Холодная сварка, или Ближе, чем секс (СИ) - Тулина Светлана. Страница 1

====== 1-е сутки аренды. Мыслеотчёт арендатора ======

Комментарий к 1-е сутки аренды. Мыслеотчёт арендатора ВМЕСТО ПРОЛОГА

НОВОЛУНИЕ

Максим, наш патологоанатом, с пеной у рта доказывал, что я не могу помнить ничего за несколько минут до катастрофы, и уж тем более — после. Что всё это, мол, ложные наведённые воспоминания, смоделированные подсознанием из ранее виденных медицинских и криминальных сериалов, пусть даже я и не смотрела специально ничего подобного, но хотя бы краем глаза и периферией сознания наверняка доводилось видеть, когда была в гостях или ожидала в приемных, там такое гоняют постоянно, а человеческий мозг — штука хитрая, он запоминает многое из того, чего мы, казалось, и не замечаем вовсе. А потом лепит из обрывочной информации вполне связные и достоверные сюжетики, подсовывая их вместо настоящего. За яркую картинку сознанию проще ухватиться, чем за абсолютную черноту.

Максим говорил, что на самом деле всё было совсем не так, и что оперативники из второй машины это могут подтвердить, если я у них спрошу. Может быть, когда-нибудь и спрошу. А может, и не стану. Пока мне вполне достаточно того, что я помню — или мне кажется, что помню. Пусть это даже и наполовину самонаведённая фальшивка. Пусть даже на две трети.

Но это — моя фальшивка. Только моя.

====== Трое суток до начала аренды. 74 часа до первого мыслеотчёта ======

Я хорошо помню ночное шоссе, и это воспоминание вряд ли ложное. Хотя на самом деле нет ничего фальшивее полуночной трассы вдали от манящих огней большого города, да ещё и в дождь. Нет ничего подлее и обманчивее её неизменности, она успокаивает, убаюкивает, внушает ложную уверенность в незыблемости мира и собственном постоянстве. Особенно на высокой скорости — шорох ветра, шуршание дворников, шелест шин, перемигивание редких размытых фонарей вдоль обочины и длинный жёлтый язык дальнего света впереди, слизывающий километр за километром… Время от времени фары встречной машины заливают салон моей питержанки жидким янтарём, и кажется, что так будет всегда и мы никогда никуда не приедем, так и будем висеть в стремительной неподвижности ночной трассы между пунктом А и пунктом Б, как залипшая в янтаре муха, а в сотне метров, видимая лишь в зеркальце, точно так же будет вечно висеть машина опергруппы, такая же стремительная и неподвижная. Люблю скорость, люблю ночное шоссе, люблю августовские ночи — уже тёмные, но ещё короткие. Люблю, когда рядом никто не сопит, не шуршит фантиком от конфеты, не дымит сигаретой, не пристаёт с пустопорожней отвлекающей болтовнёй.

Оперативников трое всего, они предлагали ехать одной машиной — удобнее, мол, можно поспать на заднем сиденье, да и бензин. Но я отказалась. Не люблю чужие машины, пусть даже и со знакомым водителем, предпочитаю сама сидеть за рулём. И не какого-нибудь там чужого круизера, уставшего хозяина подменяя, а родной питержанки. Люблю свою машинку, вёрткую и мелкую, способную запарковаться на самом крохотном пятачке. Хоть я и оголтелая патриотка малой внутримкадной родины, но это не мешает мне признавать, что хорошие машины делают лишь на питерском ЛАЗе, нашим не чета. А если бы и делали — как бы её назвали? Москвичка, что ли? Смешно…

А потом всё вдруг меняется.

Встречка бьёт по глазам дальней галогенкой — обрывком растерянное возмущение: как они техосмотр прошли, с такими-то фарами?! Страха нет, лишь недоумение и почти обида — с какой стати на моей полосе? Паники тоже нет, но руль почему-то рвётся из пальцев, словно живой, покрышки визжат по мокрому асфальту, машину заносит боком, неумолимо, прямо под эти ослепительные галогенки, кинжальные, режущие, беспощадные, ближе, ближе… скрежет сминаемого металла… чей-то крик. Кажется, мой.

Боли не помню.

Темнота. Тишина. Холод.

Нет, холода не было, это я, наверное, потом придумала, по аналогии с операционной, там всегда очень холодно, ещё с института запомнилось, как мёрзли пальцы. Просто темнота. И тишина. И больше ничего и нигде во всём мире, и меня, наверное, тоже больше...

Вспышка!

