знакомых ей в лучшие времена.

Этот день обещал стать более насыщенным и деловым, чем обычно, несмотря на то что ей не надо было репетировать. Она собиралась заглянуть в театр и напомнить мистеру Гарланду о встрече с лордом Свонборо и герцогом Солуэй. Она приняла редкое для себя предложение посетить бывшую танцовщицу, которой посчастливилось выйти замуж за состоятельного человека. Но самое главное – сегодня вечером ей предстояло танцевать на сцене. У нее по-прежнему ныла лодыжка, и ей хотелось, добравшись до Голден-сквер, вернуться оттуда в карете. Расходы на поездки, равно как и на питание, отнимали большую часть ее скромного жалованья.

Покончив с завтраком, она направилась в спальню и стала одеваться. Справившись с непокорными светло-каштановыми волосами, из которых то и дело выскальзывали шпильки, она собрала их в узел на макушке и оставила короткие пряди на висках и лбу. Розали открыла гардероб, тяжело вздохнула при виде заржавевших петель и осмотрела свои платья, достав наиболее подходящее для суетного и полного событий дня. Она выбрала батистовое, темно-зеленое, с розовым лифом и украшениями. В нем ее глаза казались, скорее, зелеными, чем голубыми. Ее костюм дополнили простая соломенная шляпка, ридикюль и уже отнюдь не новые перчатки.

Выйдя из дому, она двинулась по дороге вдоль Нью-Ривер.

День выдался ясный и светлый, не типичный для конца сентября, и она с удовольствием шла к театру. Розали предвкушала встречу с герцогом и его подопечным. Хотя она редко общалась с аристократами, ее не смущало новое знакомство. В детстве ей довелось сидеть на шелковом покрывале Марии-Антуанетты, казненной королевы Франции. И покровительница ее матери, блистательная герцогиня де Полиньяк, просто обожала ее и подарила ей серебряные ложечки и коралловое кольцо на зубок.

Приблизившись к Седлерз-Уэллз, она услыхала детские голоса – восемь детей постановщика, мал мала меньше, играли возле дома. Плодовитая миссис Дибдин верховодила в труппе и пела все ведущие партии, регулярно появляясь на подмостках сцены после очередных родов. Остальных актрис она терпеть не могла и откровенно им завидовала. Из труппы каждый сезон уходили лучшие певицы – еще бы, они могли затмить мадам и получить достойные их таланта роли.