За Кубанью (Роман) - Плескачевский Лазарь Юдович. Страница 65

«Эх, какая досада, — думает он. — Хотел преподнести Кучуку подарок, а что вышло… Лучше бы прикончил его там, в лесу».

Рассветает, а до опушки еще далеко. Теперь можно пришпорить лошадей. Во время скачки мысли в голове не плывут, а прыгают, как мячи. Всадники влетают на опушку и берут влево. Но поздно. Тихо кругом. Ибрагим возвратился в лагерь, когда солнце уже стояло над лесом. И сразу увидел — случилось что-то чрезвычайное. Лошади оседланы, подводы нагружены всяким барахлом, люди стоят у пулеметов.

— К Улагаю! — кричит кто-то Ибрагиму.

Улагай стоит на крыльце своего дома, за ним, у дверей, Аскер. А Улагай насуплен, по лицу мечутся желваки.

— Упустил, мерзавец! — выкрикивает Улагай.

— Не удалось догнать.

— Не удалось? Пропьянствовал, мерзавец! И меня не предупредил! Никого не выслал навстречу! Ведь тут уже могли быть красные! Чудо, что их еще нет! Предатель!

Улагай делает шаг вперед, щеку Ибрагима обжигает удар.

Ибрагим закусывает губу, опускает глаза. Виноват.

— На первый раз прощаю, — бросает Улагай. — Останешься при мне. Разбиваемся на группы, занимаем до ночи круговую оборону в лесу. Ночью перебазируемся. Маршруты сообщу командирам групп.

Ибрагим не знает, что делать. Он чувствует на себе насмешливые взгляды людей, которые еще вчера глядели на него с завистью. Впрочем, вчера и он не почувствовал бы всего позора этой пощечины, но сегодня… В ушах звучит брань Максима: «Лакей».

«Пожалуй, даже не лакей, а просто ничтожество, — думает Ибрагим, следуя за Улагаем. — Смелый, отважный Ибрагим! — издевается он над собой. — Смел перед беззащитной девчонкой».

— Ибрагим, — бросает Улагай. — Я буду на своем месте. Проверь всю оборону. Начни с наблюдателей.

— Есть! — едва слышно отвечает Ибрагим. Голос его дрожит.

«Погорячился, — думает Улагай, глядя ему вслед. — Перехватил. Теперь смотри, как бы нож в спину не всадил». Да, момент критический, сейчас все смотрят на командующего. Нужна выдержка. Да где ее наберешься, этой выдержки, если все летит ко всем чертям. Агент Врангеля, с которым он встречался на побережье, показал ему копию телеграммы на имя Ленина. «Ни одного солдата Врангеля на Кубани нет. Банды генералов Фостикова, Крыжановского частью истреблены, частью прижаты к горам. Серго Орджоникидзе».

Улагай чувствует — и его вина есть в этом большом поражении. «Вина… — твердит он себе. — Вина или беда?» Нужно наконец разобраться в этом. Разве мог он подумать, что бойцы его охраны способны освободить большевистского комиссара? Что-то происходит с черкесами. Они начинают забывать слова пророка Магомета, отступают от шариата. Пропасть между ними и большевиками исчезает словно бы сама собой. По мосту, переброшенному русскими, с каждым днем валит все больше народу.

— Ну что ж! — На побелевшем лице Улагая появляются красные пятна. — Пусть пеняют на себя: «главарь» свое слово скажет.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Быть может, не удалось бы беглецам ускользнуть от погони, если бы Кемаль не ухитрился вечером обмотать копыта лошадей мешковиной. Так они и дожидались седоков.

Прежде чем сесть на коня, Максим обнял Ильяса. Кемаль отвернулся: эти русские не умеют себя вести. Дорога каждая секунда, а он нюни распускает. И Ильяс хорош — вместо того чтобы поставить парня на место, хлюпает носом. Кемаль вскакивает на коня, отвязывает карабин, щелкает затвором, но все это не производит на друзей ни малейшего впечатления.

— Как будем ехать? — громко спрашивает он, чтобы напомнить товарищам, что дорога каждая секунда. Вопрос, впрочем, весьма существенный. Ночью по дороге продвигаться опасно — в любой момент можно напороться на чью-либо засаду. Но еще опаснее выжидать в лесу.

— Будем пробираться в наш аул, — предлагает Ильяс. — Бело-зеленые нас не тронут, а красные тем более.

— Теперь мы разноцветные, — шутит Максим. — А знаешь, Ильяс, кто в Екатеринодаре? Спаситель наш, Ермолай.

