Прогулки по тонкому льду (СИ) - Калина Анна. Страница 24

Конечно, можно было выехать еще вчера вечером и нормально отоспаться после поездки в своей комнате. Но я так редко вижусь с родителями, что за каждый лишний час, проведенный с ними, готова платить комфортом и сном. Что такое сон, когда вы до полуночи болтаете с матушкой о всем, что придет в голову? Обсуждаете моду и погоду, архитектуру столицы и даже новое начальство? А отец курит трубку и вставляет в беседу свои меткие ремарки. Даже Ух меня уже не удивлял своим непривычным видом, он просто сидел рядом на диванчике и молча грыз пряник, снова поражая матушку своими странными гастрономическими пристрастиями. Спать я отправилась, когда перед глазами все начало плыть, а зевки стали просто непрерывными. В сон я просто провалилась, стоило лишь коснуться головой подушки.

Среди ночи меня разбудило странное чувство чужого присутствия. Словно невидимая пружина внутри меня заставила открыть глаза. Все вроде бы было, как обычно: темно, тихо, спокойно, лунный свет льется в комнату сквозь паутину занавесок. Облака стадом нечесаных барашков мчатся по небосклону. Отчего тогда мне так странно на душе? Отчего кажется, что глядит на меня кто-то из окошка в комнате? Мне и вправду померещилось чье-то лицо за окном, тонкие черты и полупрозрачный силуэт. Но как, если спальня моя на втором этаже дома?

— Тихо, тихо, — раздался из мрака голос Уха.

От этого скрипучего голоса я вздрогнула. Домовой мелкими шажками подбирался к окну, на ходу бормоча какие-то слова себе под нос. Ладони его при этом стали светиться зеленоватым сиянием, которое медленно расползалось по комнате, разгоняя тьму. Я, как завороженная, наблюдала за действиями домового, завернувшись в одеяло. А Ух подошел к окну и принялся водить перед ним руками. Рама начала мерцать таким же призрачным светом, по стеклу поползла странная вязь неизвестных мне знаков и узоров, они укрывали окно, как морозный узор, почти лишая возможности видеть, что творится снаружи. Потом эти странные письмена вспыхнули и осыпались зеленоватыми искорками, «впитавшись» в стены.

— Ого! — только и нашла я, что сказать.

— М-да… — протянул Ух. — И кто это там шастает? А? — и, повернувшись ко мне, добил.

— К тебе, может, захаживали?

— Кто? — растерянно отозвалась я.

— Понятия не имею, — пожал плечами домовой. — Ты у нас маг. Поди знай, кто там шастал.

— Это мне не привиделось? — испуганно покосившись на окно, переспросила я.

— Тогда нам обоим привиделось, — пожал плечами Ух. — По ночам на улицах всякое бродит. Тока ты не бойся. Он сюда теперь не сунется, я запечатал окно, спи спокойно. Никто тебя не тронет.

— Так ты маг? — забыв о страхе и вспомнив о любопытстве, уточнила я.

— Тфу! — сплюнул домовой. — Маг… Еще чего. Нечисть я. Домашняя, древняя. Я дом беречь приставлен, а как ты его от бед убережешь без силы? Мы… ну, нечисть в смысле, дети мира природы. Частичка ее ожившая и беречь ее законы приставлена. Кто лес стережет, кто реку. А кто, как я, — обитель.

Я наморщила лоб, припоминая все легенды про домовых. В них везде говорится, что они сторожат дом и помогают хозяевам. Я думала, они там крыс гоняют, пауков. Не ожидала, что они и ТАК его стерегут.

— И вы все одарены магией?

— Естественно, — пожал плечами домовой. — Я ж те не ваза с цветами, чтоб в углу для красоты стоять. Как же я дом от зла стеречь буду, если силы нет? Она у меня хилая, правда, тока в доме и действует. Да и я из дому не хожу… В общем, мне хватает.

— Интересно, а в нашей школе есть домовой? — задумчиво протянула я, глядя в окно.

Ух уже двинулся ко мне, задумчиво поглаживая бороду.

— Неа, это ж не дом, так, сарай, — отмахнулся Ух. — Каждый год народ меняется. Домовой селится там, где есть семья, где дом, где уют. Его одними стенами не удержишь. Да и люди в одном доме тоже иногда семьей только на словах и зовутся… Кого там стеречь, когда никто никому не нужен?

— Теперь я помню, как ты ложился рядом, когда я болела, — укладываясь в постель, промямлила я. — Как ты терся о ногу, мурлыкал. Все домовые прикидываются домашними животными?

