За Кубанью (Роман) - Плескачевский Лазарь Юдович. Страница 91

Но Сулейман упорно молчит.

— Где вы видели Улагая в последний раз?

Сулейман отворачивается.

— Кому вы должны передать записку для Улагая?

Сулейман бросает на задающего эти вопросы Сергея Александровича презрительный взгляд.

— Напрасно тратите время, — высокомерно произносит он. — Это мои последние слова.

Сергей Александрович приказывает увести арестованного.

— Сейчас, — продолжает он, когда Сулеймана уводят, — мы отправимся в город. Бандитов увезем. Их закутать в бурки, положить на дно машины. Ильяс с отрядом должен ночью скрытно устроить засаду. Его отряд мы возьмем с собой, высадим верстах в десяти от аула. Запастись продуктами и боеприпасами, условиться с Максимом о связи. Задача: захватить руководителей фаланг, ожидать связного от Максима или от меня с дальнейшими приказаниями. Вопросы есть?

— А как же с Улагаем? — не выдержал Максим.

— Неужели ты поверил, что он явится в лес? — удивился Сергей Александрович. — Убежден — это отвлекающий маневр. Сейчас волк уносит ноги. Хочет оказаться в нетях и бросает нам приманку — своих костоломов. Сулейман, конечно, заговорит, но толку от его показаний будет мало: Улагай перехитрил их всех. Впрочем, как и нас. Взял подлостью. Скорее всего, он уже за кордоном…

Максим в ярости сжал зубы, лицо его побелело.

— Выполняйте! — приказал Сергей Александрович.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Ночь. Огромный вал, гигантский черный вал, перекатывающийся по земному шару.

Ночь. Долог ее путь по нашей стране. Она плывет от Уэллена к Владивостоку, окутывает мраком Яблоновый хребет, наплывает на Урал, затягивает — пересохшие, жаждущие влаги, дождей поля Центральной России.

Ночь. Тишина и грохот шрапнельных разрывов. Радости, тревоги, безудержный разгул, тихие раздумья. Мучительные, словно родовые схватки, творческие терзания.

Ночь. Пора сна, который, подобно обмороку, наваливается на человека, изнуренного трудом, заботами и печалями. Пора дел, не подлежащих оглашению. И пора мучительных, трудных решений.

Зачерий расхаживает от дерева к дереву, то и дело тоскливо вглядываясь в сторону петляющей по опушке дороги. Перед глазами Магомет: мальчишка что-то прихворнул. При появлении отца сияет, оживляется. «Ты у него как лекарство», — радуется Аннушка. Куда девалась его былая жизнерадостность. Тревога за семью не покидает ни на минуту, среди людей чувствует себя одиноким. И определение этому одиночеству нашел: одинок, словно нищий на кладбище. Бросает взгляд на светящиеся стрелки часов: десять. Истекают последние минуты…

Почти два месяца промелькнуло с тех пор, как покинули они с Улагаем дом расторопного и не такого уж туповатого, каким он желал казаться, муллы. Немало поколесили по горным аулам, прежде чем получили известие: кажется, облава на Улагая прекратилась. Не верилось. Решили, что красные лишь притаились, что наблюдение усилено еще больше. Тут-то и проявилась находчивость муллы. С каждым днем к нему стало приходить все больше посетителей, почти все они что-то уносили — кто священную книгу, кто ничего не значащую записку, кто кусок материи, банку керосина, кулек крупы. И почти каждый что-то приносил. Один и принес то, что с нетерпением ожидали и мулла, и Улагай: привет от Энвера. Расшифровав нехитрое послание, мулла узнал, в каком месяце и какого числа, куда и в какое время суток за Улагаем явится «Сурет». Ни Улагай, ни даже сам мулла и представить не могли, какой долгий и кружной путь проделала пилюля с нацарапанным на ней словом «Сурет», прежде чем попала в руки адресата. Мулла со своим доверенным лицом переслал ее известному краснодарскому адвокату. Тот, повертев и понюхав, тяжко вздохнул и, уложив в объемистый портфель пачку жалоб и прошений, отправился в Москву. Прямо с вокзала на извозчике добрался до Тверской. По пути неоднократно оглядывался— не увязался ли кто за ним. Затем зашел в аптеку. Встретившись взглядом с провизором, нахмурился. «Я вчера просил порошки от головной боли, а вы мне подсунули черт знает что…» И достал из жилетного кармана порошок. Провизор взял его и вышел. Через минуту возвратился. Подавая пакетик с порошками, сказал: «Извините, теперь-то вы избавитесь от головной боли».

