Заслон (Роман) - Антонова Любовь Владимировна. Страница 51

Стриженая девушка, столкнувшаяся с Алешей в передней, сказала, что секретарь занят и придется обождать. «Наверное, приезжая, — подумал он. — Много людей понаехало за это время. А мушкетеры?»

— Какая нелепость, и почему вы думали найти их именно здесь? — донесся до него через плохо прикрытую дверь чей-то голос.

— Но почему же нет? — горячо возразил ему другой, свежий, юношеский, до странного знакомый. — Алексей Луцкий прекрасно знал Благовещенск…

— Позволь… позволь, — перебил его первый, — все это крайне прискорбно, но верить в то, что Лазо, Луцкий и Сибирцев живы, уже не приходится. Не в характере наших врагов терзать свои жертвы долго и бесплодно…

— А ты что томишься здесь, товарищ?

В маленькой комнате вспыхнул свет. Алеша не успел ответить.

— Жив, здрав, невредим! Алеш, да неужто это ты собственной персоной?! — весело сыпал словами стоявший перед ним Нерезов. — Рад страшенно! Облобызать бы тебя, прилечь на плечико, но тороплюсь: дан приказ прибыть сей же час! Если ты к секретарю облкома, то шагай со мной, — закончил он уже более серьезно.

— Мне женщина какая-то велела подождать здесь.

— Никогда не слушай женщин. У нас здесь просто: входи, входи!

Нерезов пропустил вперед Алешу и приостановился на пороге, окидывая быстрым взглядом небольших светлых глаз кабинет, в углах которого уже начинали сгущаться сумерки.

Секретарь облкома партии стоял, прислонившись к письменному столу, и курил. Густые, слегка вьющиеся волосы падали ему на высокий лоб. Весь обратившись в слух, он не замечал вошедших. Но сидевший к ним чуть боком тоненький узколицый юноша, бегло глянув на Алешу, дружески ему улыбнулся. Это был тот самый комсомолец, что ехал на «Комете» до Джалинды. Вдруг он изменился в лице, вскочил и бросился к ним.

— Петр, — сказал он негромко, — неужто ты?

— Саша! Д’Артаньян! — в голосе бывшего коменданта Норского Склада прозвучала ликующая радость.

«Так вот кто этот таинственный д’Артаньян, о котором столько говорилось и в Николаевске, и в Керби!» — Алеша только теперь вспомнил, что видел его во Владивостоке при посадке на пароход.

Ребята тискали друг друга в объятиях, хлопали по плечу, смотрели в глаза, обнимались снова. Оба они были растроганы до слез, оба пытались скрыть это и потому смеялись.

— У меня от прошлого одно имя осталось. Прошу любить, жаловать и помнить: величают теперь Булыгой.

— Нет, Саша, неужели это ты?! — Они опять рассмеялись: Булыга звонко, заливисто, Нерезов медлительно и негромко, будто подсмеиваясь над самим собою.

— Ну будет вам, — сказал наконец секретарь облкома. — Угадай-ка, зачем я тебя позвал? — обратился он к Нерезову.

Тот пожал широкими плечами, грубовато хмыкнул:

— Сам черт не угадает, что у тебя на уме, Сергей.

— Ага, сдаешься, — лицо секретаря сияло от удовольствия. — Ни в жизнь тебе не угадать! — Смеясь, он выбежал из кабинета.

— Вот, — не то сердясь, не то восхищаясь, сказал Нерезов, — ему бы елочным дедом-морозом быть, больно любит одаривать! Значит, и ты к нам прибился, Саша. Добре! Добре!

— Так ведь кесарю кесарево, слесарю слесарево, а большевику красный Амур! А где же… — Саша не докончил фразу, вернулся секретарь облкома, так же стремительно и шумно, как и вышел. Он тащил кого-то за руку, тот со смехом упирался:

— Да я сам пойду, сам…

— Вот рекомендую: наш новый инструктор облкома! Ну как, встречались? — включая верхний свет, спросил секретарь.

Посредине комнаты, жмурясь от яркого света, стоял Бородкин.

— Саня! — крикнули в один голос Булыга и Нерезов. — Друг!

— Братцы мои! Ребята… — глаза Сани полыхнули синим пламенем. Пушистые ресницы заморгали. Он обнял друзей и приник к ним по-детски трогательно и просто.

Секретарь облкома партии поманил Алешу рукой и вышел вместе с ним из кабинета. В маленькой, окнами во. двор, комнатке он усадил его на стул, примостился сбоку письменного стола сам и пытливо глянул в глаза:

— Что там стряслось у тебя, Гертман? Сразу увидел, что невмоготу тебе, да видишь, с ребятами как обернулось. Вылетели все они из Орлиного Гнезда, да попали в непогодь, в тайфун великий. Разметало их в разные стороны, ну как было не свести всех вместе?!