— Ермил? — заулыбался Ильяс. — Что делает?

— Деревяшку обстругивает пока что.

— Зачем деревяшку обстругивает? — недоумевает Ильяс.

— Вместо ноги. На польском фронте оттяпали. Как подлечится, возьму к себе ездовым. Верный человек, с таким в огонь и воду.

— Если б не он… — Ильяс не договаривает.

Потом они рассказывают друг другу о своих злоключениях.

— Теперь оба умнее будем, — делает вывод Максим.

— Поддадим? — предлагает повеселевший Ильяс: после исповеди ему становится легче.

Они переводят коней на рысь. Поднимается солнце. Максим поглядывает на изогнутую спину Ильяса и улыбается. Старый друг, говорят, лучше новых двух. Но и новый друг порой оказывается незаменимым.

— Нужно сделать остановку, — слышится голос Кемаля.

Доскакав до какого-то полуразрушенного сарая, Кемаль спешивается. Они следуют его примеру.

— Посмотри на себя, — советует он Максиму. — В таком виде тебя и красные, и бандиты задержат.

Оглядев себя с ног до головы, Максим погрустнел. Английский френч, уже давно потерявший свою былую респектабельность, весь в клочьях, на груди — бурые пятна и сгустки запекшейся крови. На галифе целы только хромовые нашлепки. В относительном порядке лишь буденовка да сапоги.

— Удивительно, что карманы не вывернули, — вдруг вспомнил он. — Кое-что любопытное нашли бы там. Еще одна наука: не носить с собой то, чем может заинтересоваться враг.

— Бери мою черкеску, — предлагает Ильяс. — Или бешмет.

— Зачем человека раздевать? — возражает Кемаль. — У меня в мешке обмундирования на целое отделение хватит.

Нарядная коричневая черкеска с блестящими газырями и диагоналевые галифе преобразили Максима. Очистив карманы френча, он бросил его на терновый куст. За ним последовали и заморские галифе.

— Вот теперь тебя каждый своим считать станет, — самодовольно замечает Кемаль.

Так никогда и не узнает Максим, что наряд этот Кемаль мечтал подарить отцу. Полтора года возил в тороках.

И снова пылят по степной дороге, растянувшись гуськом, — так безопаснее: ни спереди, ни сзади не застигнут врасплох. Внезапно Ильяс придерживает коня — ждет Максима.

— Послушай, Максим, — шепчет < он, дрожа от возбуждения. — Давай возьмем аульский отряд и нагрянем на штаб. Может, Улагая сцапаем. А?

— Улагай не глупее нас, — расхолаживает его Максим. — Штаб уже меняет место. Долго ли? Отойдет на пять верст в сторону, и нет его: лес не окружишь. А пока мы на пустое место будем нацеливаться, Алхас с аулом разделается, как волк с ягненком.

Бандит, как говорится, легок на помине — впереди слева надвигается туча «алхасовского» леса. Вдали маячит группа всадников. Похоже, что сейчас они пустятся наперерез. Так и есть, скачут.

— За мной! — командует Ильяс. — Не отставать.

Бандиты — их человек десять — на дороге. Ильяс несется прямо на них.

— Салам! — кричит он. — Как дела?

Кто-то его узнает.

— О-у-а, Ильяс! Куда?

— Языком болтуна пирог начинили. Что впереди?

— Возле аула красный патруль. Иногда выходят на дорогу, — объясняет один. — На всякий случай запомни их пароль: «Мушка».

— Спасибо, друг. Привет Алхасу. Скоро загляну к вам.

— Сам приветствуй его, может, тебя и не хлестанет. А что, у вас и русские? — Он во все глаза разглядывает Максима.

— У нас всякие, — вмешивается Максим. Его смешная адыгейская речь вызывает улыбки.

— И бабы есть?

— Только для начальства, — отшучивается Ильяс.

— Чтоб оно подохло, это начальство, — заключает бандит. — Будь здоров, Ильяс, заезжай на обратном пути. Постой-ка… — Он тихо спрашивает: — Ты там в штабе не слышал, когда все это кончится?

Ильяс не знает, что сказать.

— Улагай говорит — вроде бы скоро. А там — кто его знает. Не верится…

— Улагай… — еще тише шепчет бандит. — Ты в горах был? А не пробовал яйцом гору пробить? Ну попробуй. Заезжай, поговорим. Тут у нас некоторое ребята толкуют, что, если ночью пойти домой, красные ничего не сделают.