Адвокат сунул пакетик в карман и, не попрощавшись, вышел. Вечером порошок перекочевал в руки человека, уезжавшего за границу. В одной из европейских стран он передал его дипломату. Джентльмен, оставив все свои дела, отправился к начальству. Прошло еще несколько дней, и сигнал тревоги, поданный Улагаем, дошел до Энвера. Вскоре пришел и ответ.

Начиналась весна, и в ожидании катера Улагай надумал провести остаток дней там, где собирался строить загородное имение, — в секретной избушке. О новом пристанище никто не знал. Для связи были назначены условные дни и места. Это могло произойти лишь в случае, если Энвер менял место встречи. Ничего больше теперь Улагай не интересовало.

Они бродили по горам, каждый думал о своем. Улагай — о том, с кем теперь придется иметь дело, Зачерий — о семье. Сколько раз собирался он признаться Улагаю, что бежать за границу не намерен, что обзавелся тут семьей, что дороже жены и ребенка у него никого на свете нет. Боялся насмешек, боялся, что толстокожий Кучук, любивший лишь себя, коснется его тайны своими хамскими шуточками. И потому решил преподнести сюрприз перед отходом катера. «Счастливого пути, друзья, я остаюсь, адью. Желаю счастья».

И вдруг подумал: а не взбеленится ли Улагай? Ведь ему там, за границей, нужен хоть один живой свидетель его доблести и геройства. Ему, наконец, необходим сам Зачерий как помощник. Быть может, стоит, пользуясь ночным мраком, засесть за ближайшей скалой и помалкивать, пока катер не отчалит. А тогда разыскать брошенных ими же лошадей и податься в город? Пожалуй, это лучшее решение вопроса. Не нужно объясняться, выслушивать попреки в слабохарактерности или даже предательстве, не нужно унижаться перед человеком, с которым уже давно хотел и должен был порвать.

— Зачерий, — раздался приглушенный голос Улагай.

Зачерий промолчал. «Вот здесь тропинка… — лихорадочно соображал он. — Еще не поздно…»

— Ты что, онемел?! — закричал Улагай встревоженно, и Зачерий понял — теперь не затаишься.

— Здесь я. Кажется, пора сигналить.

Решил: «Объявлю, когда сядет в катер. Проглотит…»

Они стали спускаться к берегу. Впереди — Улагай.

Раскинув полы плаща, Улагай прижал к животу карманный фонарик и включил его. Еще раз, еще. Точка-тире-тире-тире-точка. Не успел выключить фонарик, как с Моря откликнулись. Тонкий лучик, направленный на них, отстукал: тире-точка-точка-точка-тире. Почти тотчас донесся ровный стук движка.

Улагай достал из-за борта черкески шкуровский браунинг № 2 — так называемый «дамский револьвер».

— На всякий случай, — проговорил он. — А вдруг Энвера перехватили и заставили сигналить?

«Вот бы счастье», — подумал Зачерий. Но вслух не сказал ничего. Еще несколько минут, и катер, резко и круто развернувшись, закачался у берега.

— Придется, Кучук, на этот раз промочить ноги, — раздался веселый голос Энвера. — Впрочем, я не прочь прогуляться по берегу. Дневное наблюдение. показало, что вокруг никого нет. — Соскочив в воду — она доходила ему до колен, — он зашлепал к берегу. Пожав руку Улагаю, всмотрелся в его спутника.

— Зачерий, — обрадовался он. — Значит, к нам!

— К сожалению, нет. Я остаюсь.

— Как? — Улагаю показалось, что он недослышал.

Энвер, сделав шаг назад, сунул руку за борт плаща.

— Я остаюсь! — громко и решительно повторил Зачерий. — Я решил остаться. Прощайте, друзья.

— Не понимаю, — недоуменно проговорил Улагай. — Ты шутишь? Сейчас не время.

— Я не шучу, Кучук, — возразил Зачерий.

— Почему ты не хочешь ехать с нами? — вмешался Энвер.

— Сын заболел, — с трудом выговорил Зачерий.

— Что ты мелешь? — угрожающе пророкотал Улагай. — Откуда у тебя сын?

— Я еще при Деникине женился. Сын Магомет. Ему недавно год исполнился…