33 отеля, или Здравствуй, красивая жизнь! - Толстая Татьяна Владимировна. Страница 9

Ножки и хвост его висели как веревочки.

Видимо, собаки вытянули ему – каждая в свою сторону – конечности из суставов, а хвост висел себе как обычный мокрый хвост.

Я поднялась в наши чистые мраморные хоромы, налила теплой воды с фейри в миску, осторожно, кончиками пальцев, промыла шерстку Копейке, отнесла под тепленький душ, сполоснула, завернула котенка в полотенце и положила на коврик и на еще одно полотенце под кресло. Подумала, что это существо надо покормить. Воду из блюдца Копеечка пить еще не могла, я намазала водичкой ей рот. Она слизнула каплю, больше не стала. Я сварила яйцо, покрошила теплый желток перед ее мордочкой и стала ждать. Копейка, не открывая глаз, ткнулась носом в желток и съела несколько крупинок. О! Будет, будет она жить!

Сняла сырое полотенце, накрыла ее сухим.

И тут пришла моя К.

Я объяснила ей, кто лежит в полотенцах на коврике под креслом. Мы приподняли полотенце.

Котенок со слипшейся шерсткой спал.

Я сказала: “Как тряпочка, совсем без сил”.

К. полюбила мою Копейку мгновенно, тут же назвала ее Тряпочкой и хотела взять на руки. Но я не разрешила, сказала, что она истерзана собаками, у нее шкурка болит.

Был уже вечер пятницы. В субботу Копеечка съела еще несколько крошек желтка и попила водички. Я большую часть времени сидела на четвереньках перед ней. К. сменяла меня в этой позиции, как только я поднималась. Ее опера для четырех контратеноров и мой роман сдвинулись во времени.

В понедельник мы поехали в зоолечебницу. Сидели в очереди, видели, как хозяин повел облезлую, старенькую, тяжело переступающую псину в кабинет. И ушел один. “У нас такого не будет, не допущу”, – подумала я.

Потом пригласили нас. Врач сказала, что это девочка (мы с К. покивали), ей один месяц, что у нее под шерсткой сплошные нарывы. Жить ей осталось три дня.

“Еще чего!” – подумала я. К. возвела очи в потолок и с иронией покачала своей многоумной башкой. Мы были с ней на одной волне. Но можно, сказала доктор, делать ей уколы антибиотиков и поить лекарствами.

В ветеринарной аптеке К. встала в очередь к фармацевту, а я потолклась в толпе и увидела коробки с детским кошачьим питанием. На коробке был изображен здоровенный котенок. Наша была много изящнее. В данный момент она лежала в моей пляжной плетеной сумке в полотенцах.

По приезде я насыпала перед носиком Копейки горстку котеночкового корма. Она вдруг подняла голову (с огромными пушистыми ушами) и подползла к корму. И стала хрустеть.

Победа!

К. ловко делала уколы Копейке, называя ее Тряпочкой, я держала малявку в полотенчике, потом нажимала ей на щеки (рот открывался), и К. капала в проем лекарство.

Через неделю Копейка поползла на передних лапках и одной задней. Вторая задняя волочилась как веревочка.

Мы предъявили нашу красавицу врачу, она ее похвалила и велела продолжать лечение. У врача Копейка не сплоховала. Встала на четыре ножки.

Еще через неделю мы уже играли с ней в шарик от пинг-понга. Копейка ловко, передними лапками, гоняла его и отфутболивала под шкаф. Потом ждала. Я лезла под шкаф, доставала шарик, и история повторялась.

А мне-то надо было скоро уезжать!

Однажды я вернулась с пляжа (я упорно плавала там на глубине примерно пятьдесят пять сантиметров) и увидела, что дверь в наш номер открыта, а горничная тарахтит пылесосом.

Как дверь открыта?! А где Копейка? Она же выскочит и опять попадет к собакам!

Я закричала, заплакала даже, горничная стала метаться по двору, ничего не нашла, горестно вернулась. Я уже держала Копейку на руках. Она, бедная, испугалась пылесоса и сидела под кроватью в уголку.

С этого момента горничная зауважала Копейку. И сказала, что идет на новоселье. Ее сестра построила дом. И, может быть, им понадобится кошка.

Вскоре я уехала.

К. через неделю вернулась в Москву и доложила, что Тряпочку принесли на новоселье в тот дом, а там были гости, еще одна сестра из большого города, из Мумбаи, с семьей. И ее маленькая дочь как взяла Тряпочку на руки, так больше никому не отдала. И все знают, что котенка зовут Пенни (Копейка), но та семья ее увезла и назвала по-другому. Почему это копейка, пенни? Такая красавица! Живот белый и кудрявый, глаза раскосые изумрудные, обведены, как у всех девушек Индии, черной тушью. Задние лапы длиннее передних, это так полагается, и она иногда сидит перед телевизором на корточках, как заяц, смотрит футбол, а передние лапки держит на груди. Хвост черный. На спине узор, как будто силуэт кота. Что-то немыслимое.