Ух стоял рядом, с теплом и нежностью разглядывая меня.

— Неа, мы глаза и так отводить умеем, — мотнул головой Ух. — Мне просто мать твою жаль стало. Да тебя, одинокую. Подумал, буду с клубком играть, тебе и повеселее будет. А то только книги да книги… Да шарманка эта с клавишами.

— Спасибо тебе, Ух, — снова проваливаясь в сон, шепнула я. — Спасибо тебе за все…

— Спи, горюшко мое неприкаянное, — сквозь сон услышала я его ворчливый голос. — Нашелся бы кто тебе равный… эх, и когда ж тебе повезет-то? Сколько ты еще одна маяться будешь?

— Спасибо, и одного раза вполне достаточно, — сонно огрызнулась я.

— Ага. Выскочила замуж за первого встречного и ноешь, — сетовал домовой. — Нормального найди, чтобы стоил тебя.

Я почувствовала, как он подоткнул мне одеяло, как расправил задравшуюся простынь, поправил подушку. А ведь ранее, в детстве, чувствуя эти же движения сквозь сон, я думала, что ко мне приходила ночью мама. А все это время мой заботливый нянь спал у меня в ногах и грел своим теплом. Там, в далеком детстве, я ощущала его любовь почти явственно, но думала, это фантазии.

— Где же его найдешь? — вздохнула я, кутаясь в одеяло. — Тем более чтобы стоил.

— Найдешь, — усмехнулся Ух. — Ты только сердцем ищи, а не умом. Сердце — оно мудрее.

Он еще гладил меня по волосам, а я проваливалась в сон, медленно качаясь на его волнах. Как когда-то в далеком детстве, в котором сказка была всегда рядом со мной, а я о ней даже не подозревала.

В купе междугородного поезда было душно и жарко. А за окном уныло серели растерявшие былую позолоту пейзажи. Теперь миром правила промозглая сырость и бесконечные туманы, превратившие очертания мира в акварельный набросок. А поезд все мчал и мчал меня вдаль, со свистом и гулом проносясь мимо полей и деревень, выплевывая в воздух облака белого пара и распугивая птиц протяжными гудками. Солнце лениво просовывало лучи сквозь свинцовые тучи, разгоняя утреннюю серость и сырость, отчего каждый новый час в купе становился все невыносимее. Хотелось вскочить и, распахнув окна, впустить в законопаченное помещение свежий, пахнущий осенью ветер. Мечты, мечты. Паровоз раз за разом с пронзительным свистом выпускал в небо клубы сизого дыма, который тут же окутывал исполинскую машину зловонным облаком, оседая на ее стенках слоем копоти. Стук железных колес успокаивал, покачивание поезда убаюкивало, погружая в странное состояние сродни трансу. То ли сон, то ли явь. Я не заметила, как начала снова дремать, склонив голову на плечо и раскачиваясь в такт с самим поездом. Все же пришлось встать на рассвете и тащиться на вокзал, зевая и засыпая в двуколке. Очередной гудок спугнул дрему и спас от получения столь милого сувенира, как шишка на лбу.

Я снова поерзала на сидении, стараясь умоститься достаточно удобно, но увы, как ни верти, а три часа без движения дали о себе знать. Нога начала невыносимо ныть, как гнилой зуб, заставляя постоянно менять ее положение. Желание улечься звездой на полу купе все сильнее овладевало моим сознанием, но увы, ввергать в шок остальных пассажиров было бы перебором. Вытолкнула свой саквояж из-под сидения и возложила на него больную ногу, демонстрируя пассажирам напротив подошву своих жутких башмаков. Ничего, потерпят, раз уж я терплю. В моем возрасте робость — это уже даже недостаток, а не достоинство. Я снова начала дремать.

— Мелкарс! — донеслось из-за двери, и она с шорохом открылась, впуская проводника.

Поезд запыхтел и заохал, притормаживая перед остановкой. Мои соседи тоже суетились, выуживая свой багаж и захламляя им и без того маленькое пространство купе. Я меланхолично наблюдала за их суетой, ожидая, когда смогу выйти из поезда. Поправила шляпку, натянула перчатки на руки. Я никогда не тороплюсь, привычно дожидаясь, когда очередь к выходу иссякнет. Ненавижу толкаться в узком проходе, где постоянно есть риск быть сбитой особо спешащим пассажиром. А я девушка плохо маневренная, и легко травмируемая. На ходьбу нога отозвалась пронзительной болью, которая, видимо, слишком явно отразилась на моем лице.