Заслон (Роман) - Антонова Любовь Владимировна. Страница 37

Пробравшиеся в Благовещенск тряпицынские выученики уже потирали руки.

…Внеочередное заседание облревкома заняло не более десяти минут. Трилиссер, не вставая с места, зачитал решение:

«1. Принять срочные меры по обеспечению в городе революционного порядка.

2. Предотвратить выступление анархистствующих элементов.

3. Вывести без кровопролития с территории, занятой мятежным полком, танки».

Он помедлил и спросил:

— Но, может быть, прежде чем приступим к практическим шагам, попытаться договориться мирно, разъяснить интернационалистам суть буфера? Как смотрите, товарищи?..

Решение было единогласное: организовать митинг, воззвать к пролетарской совести интернационалистов, растолковать им идею буфера.

В отличие от прежних митингов — шумных, полных истерических выкриков анархиствующих молодчиков, на этот раз мадьяры слушали оратора с огромным вниманием. Говорил Трилиссер, которого они знали как стойкого большевика. Рядом с ним находились посланцы партии из Москвы.

Трилиссер говорил спокойно, не давая воли своему темпераменту, чтобы переводчик мог продублировать его для тех, кто плохо понимал русский язык. Буфер — идея Ленина. Буфер — временная уступка, чтоб избежать войны с Японией и дать окрепнуть Советской России…

Ленину мы верим, — заявили интернационалисты. — Нашими руками буржуазия не воспользуется. Мы защищали Советскую власть, и останемся ей верны…

Зарождавшийся конфликт был ликвидирован, попытка анархо-максималистов использовать венгров в своих черных целях потерпела провал.

Анархо-максималисты, узнав о состоявшемся митинге, утратили интерес к интернациональному полку. Девятый Чрезвычайный съезд единогласно голосовал за буфер. Отрезвившиеся интернационалисты выехали на Восточно-Забайкальский фронт бить Семенова.

В городе появилась первая книга Ленина «Детская болезнь левизны в коммунизме». Ее неотразимая полемика с левацкими заскоками развеяла все сомнения амурских большевиков, помогала им разрешать самые сложные вопросы. Книгу читали по ночам, устраивали громкие читки в организациях, но это был единственный и уже обветшавший экземпляр. Жить ему оставалось недолго.

— Эту книгу должен прочесть каждый, — сказал Вениамин, наблюдая, как бережно укладывает ее на верхнюю полку несгораемого шкафа редактор «Амурской правды» Караваев. — Нужно ее переиздать.

— Если бы у нас была хорошая бумага, — грустно улыбнулся старый большевик.

— Издадим на оберточной! — пылко воскликнул Вениамин. — Потомки с нас за это не взыщут.

На другой день ему поручили переиздание и редактирование книги. А вскоре стало известно, что нужно послать представителя амурской молодежи на Третий съезд комсомола в Москву. Вениамин нервничал, ему казалось, что не найдется достойного парня. О девушке и говорить не приходилось, любой не по плечу предстоящая дорога. Но на заседании Оргбюро Амурского комсомола отпали все сомнения: решено было послать Петра Мацюпу. Мацюпе выдали мандат, в котором значилось: «Постановили: принимая во внимание, что с экспедицией, которая едет на днях в Верхнеудинск, предоставляется возможным послать тов. на 3-й Всероссийский съезд молодежи в Москву… Представителем не выборным, а по назначению Оргбюро решено послать тов. Мацюпу Петра».

Вшивая в подкладку пиджака многократно сложенную бумажку, ширококостный и медлительный в движениях парень неожиданно для себя разволновался. Отдавая его в духовную семинарию, — пристроить сына в другое учебное заведение мужику не представилось возможным — отец заявил ему напрямик:

— И в мыслях не держу видеть тебя долгогривым попом. Кончишь нужные классы — и в деревню учителем.

— Хорошо, батя.

— При школе всегда клочок земли найдется. Сад посадишь. Пчел разведешь. Земля наша амурская щедра безмерно. Худо то, что народ здесь все пришлый, все оглядывается назад: «У нас в Рассее, да у нас в Рассее…» А пора бы про это уже и забывать! Волковские вон казаки вздумали было вернуться на Терек, а он их не принял. Переболели все трясучкой — которые даже померли там, — а остальные снова на Амур вернулись. Наша родина теперь здесь, ее и надо украшать. Нет вольготнее здешних мест!