По тому, как насторожился секретарь облкома при первых же его словах о вынужденном простое «Кометы» и о поведении Савоськина в пути, Алеша понял, что пришел сюда не напрасно.

— Свой парень, видать по всему, — сказал секретарь о Померанце, — а колеблется. Почему он не в партии? Ты не задумывался над этим, Гертман?

Алеша смутился и чистосердечно признался:

— Нет.

— Партия — авангард рабочего класса и обязывает быть чутким. Ни один стоящий человек не должен выпадать из поля зрения коммуниста. А ты проплавал с человеком целое лето, из одной чашки с ним ел и пил, а в нем самом не разобрался.

— Что же мне теперь делать?

— Разыщи завтра с утра этого парня и скажи, чтобы он зашел ко мне. А Савоськина твоего мы найдем и сами, прощупаем, чем он дышит, поговорим о жизни. Понял? И свяжись ты как можно скорее с Гамбергом, ему энергичные помощники ой как нужны! Ну и меня, старика, не обходи стороной. — Секретарь облкома улыбнулся, показав веселую белизну зубов. Он явно щегольнул этим словом «старика». Секретарю Амурского облкома недавно «стукнуло» двадцать четыре. Старость была так далеко, что и не верилось, придет ли она когда- нибудь, эта старость. Впрочем, это был возраст по тем временам солидный. Над могилами жертв интервенции и белого террора поднималась молодая поросль, имеющая, несмотря на молодость, и боевой опыт и политическую закалку.

Обхватив Алешины плечи, секретарь облкома вышел с ним в узкий коридор.

— Уже пошел? — спросил он, столкнувшись лицом к лицу с Нерезовым. — Что больно скоро наговорились?

— Мне в затонской ячейке выступать. Пока добегу… Спасибо, Сергей, что свел нас вместе. В эдаком кипении не скоро бы узналось, что и эти ребята уже амурскую землю топчут, наш амурский хлеб едят! — выкрикнул Нерезов, сбегая вниз по звонким ступеням.

Братишка сидел, чуть не прижавшись носом к лампешке с подвернутым фитилем, — чтобы меньше шло керосине — и читал какую-то книгу.

— Колька! — окликнул его с порога Алеша.

Вихрастый подросток не обрадовался и не удивился; захлопнув книгу, он посмотрел на брата, будто пробуждаясь от волшебного сна.

— Приехал? — буркнул он, диковато глядя в сторону.

— Как видишь! Как ты тут? Федор часто бывает?

Мальчишка пожал угловатыми плечами и выбежал из комнаты. Алеша снял фуражку и огляделся. Пол был чисто вымыт. На столе скатерка. Опрятная постель не смята. Он остался доволен осмотром.

Колька притащил запотевшую бутылку молока, поставил на стол хлеб, картошку, соленые огурцы. Разговор не клеился.

Младший брат не прикоснулся к пище, на вопросы отвечал односложно, сам не спрашивал ни о чем, и все косился на свою книгу. Видимо, он привык читать во время еды, но опасался, что это не понравится Алеше.

Хромовые ботинки пришлись Кольке по душе. Он примерил их сразу же после чая, походил по комнатке. Ботинки поскрипывали. За тонкой переборкой переговаривались женщины.

Подобревший подросток пояснил:

— Беженки из Николаевска. Понаехало их в город страсть как много, и еще, говорят, едут.

Алеша занялся своими чертежами. Аккуратно свернутые в толстый валик и занимавшие очень мало места, они заполонили теперь стол, кровать, разлеглись на полу и, когда был найден нужный, снова были свернуты и скромно уместились в уголке. Он внимательно разглядывал чертеж продольной штольни. Идущие в разные стороны штреки заинтересовали и младшего. Чертеж в целом напоминал сильно разветвленное дерево. По тому, как Алеша ерошил свои белокурые волосы, Колька вывел заключение, что в чертеже есть какая-то неточность. Он знал, что этот чертеж стоил Алеше многих бессонных ночей, и мальчишке стало вдруг жалко брата. Захотелось сказать ему что-нибудь приятное, но это было не так-то просто, если человек в свои пятнадцать лет знал, что ласковые слова говорят одни девчонки, и презирал их за это. Примостившись в углу кровати, он сидел, тихонько болтая ногами, любовался новыми ботинками и терпеливо ждал, когда Алеша глянет ненароком в его сторону.