Красные петухи (Роман) - Лагунов Константин Яковлевич. Страница 1

Константин Лагунов

КРАСНЫЕ ПЕТУХИ

Роман

К 70-летию Великого Октября

Красные петухи<br />(Роман) - i_001.jpg

Красные петухи<br />(Роман) - i_002.jpg

Красные петухи<br />(Роман) - i_003.jpg

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава первая

1

Над Челноково бесновалась красная метель.

Косматое пламя, захлебываясь и урча, с хрустом пожирало пятистенник бежавшего торговца Текутьева.

Рассерженной вороньей стаей кружили тревожные вскрики набата. Взбесившиеся псы надрывали глотки утробным воем. Пронзительно ржала лошадь. Ветер разметывал по селу кровавые искры и пепел.

А люди словно вымерли или ослепли и оглохли все разом.

Надрывно ревел медный великан. У попа Флегонта от холода и напряжения руки занемели. Выпустил нажегшую ладони веревку, метнулся к узкому, похожему на бойницу, оконцу. Огромные выкаченные глаза прикипели к вихрастому факелу горящего дома. Подле него мельтешила одинокая фигура. «Ромка Кузнечик… Где же мужики?»

— О-го-го-о-о! Э-эй!!

Ветер слизывал с губ крики, рвал их в мелкие клочья. Флегонт так круто развернулся в тесном оконном проеме, что едва не свалился с колокольни. Отбил пятки, скользя по крутым ступеням витой лестницы.

Едва выскочил на паперть, обожгла догадка, оборвала бег.

— У-м! — стиснув зубы, протяжно и глухо простонал Флегонт и звонко пришлепнул ладонь к высокому бугристому лбу.

В проеме калитки возникла серая фигура. Женщина? Раздетая и — о господи! — кажется, босиком. Шагнул из тени навстречу, окликнул:

— Кого бог несет?

Не то всхлипнув, не то выговорив что-то, женщина повалилась на снег. Флегонт прижал к себе бесчувственное, холодное тело и, как волк с прирезанной овцой, заскакал по сугробам к церковной сторожке.

Уложил женщину на лежанку, схватил попавший на глаза ковш — и за снегом. Осторожно оттирал обмороженные ступни сначала снегом, потом рукавицей шерстяной. Должна же быть припрятана у этого пьянчужки хоть косушка на опохмелку. Обшарил все закутки. Нашел-таки черную бутылку, заткнутую тряпицей. Вытащил затычку, понюхал. Протянул глиняную кружку очнувшейся женщине, приказал.

— Пей, Катерина.

Женщина задыхалась, по щекам катились слезы, а Флегонт все лил и лил ей в рот обжигающую противную жидкость до тех пор, пока Катерина не закашлялась. Ее мутило, она еле сдерживала подкатившую к горлу тошноту.

— Держи в себе. Перемоги, — строго басил Флегонт и, когда женщина, вспотев от натуги, все-таки справилась с приступом рвоты, прямо из горлышка допил остатки самогона.

Раздул и без того широкие ноздри, шумно и долго втягивал застойный горьковатый воздух холостяцкой берлоги.

— Чертей бы ею травить! — сердито швырнул на лавку пустую посудину.

Синие навыкате глаза Флегонта будто масленой пленкой подернулись и закосили на ядреные белые ляжки. Сняв с деревянного, вбитого в стену шпиля старенький шабур, накинул на женщину.

— Укройся.

Пинком подтолкнул к лежанке табурет, присел.

— Рассказывай.

— Ой, батюшка… Ровно во сне. Досель не очухаюсь. Продотрядчиков у меня поставили. Красноармейка. Да ить ты знаешь… Обратно же изба — хоть на ходке кати. Сам председатель волости Кориков привел. Старший-то в отряде — уездный комиссар хлебный.

— Ну-ну…

— Сколь дён они бились. А ноне ровно надломились мужики. До свету Маркел Зырянов хлеб привез. Опосля другие потянулись. Текутьевский каменный амбар возле лавки — доверху. — Перевела дух, кончиком языка облизала потрескавшиеся губы. Прикрыла отяжелевшие веки. — В сон шибает… Вечером Кориков полмешка пельменей приволок, две четверти самогонки. Песни разные, не наши, пели… — Опять передохнула, долго не могла проглотить слюну. — Ночью — ровно мертвяки. Самогонка-то, видать, с приправой. А я чую: под окнами шабаршит. Выскочила в сенцы, слышу только, снег заскрипел и дымом потянуло. Торкнулась в дверь — снаружи приперта…

Катерина запрокинула голову, закрыла глаза. Задышала глубоко и ровно. Флегонт подождал, нетерпеливо поерзал на табурете, подтолкнул женщину в плечо. Дрогнули слипшиеся ресницы, но не разошлись.