В апреле восемнадцатого отец заявился к Мухину и сказал, что на берегу Бурей облюбовано иркунскими мужиками большое земельное угодье, и они намерены создать сельскохозяйственную коммуну.

— Что ж, дело задумано хорошее, — ответил председатель Совнаркома. — Разрешение дать тоже нетрудно. А что вы там, на голой земле, голыми руками станете делать?

— Да мы не голыми руками за землю хватаемся, — прищурил Семен Мацюпа лукавые хохлацкие глаза. — То ж кулацкий хутор, и там такая справа! Хозяин его добре запоганил себя в гамовском мятеже и как сиганул на китайскую сторону, так о нем и доси ни слуху ни духу. — Разрешение на организацию коммуны было получено, и отец направился в семинарию.

— Учишься, сынок?

— Учусь, батя.

— А не думаешь ли ты, что твоя наука могла б теперь на доброе дело сгодиться?!

В тот же день они выехали к себе в Иркун и деятельно взялись за организацию коммуны. К ним примкнула деревенская беднота. Богатеи посмеивались в бороды, но ни с осудой, ни с помощью не вязались. Просуществовала же коммуна только до середины сентября. Хлеб еще стоял в суслонах, когда обоим Мацюпам пришлось взять винтовки и уходить в тайгу, партизанить. Обмолачивал богатый урожай уже вернувшийся из Маньчжурии «хозяин».

Как бы рад был сейчас старый Семен Мацюпа, как бы он был рад! Но отъезд в Москву был так неожидан и скор, что даже нет времени написать родным письмо.

Теплый южный ветер врывается в распахнутое окно бревенчатого, из нетленной лиственницы, гамберговского особняка, шелестит исчерченными размашистым почерком гранками будущей книги. Уронив на руки голову, спит у стола Вениамин… За стеной, ворочаясь на осевшем под грузным телом пуховике, тяжко вздыхает Лазарь Моисеевич: «Был сын маленьким — спать не давал, вырос сын — сам не засну».

Босая, с повязанной белым платочком головой, проскальзывает в комнату своего любимца Лия Борисовна, захлопывает окно и гасит свет.

…Тяжело шлепая плицами, поднимается вверх по Амуру «Комета». Гаснут звезды и в воде, и небе, будто кто-то снимает их одну за другой, как цветные игрушки с рождественской елки. Ветер перебирает светлые волосы Алеши, раскачивает высокие черемухи в хуторе Верхне-Благовещенском, стучится в забитые окна покинутого гамовского куреня.

…Вооруженные винтовками и наганами, выходят из вагона на маленьком таежном полустанке трое. Отправив поезд, начальник полустанка опасливо покосился на приезжих и, не обмолвившись и словом, поспешно прошел в здание. Свои ли, чужие, кто их разберет? А время тревожное — излишнее любопытство может стоить головы.

— Ну вот… — неопределенно протянул стройный парень, в котором, несмотря на немудрящую одежонку, все же угадывался военный. — Вроде бы приехали.

— Сядем. Покурим, — предложил другой, темноволосый и синеглазый. — Развидняется, зашагаем дальше.

Петр Мацюпа в синей, из китайской дабы, туго подпоясанной и топорщившейся на спине рубахе промолчал и, сняв с плеча винтовку, присел на лежавшие грудой старые шпалы. Оба спутника последовали его примеру, блаженно вытянув ноги в тяжелых, с обмотками, солдатских ботинках.

Из-за желтого станционного здания вышел коренастый человек в брезентовом дождевике и лихо сдвинутой на затылок мохнатой бараньей папахе. Подойдя к приезжим, он поздоровался, будто нехотя спросил:

— Откуда путь держите? — И услышав короткое «из Благовещенска», сделал знак следовать за собой. Мацюпа глянул на своих спутников. Они посмотрели на него, потом все трое разом взглянули на незнакомца.

— Может, тут кто к теще на блины приехал, — сказал тот, гася в узковатых глазах усмешку, — тогда звиняйте, что обеспокоил. Я только по тайге… проводник. — Он повернулся к ним спиной и, неслышно ступая обутыми в мягкие ичиги кривоватыми и крепкими ногами, пошел к шумевшему на предрассветном ветерке лесочку. Тогда они, все трое, тоже вскочили и пошли за ним. Раздвигая руками росистые ветки, незнакомец вывел их в низинку, где паслись стреноженные кони. Расстегнув волосяные путы, проводник аккуратно повесил их на ближний куст, раздал всем поводья.