А я выздоровела моментально, как только взяла ее в руки, – тогда, на той пыльной площадке перед отелем.

Элла Райх

Он, его женщины и Ritz

Как же она не хотела никаких празднований и чествований.

– Нет, нет, только не это, – повторяла она, приводя тысячу аргументов, почему это не стоит делать ни в коем случае.

Во-первых, она терпеть не может никаких тостов, подарков, вообще быть в центре внимания. За столько лет пора было бы ему с этим смириться. Во-вторых, пресса. Им так счастливо удавалось весь год скрываться от всех этих настырных гиен с фотоаппаратами. Они ни разу нигде вместе не засветились. И что же теперь? Все усилия насмарку? В-третьих, почему Ritz? Если ему так приспичило праздновать ее пятидесятилетие (просто мороз по коже от этой цифры!), неужели нельзя выбрать другое место, потише, поспокойнее? Посидели, выпили, задули свечки и домой. Ее бы вполне устроил такой вариант.

Он плеснул ей в бокал джин, медленно добавил тоник и лед – всё как она любит. По его отработанным жестам сразу понятно, что обряд этот он может осуществить даже с завязанными глазами.

– Спасибо, дорогой! – сказала она, беря ледяной бокал из его рук. – И потом, ты разве ты не понимаешь, как это ужасно звучит? Не понимаю, зачем давать повод, чтобы нас обвинили в бестактности?

– Что ты имеешь в виду? – спросил он, удивленно нахмурив брови.

– Ritz!

Они оба любили главный отель Лондона. Разумеется, каждый по-своему. Для нее это было детство, неизменный воскресный бранч, на который собиралась вся родня, чтобы отведать йоркширского ростбифа. Нигде больше такого не подавали. Его подвозили к столу на специальной тележке, а потом нарезали наточенным ножом кусок за куском. Кровавое и прекрасное зрелище! А пятичасовой чай под арфу с первой клубникой и девонскими сливками? Опять же, единственное место в Лондоне, куда нельзя было приходить без шляпы и перчаток. Девочкой она ненавидела их люто, но ради матери и соблюдения приличий приходилось эту светскую амуницию на себя надевать. При этом ни единой крошки не должно было попасть на юбку или белоснежную скатерть с вензелем. Бедняжка, никогда у нее это не получалось. То она проливала чай, то обмазывалась в креме, то оставляла пятна в самых неподходящих местах.

Бывают люди, от природы лишенные всякой грации. Наверное, надо просто смириться, а еще лучше, научиться подтрунивать над собой и своими faux pas, чтобы у других не возникало искушения смеяться у тебя за спиной. Во времена ее детства пятичасовой чай в Ritz еще не стал обязательным мероприятием для провинциалов и состоятельных туристов, как сейчас. Это была церемония под стать королевскому чаепитию в саду Букингемского дворца. Даже еще изысканнее. Во всяком случае, традиционные сконы и сэндвичи с огурцом были точно вкуснее. Как давно она там не была! Наверняка всё стало хуже, проще, вульгарнее. Хотя, по слухам, в гардеробной ресторана по-прежнему имеется большая коллекция пиджаков всех размеров и галстуков всех расцветок как раз для простофилей, успевших подзабыть, где они вознамерились отобедать или выпить чаю.

Для него Ritz был еще одной резиденцией, знакомой до мельчайших подробностей. В сущности, это был филиал Букингемского дворца. С той лишь существенной разницей, что кутить здесь было гораздо комфортнее. Никакого государственного официоза, никаких длинных речей и скучных тостов. Он любил главный зал с его фальшивым мрамором, помпезными колоннами и видами на Green Park. Здесь всегда доминировал цвет свежеразделанной семги: розовый-розовый. Бабушка считала, что он идеально подходит для дам ее возраста. “В Ritz выглядишь на двадцать лет моложе”, – утверждала она. Особенно после третьего бокала Dom Pérignon! Странное дело, никогда на их дворцовых вечеринках не было такой атмосферы легкости и бесшабашности, как здесь. Даже когда maman была в настроении и, сбросив туфли, отплясывала вместе со всеми под “Simply the best”, как на его тридцатилетии в Виндзоре, всё равно там всегда что-то давило, душило: прошлое, история, музейная мебель, великие полотна, присутствие секьюрити? И только в Ritz все могли расслабиться и побыть самими собой. К тому же здесь служит легендарный Майкл де Козар – последний из великих консьержей Лондона. Кажется, он был тут всегда с своими аксельбантом и белоснежной перчаткой, выглядывающей из-под погона на плече. Вот уж кто знает всё, но при этом умеет хранить чужие тайны. Почему-то сейчас вспомнилась история, которую Майкл рассказывал ему на прошлое Рождество об одном американском миллионере, который захотел принять морскую ванну у себя в номере. Пришлось Майклу тащиться в Брайтон, набирать воду в канистры, а потом их везти в Лондон. За это он, кстати, получил сто фунтов.