Звуки — хриплое дыхание нескольких человек, топот, стеклянное дребезжание, дробное стаккато колёсиков каталки по коридорным плиткам…

— Восемь кубиков… давление падает… фибрилляция…

— Мы её теряем!..

А вот этого точно быть не могло, слишком уж по киношному звучит, я бы даже сказала — по сериальному. Причем из самых мелодраматичненьких и низкобюджетных. И однако же я отлично помню, что слышала именно эту фразу, и даже визгливые истеричные нотки в голосе молоденькой медсестры, её отчётливый страх — наверняка молоденькая, как же иначе, иначе по законам жанра не положено. Человеческий мозг — забавная штука…

Снова темнота и тишина. Кажется, на этот раз они длятся намного дольше. А впрочем, не уверена. Не знаю. Там, где нет ничего, нет ни уверенности, ни времени.

Вспышка!

Удар.

Или сначала был удар, а вспышка уже потом?

— Удвоить напряжение! Перейти на искусственную…

Темнота.

На этот раз точно дольше.

Максим говорит, что никакой больницы не было. Вернее, была, но не для меня, поскольку я умерла прямо там, на шоссе. Да и попробуй не умри при столкновении с гружёной фурой лоб в лоб, когда скорости удваиваются и двигатель твоей питержанки в долю секунды оказывается на заднем сиденье. Вместе с тем, что осталось, собственно, от тебя.

Но даже если бы в ту ночь, так резко изменившую мою жизнь, всё было бы именно так, как мне запомнилось, то запомнить этого я бы всё равно не смогла, мозг милосердно стирает последние несколько минут даже перед клинической смертью, что уж говорить о настоящей. Накоплена-де обширная статистика, причём опрашивались не только пережившие краткосрочную клиническую, но и выходцы из коматозных состояний разной этимологии и длительности. Он много чего ещё говорил, наш Максим. Он хороший человек и патологоанатом отличный, непьющий совсем, что редкость, Шеф его всегда в пример ставит. Максим обладает энциклопедической памятью и много знает про смерть — утверждает, к примеру, что мёртвые не умеют хранить своих секретов, в отличие от живых, надо только уметь спрашивать. И единственный способ сохранить тайное тайным — не умирать. Может быть, он и прав. Не про мёртвых с их явными тайнами, а про то, что я ничего не могу помнить. А с другой стороны — откуда ему-то знать, что там могло быть, а чего не могло?

Он ведь сам ещё ни разу не умирал…

====== ПЕРВАЯ ЛУНА 5-е сутки аренды. Мыслеотчёт теловладельца ======

…Зачем согласился?

А потому что дурак! Да-да, вот так и запишите себе!

Пираты не дураки были, женщина на борту и всё такое. Ага-ага! К беде, ясен перец! Знали, что говорят. А раз не знаешь, то как есть дурак. Мог бы сразу впетрить, что ничем хорошим… Поверил, кретин! «Ты нужен стране, твоя жертва не останется и всё такое, бла-бла-бла…», ага-ага.

Жертва, как же ж! Жертва собственной дурости! Мог бы сразу догадаться. Тот дядька в штатском был такой убедительный, такой правильный… Сразу надо было понять, что врёт! Их, наверное, в ихней академии так обучают. Ну типа выглядеть честными. Нормальный чел постесняется так выглядеть, особенно как раз таки если честный. А эти свою типа порядочность гордо несут, как знамя. Да ещё и всем в глаза тычут — смотрите, мол! Какие мы! И стыдитесь, что сами не такие.

А дураки стыдятся. И вляпываются. Раз за разом.

Не, ну поначалу-то просто как все. Рыжий, что ли? Все пошли, все подписали. Ну вот и тоже. Как все. Нет, ну сперва-то хотел отсидеться на задней парте, всегда так делаю. Но тут классуха углядела, вредина глазастая:  — Воробьёв! А ты чего от коллектива отбиваешься?

А чё Воробьев, Воробьёв не рыжий! Все пошли — и Воробьёв пошёл. Раз надо.

Ну и подписал это согласие дурацкое. На голубом глазу, ага-ага! Нам ведь поначалу и не объяснили ничего толком ни про какой эксперимент. Ну, до всех этих подписок о неразглашении и прочей хни. Да и после них не так чтобы очень. Типа — предварительное и ни к чему особо не обязывающее согласие на чрезвычайно маловероятную гипотетическую возможность участия… Бла-бла-бла, короче! Плюс мутотень на полчаса о патриотизме и передовых рубежах науки. Чуть не заснул.