Повести и рассказы - Алексин Анатолий Георгиевич. Страница 25

— Джульетта вовсе не считает, что недостойна любви. Она вообще не волнуется о том, как воспринимают ее другие. Ей нужен Ромео! Поверив однажды в его чувства, она в них уже ни на секунду не сомневается. А ты только и делаешь, что сомневаешься в каждом слове, которое я к тебе обращаю. Преодолей себя. Очень прошу! Иначе у нас ничего не выйдет…

— Я постараюсь.

— У молодых влюбленных одна цель, так сказать, сверхзадача: спасти свою любовь от ненависти и вражды. Не прибавляй им трудностей! Умоляю тебя!.. В зале я об этом не хочу говорить. Но поверь: ты — Джульетта! И я, Ромео, люблю тебя…

На сцене он продолжал убеждать ее в том же самом:

В зале переглядывались… Зина преодолела себя. Она не могла подвести Андрея… И, заставив себя забыть о том, что она Зина Балабанова, разуверившаяся в своих женских достоинствах, отвечала с восторженностью Джульетты:

— Таких страстей конец бывает страшен, — в перерыве сказала Лера, повторив слова монаха Лоренцо.

Актеры, давно знавшие Зину, поглядывали на нее с удивлением и даже с претензией, будто она от них раньше что-то скрывала.

Эффектная блондинка Галя Бойкова спросила ее:

— Ты без грима?

— Как все, — ответила Зина.

Галя пригляделась к ней и недовольная отошла.

Лера согласилась пообедать вместе с Андреем и Зиной в театральном буфете.

Сидевшая за соседним столиком молодая артистка рассказывала своим подружкам:

— Только что ко мне в вестибюле подходит Пат и спрашивает: «Вы были на репетиции?» — «Была!» — говорю. «И вам это нравится?» Говорю: «Нравится!» — «Беда в том, что вам не с чем сравнивать!» — «Почему не с чем? Я сравниваю…»

— Верочка, дай мне горчицу! — попросила Зина молодую артистку.

— У нас на столе есть горчица, — сказала Лера. — И неужели рядом с Патом в театре нет ни одного Паташона?

— В смысле роста?

— Нет… в другом смысле. Он ни с кем в театре не контактируется? Проще сказать, не дружит? Хотя я сама знаю, что нет.

— К нему многие относятся уважительно, — сказала Зина.

— Не грубят ему?

— Преклоняются перед его эрудицией. Но нельзя… Как бы это тебе объяснить? Нельзя читать футболистам лекции о пользе спорта, а на поле не выпускать!

— У меня нет папиной эрудиции, — сказала Лера. — И мне не с чем сравнивать ту сцену, которую я сегодня увидела. Только я поняла, что вы покажете не просто шекспировскую трагедию, а трагедию о юных для юных.

— Это чувствуется?! — воскликнул Андрей, не отвлекавшийся до сих пор от еды. — Я бы расцеловал вас.

— Уже?! — сказала Лера. (Андрей уткнулся в тарелку.) — На сцене вы были гораздо решительней!

— Нет, действительно здорово, если уже сейчас чувствуется, что это будет для юных! — сказала Зина. — Надо знать своих зрителей. Понимаешь?

— Понимаю, — с неожиданной грустью ответила Лера. И, обратившись к Андрею, сказала: — А вам, между прочим, обедать в этом буфете нельзя. Вам необходима диета.

На вечернюю репетицию она тоже осталась.

Это была репетиция, которую Зина называла «реставрацией». Репетировали тот спектакль, с которого Андрей начал свое знакомство с ТЮЗом.

Он бегал по сцене и умолял актеров быть обаятельными.

