Что ждет Россию (Том II) - Лович Яков. Страница 11

Итак, согласны ли вы? Франция верит вам, мало того, — она, быть может, вверяет в ваши руки свою судьбу. И вы понимаете, конечно, что эта судьба — судьба и вашей родины, так как свержение Советов не только спасет Францию, но и воскресит Россию.

Бриар кончил свою речь. Мы попросили час на совещание, чтобы обсудить удивительное предложение Бриара. Нас оставили в комнате одних. Кто-то из членов «Союза» сейчас же сказал, что, несмотря на лесть и комплименты ним, наше освобождение стоит только в зависимости от нашего согласия или отказа на предложение Бриара. Таким образом, мы останемся будто бы, несмотря на заявление Бриара, преступниками в глазах Франции, а вся речь Бриара — лицемерие. На это возразили, что нам нет дела до того, искренне или лицемерно к нам относятся. В нашем уставе сказано: «Все для России!» Таким образом, раз предложение Бриара может принести пользу России, мы должны это предложение принять. После короткого обсуждения все пришли к тому же выводу, и я от имени всех сообщил Бриару, что мы согласны на его предложение. В тот же день мы были освобождены.

После переговоров с моими друзьями я, выбранный новым председателем «Союза расплаты за Россию», заявил Бриару, что главным условием своей деятельности мы ставим полную независимость. Французские власти дают нам деньги, документы и все необходимое, но не имеют права вмешиваться в наш внутренний порядок, в нашу систему борьбы и т. д. Эти условия были приняты.

Большинство из нас владеет французским языком, а некоторые и немецким. Мы решили разделиться на три очереди. Первая должна убить руководителей наступления на Францию, если это убийство удается, вторая очередь убивает следующих сов-вождей, третья — следующих. Если бы первую очередь постигла неудача, — ее работу должна выполнить вторая очередь. Одним словом, мы приняли почти без изменения наш старый устав. Мы произвели жеребьевку. Я попал в первую группу. Мы решили начать действия в Бельгии, в тылу советской армии. Передав председательство Стрепетову, я выехал со своими помощниками в Бельгию, куда мы пробрались кружным путем, через Голландию. И вот мы в Брюсселе. К сожалению, пока дело подвигается вперед плохо. Приходится действовать очень осторожно.

Вот, Лозин, какие события привели меня в Брюссель. И, если хотите искупить свои ошибки в прошлом, — вы поможете мне, так как вы близко стоите к Зиберу и советскому командованию. Передавайте мне все необходимые сведения, помогите мне как-нибудь втереться в нужную минуту в советскую армию, — больше мне от вас ничего не нужно.

— Но я дал слово Зиберу… — смущенно пробормотал Лозин.

— Какое слово?

— Слово не вмешиваться в политическую жизнь СССР.

— Как вам не стыдно, Лозин! — возмущенно воскликнул Лерхе. — Неужели слово, данное этому негодяю, провокатору, может иметь какую-нибудь силу? Вспомните его грязное предательство, смерть Малявина, наше долгое тюремное заключение… Бейте его тем же оружием, которое он любит! Вспомните его горячие клятвы и подлую измену этим клятвам. Вспомните, как он говорил, что у нас нет морали, нет этики. «Наша мораль, — говорил он, — родина, наша этика — Россия», «Забудьте благодарность, преданность, любовь, забудьте честность, щепетильность, деликатность», «Красивые чувства не для нас — мы не принадлежим себе» и т. д. Помните, Лозин, что, если на одной чаше весов стоит ваша душа с ее маленькими переживаниями, то на другой — Великая Россия, ее счастье и благополучие. Вы измените своему слову, но вы поможете спасти родину. Что перевесит?

Лозин горячо пожал руку журналисту.

Глава 38

В ПАНСИОНЕ ФРАУ БЕРТЫ

— О, Боже мой! — воскликнула горничная Роза.

Она убирала комнату и складывала обрывки бумаги в корзину.

Вера лениво обернулась и посмотрела на толстую немку, стоящую на коленях. Роза изумленно рассматривала фотографическую карточку, почти разорванную пополам. Вера вспыхнула.

— Почему порваль? — сказала немка. — Такой красивый господин, такой умный… Почему порваль?

Вера порывисто подошла к немке, вырвала у нее карточку и бросила в корзину.

— Это надо выбросить… сжечь! Понимаете?

Роза лукаво посмотрела на красную от гнева и смущения Веру.

— О! — фамильярно проговорила она. — Я понимай! Раньше люпил этта господин, теперь не люпил. Теперь карточка не нужно — порваль. Да?