— Катерина, — Флегонт шлепнул женщину по раскрасневшейся щеке. — Катька! — Схватил ее, за плечи, встряхнул так, что стукнулась затылком о лежанку.

Мутные глаза бессмысленно воззрились на Флегонта.

— Ково тебе?

— Как спаслась?

— Из сенок лаз на чердак. Там окошечко. Головой в сугроб. Потом ты… Век не забуду, чем хоть…

— А продкомиссар? Продотрядовцы?

— В раю, — еле вымолвила женщина и снова заснула.

Вот оно что. Как кур во щи. Дерьмо, не продкомиссар.

Если такой волчина, как Маркел Зырянов, сам зерно привез, надо не самогон пить, а винтовки заряжать, прости меня, боже. С кем же Кориков?.. Катьку, ровно кость обглоданную со стола, смахнули. Господи, упокой души убиенных рабов твоих. Прости и помилуй их, ибо не ведали сами, что творили… Нет, эти-то ведали. Не вслепую шли. Мертвой хваткой вцепились — отдай хлеб! И ведь не себе, не для собственного чрева… Правда и кривда на одной земле, одной кровью политы. Вразуми мя, боже, не осуди за молитву сию. Вероотступники, богохульники, а руки в мозолях…

Пола тулупа откинулась, обнажив белый клин подштанников. Только теперь Флегонт вспомнил, что полураздет. Не дай бог заглянет кто на огонь или сторож Ерошич воротится. Батюшка в подштанниках, рядом пьяная солдатка Катька Пряхина. И бросить ее нельзя. Как отнесутся те, кто поджег, узнав, что Катька жива? Чего ошалелая баба понамелет спьяну? Господи, вразуми…

Завернул Катерину в шабур и понес на поповский двор. Миновав высокое резное крыльцо, прошел прямо в огород. Вечером топили баню. Флегонтова баня топилась по-белому, тепло в ней держалось долго. Там на широкой скамье и уложил Катерину. Очутившись на лавке, женщина на миг пришла в себя, пробормотала:

— Он все знал… — И снова закрыла глаза.

«Кто он?» Глянул на бесчувственную женщину, махнул безнадежно рукой, поспешил к двери.

Кое-как успокоил жену, торопливо оделся сообразно сану — и снова на улицу, к догорающему костровищу, вокруг которого теперь гомонила толпа. Едва ступил в освещенный пожарищем круг, как ветер швырнул в уши слова, выкрикнутые высоким, надтреснутым голосом Маркела Зырянова:

— Растаскивай бревна, кидай снег!

Флегонт сбился с шагу, приостановился. «Он и подпалил».

2

Пожар догорал. И метель стихла, будто затем только и занималась, чтоб пожарче раздуть страшный костер. Все свершилось неправдоподобно быстро. Из серой, метельной замяти вылупился красный петух, раскрылился, распушил хвост, клюнул — и нет изукрашенного дивной резьбой дома Текутьева-младшего. Нет продотрядчиков во главе с уездным продкомиссаром, наделенным чрезвычайными полномочиями.

Остались смердящие головешки. В них — сгоревшие парни.

Осталась черная похмельная тревога — когтистая, удушливая.

Катилась ночь к рассвету. Вот-вот займется новый день, судный день горького похмелья и тяжкой расплаты.

— Отчего не поспешили на помощь Ромке Кузнечику? — гневно басил Флегонт. Казалось, сей миг из его выпученных глаз вылетят огненные стрелы, пронзят Маркела Зырянова.

Рядом с попом Маркел выглядел подростком: худой, низенький, плоский. На длинной шее маленькая вертлявая голова. Но черты лица — твердые. Брови над переносьем почти срослись, Взгляд коричневых глаз — неломкий, острый. На запавших щеках, словно следы кошачьих лап, глубокие и частые морщины.

— Своя рубаха, батюшка, ближе.

— И на твою рубаху искра пала?

— Вечор продкомиссар исповедовал: не привезешь хлеб — расстреляю, на раздумье — ночь… Может, худа башка, да одна. Сусеки подмел, вывез… Когда занялось, мы хлебушко- то назад разобрали. С того и припозднились…