— Поймите, Анна Гавриловна должна всех вас любить! Иначе нет никакой трагедии… Ну, перейдет в другую школу — и все. А она не может с вами расстаться. Как с родными детьми… Но тут есть разница! Родных детей любят все равно, какими бы они ни были. А учеников только тех, которые стоят любви. Вот к вам, например, она привязана потому, что вам тяжело: неизлечимо болен отец, маленькие брат и сестра — от вас раньше времени ушло детство… А вы ей необходимы, потому что она первая разглядела ваше математическое дарование. А вы очень добры ко всем, даже к тем, кто этого не заслуживает, — и поэтому она к вам тоже очень добра… Только я должен поверить в то, что от вас в самом деле раньше времени ушло детство, в то, что вы действительно будущий математик, а вы и правда очень добры… Верю же я, что Зина бросится на защиту учительницы математики, которая ставила ей одни только тройки! Я верю: она выскажет в глаза все, что думает, другой математичке и даже директору школы. И не послушает тех, кто будет советовать ей «не встревать». Простите меня, пожалуйста… Я знаю, что надоели эти режиссерские «верю», «не верю», «вижу», «не вижу». Но я сейчас не могу найти других слов.

Андрей улыбнулся так честно и безмятежно, что всем захотелось выполнить его просьбу.

Когда возвращались домой, Лера сказала:

— Люди искусства умнеют в работе… Я помню, у папы был знакомый драматург. За столом он не мог связать пяти слов, а после его пьесы я целую неделю думала. Или был еще один известный актер-комик. Я помню, его пригласили на Новый год, чтобы всем было весело. А он сказал за всю ночь только два слова: «Здравствуйте!», когда к нам пришел, и «До свиданья!», когда со всеми прощался. Андрей, что вы там шепчете? Что-то, кажется, про матерей, которые бросают детей своих?..

— Готовлюсь к репетиции с Ксенией Павловной.

— К третьей… за один сегодняшний день?

— Вы же говорите, что люди искусства умнеют во время работы. Вот я и стараюсь! К тому же нам с ней послезавтра показываться.

— Что-о?! Так скоро? — уставилась на него Зина.

— Мне кажется, не стоит тянуть. А то Ксения Павловна передумает. Я это чувствую.

— Она ужасно волнуется, — сказала Лера. — Отец не может понять, в чем дело. Если это получится…

— Получится! Я не сомневаюсь, — сказала Зина.

— Я всегда мечтала, что мама вернется на сцену. Я ведь жутко тщеславная! Вот, думала, тогда я приглашу в зал всю нашу школу. Устрою общественный просмотр! А потом мама придет к нам в школьный зал, чтобы рассказать о своих творческих замыслах. А уйдем мы с ней вместе у всех на глазах. И у Мишки Баранова…

— Кто это? — спросил Андрей.

— Я его уже разлюбила. Он остался на второй год в седьмом классе.

— А на спектакли, которые ставил Николай Николаевич, ты никого не приводила? — спросила Зина. — Он вообще ставил спектакли? Я давно хотела тебя спросить…

— Вообще ставил. Для взрослых, конечно. Но больше как бы… руководил театром. Преподавал в училище. В школу я его приводила. Он нравился старшеклассницам… Они даже не слышали, что он говорил: смотрели! И я этим очень гордилась. Но все же актриса совсем другое… Я жутко тщеславная. Это стыдно?

— Да нет… — с добродушной улыбкой заверил ее Андрей. — Может быть, вы сумеете привести на спектакль, в котором будет играть Ксения Павловна, весь медицинский институт.

— Я вас тогда расцелую!

— Но не раньше, — сказала Зина.

Андрей смущенно стал объяснять:

— Мы с Ксенией Павловной объединили две сцены: первый разговор Кручининой с Незнамовым и последний, когда она узнает, что он ее сын. Я думаю, нас простят…

— Простят. Я не сомневаюсь! — сказала Зина.

Лера открыла отцу дверь. Но Николай Николаевич стремительными шагами прошел мимо нее. Заглянул в комнаты, на кухню и наконец спросил:

— А где мама?

— У Зины…

— Ну, разумеется! Утешения ищут у самых близких людей. А от чужих… от мужа, например, все держат в строжайшей тайне. Может быть, и наш Немирович-Данченко тоже там? — Николай Николаевич сделал многозначительную паузу, словно перед сюрпризом, который он собирался преподнести дочери. — Тебе известно, что его первая премьера сегодня уже провалилась?