— Идите отсюда! — воскликнула Вера. — Вы говорите глупости.

— Глюпости, глюпости! Вы всегда так говорит: глюпости. Совсем не глюпости…

Роза вздохнула, добродушно посмотрела на полуотвернувшуюся Веру, потом подняла надорванную карточку, украдкой положила ее на стол и, взяв корзину, вышла из комнаты.

Вера видела маневр немки. Молодая женщина медленно подошла к столу и взяла карточку. С прекрасно сделанной сепии на Веру взглянули умные, насмешливые глаза Зибера. Тонкие губы, твердый подбородок… Она перевернула карточку и прочла:

«Никогда не думай обо мне дурно, Вера. Если и делал зло, — только во имя других. Я предвижу, что наши пути встретятся. Ты не умрешь, а разочарование во мне исчезнет. Ты простишь мне все и снова вернешься ко мне. Так говорит мне знание жизни, так говорит мне мимолетное прикосновение к твоей нежной душе. Я знаю тебя. Прости мне те тяжелые минуты, что я доставил тебе».

— Правда ли это? — прошептала Вера.

Вера поселилась на одной из маленьких улиц, выходящих к Ландвер-каналу, около Тиргартена. Молодая женщина заранее, из Москвы, списалась с фрау Бертой Эрдманн.

Когда в Москве было решено, что Вера останется в Германии, она вспомнила о фрау Берте и написала ей — впрочем, без особой надежды, что письмо дойдет по назначению: со времени бегства немки прошло уже много лет. Но письмо дошло и Вера получила ответ. Фрау Берта сообщала, что ей пришлось испытать много невзгод, ее возлюбленный, доктор Лемке, обманул ее и скрылся с частью ее денег. После этого она бралась за различные дела с переменным успехом и, наконец, остановилась на амплуа содержательницы небольшого пансиона. Она скорбела о кончине Шаменина, вспоминала счастливые дни далекой жизни в Москве и в заключение выражала готовность приютить «свою дорогую Верочка».

И вот Вера в Берлине.

Тихо и монотонно текла жизнь в пансионе фрау Берты. Населяли пансион благообразные старички, отставные чиновники, старые девы, два ветерана Великой войны и какой-то инженер. Последнего фрау Берта почему-то особенно уважала и считала самым солидным жильцом. С ним она советовалась, ему доверяла свои дела, ему жаловалась на дороговизну, на гнилой картофель, на новую войну с Францией. Через него же она устроила Вере уроки русского языка в двух богатых берлинских семьях.

В то утро, когда Вера с таким грустным вниманием рассматривала фотографию Зибера, фрау Берта, волнуясь и размахивая толстыми руками, жаловалась своему любимцу-инженеру на испорченное в доме электричество.

— Вы понимаете, это для меня разорение! То лопаются трубы, то звонит звонок, который никто не трогает, то привозят вместо угля торф. Они там, наверху, только воюют и не думают о населении! Они довоюют до того, что ко мне в пансион придут эти проклятые большевики! Тоже, союзников нашли!

Она возмущенно погрозила рукой центру города. Инженер кротко мигал красными веками и о чем-то думал. Потом дотронулся до руки фрау Берты:

— У меня есть два монтера — русских. Они получают на заводе гроши и будут рады маленькому заработку. Через час я пришлю их. Не волнуйтесь, милая фрау. При вашей полноте вам вредно волноваться.

— Вы один меня понимаете, — растрогалась фрау Берта. — О, если б был жив мой бедный Генрих! Я не знала бы тогда ни проклятого торфа, ни пансиона, ни тухлых яиц, которые вечно подсовывает мне бесстыжая Эмма с рынка, ни моей глупой Розы, которая не умеет сварить кофе. Так вы пошлете мне монтера?

Глава 39

ХРОМОЙ КОКАИНИСТ

Одна и та же мысль, назойливая, липкая, неотвязная… Днем, ночью, каждый час, каждую секунду — мысль о Зибере. Вера гонит эту мысль, старается думать о другом, растерянно хватается за книгу, уходит гулять, — но снова всплывает перед ней насмешливое, тонкое, бледное лицо. В темные ночи оно встает перед Верой так резко, что ей хочется крикнуть от ужаса и бежать, закрыв глаза и сжав зубы. Лицо вытягивается, становится сатанинским… Глаза манят, притягивают, увеличиваются, приближаются, вспыхивают огнем, проникают в душу… Вера вскрикивает и просыпается. Но даже прогнав последние остатки сна, Вера снова видит в углу сутуловатую фигуру Зибера и слышит, как он называет ее: «Вера…» Она в ужасе присматривается… но в углу никого нет.