Красные петухи (Роман) - Лагунов Константин Яковлевич. Страница 15

— Могу сегодня же подать в отставку.

— Не хорохорься. И не спеши. В истории бывали примеры, когда один оказывался прав, а все ошибались. — Помолчав, подышал в трубку. — Думать некогда — вот плохо…

— Не думать, действовать надо, пока не поздно. Я считаю…

— Субъективизм в политике — опасная штука.

— Совершенно верно. И чем быстрее откажутся от него некоторые руководители губернии, тем лучше для дела.

— Гм… Безверье и самоуверенность — одинаково опасны… — в голосе Новодворова ирония, и сочувствие, и предостережение. — На президиуме губкома будем обсуждать твое сочинение. Точи свой меч и щит проверь…

Глава шестая

— Простите, вы Вениамин Федорович Горячев?

Этот толстяк-коротышка, пахнущий морозным сеном, будто из-под полу вынырнул, и хотя в коридоре было полутемно, Вениамин отчетливо разглядел лицо незнакомца — круглое, розовое от холода, с красным плотоядным ртом, коротким утиным носом и глубоко посаженными глазами какого-то неопределенного, серо-коричневого цвета. «Чего ему надо?» — неприязненно подумал Горячев и ответил сухим холодным голосом:

— Да. Чем могу служить?

— Я с письмом от Батюшкова.

Тонкие губы Вениамина дрогнули, в горле булькнуло, но голос остался прежним:

— Очень рад. — Протянул коротышке руку. — Как он поживает?

— Немного сдал старик. Возраст, да и сердчишко пошаливает.

— Ему вроде бы нет и шестидесяти?

— Нынешний год за десять прежних.

— Я дам записку к хозяйке дома, в котором живу. Есть боковушка. Поживете пока в ней. Вечерком сойдемся.

Проводил незнакомца взглядом. «Идет, как по навощенному паркету. Танцовщик, что ли…» — Брезгливо поморщился.

В течение дня он еще не раз вспоминал коротышку, гадал — кто и зачем? — и оттого, что не мог угадать, раздражался, и чем дальше, тем сильней. Потому и встретил вечером незваного гостя суше, чем хотелось.

Разговор поначалу не клеился, и лишь хлебнув самогона, оба почувствовали спад напряжения, вольготно развалились на стульях, неспешно и сладко покуривая. В комнате скоро стало сине от дыму. Стог окурков поднялся над пепельницей, окурки плавали в тарелке с рассолом от квашеной капусты.

— А вы точно изволили угадать, — проницательно усмехнулся гость. — Коротышка — моя подпольная кличка. Так меня и свои называют. Между собой, разумеется. По документам я — Карпов Илья Ильич. Тоже липа. Настоящая… Впрочем, что сейчас настоящее? Власть? Мораль? Деньги? — Презрительно фукнул утиным носом, небрежно отмахнулся короткой толстой рукой. — Не-ет, я не пьян, помилуй бог, пьяным не бываю-с. Да-с, Ни при каких обстоятельствах. Профессиональная выучка. — Умолк. Отбил пальцами по столешнице ритм какой-то, ему одному слышимой мелодии, несколько раз мягко притопнул носком валенка. Приподняв ногу, покрутил на весу. — Холопская обувь, никак не привыкну, знаете ли… Когда я выпью, мне хочется музыки. Люблю фортепьяно! Особенно Петра Ильича. «Баркарола», например. Волшебство! — Вскинул плавно руки, словно намереваясь ударить по клавишам пианино, медленно опустил, повернул ладонями вверх, пристально вгляделся. Протяжно вздохнул. — Задубели. Такими лапами топорище тискать, а не музицировать. Тоска, поручик… — Вдруг лицо его преобразилось, стало простецким, даже глуповатым, и он сиплым, пропитым голосом бесшабашно заурчал: — Нам, казакам, все одно: что брага, что вино, абы с ног валила. — И заржал по-жеребячьи.

Вениамин, вздрогнув, брезгливо поморщился: «Комедиант», но терпеливо выждал и, едва гогот затих, спросил:

— Вы эсер?

Снова заржал Коротышка. Шумно потер мясистые ладони, похлопал ими. «Какие-то извозчичьи манеры», — подумал Вениамин, чувствуя новый прилив неприязни к этому человеку.

— Не… — Коротышка прищурил один глаз, скривил красные толстые губы, сморщил утиный нос и неожиданно четким, строевым голосом выпалил: — Никак нет! С некоторых пор не питаю пристрастия к политическим партиям. — Помолчал. Оценивающе-пристально и бесцеремонно оглядел собеседника и, не тая горькой иронии — Да и что это за партия— эсеры? Простите великодушно, но ваши социалисты- революционеры— так, кажется, они именуются? — живой труп. Причем без головы-с. Голова-то в Париже. Газетки выпускает. Встречи, речи, интервью, планы изгнания большевиков из России, а на деле — маразм, полное разложение, отрыв от действительности…

— Однако вы не так уж и вне политики, — изумился и рассердился Горячев.

— Ах, Вениамин Федорович, какой тут политес? Ведь политика… — Затормозил речь, подыскивай слова, Сложил в щепоть пальцы рук, поднял на уровень глаз, прищелкнул сразу обеими — необыкновенно ловко, громко и лихо, — Политика— это вещь ювелирно изящная, тонкая, хрупкая. А мы с вами — гробокопатели. Да-с. Себя-то, по крайней мере, к чему обманывать? Наше дело — жечь, вешать, пороть. Вот и вся политика! И мне, например, один черт, с кем вместе делать это грязное дело — с эсером, кадетом иль с анархистом.

От такого признания Вениамина покоробило, но он не подал виду и с деланной заинтересованностью спросил:

— Как же вы сошлись с Батюшковым?

— На почве борьбы с большевиками. Теперь или никогда!

Сжал круглый волосатый кулак и тяжко, словно кувалду, обрушил на стол. Заплясала, зазвенела посуда. Лицо Коротышки стало жестоким и властным, в серо-коричневых глазах вспыхнул ледяной огонь.

— Приспела пора последнего удара, а у эсеровской братии бить-то нечем. Даже самой отменной резолюцией или прокламацией одной башки не отсечешь. А их ныне надо косой косить. Вот и вся платформа. — Высказав это совершенно трезвым четким голосом, Коротышка вдруг снова заржал.

В дверь постучали. Вошла довольно высокая, пухлая, увядающая женщина лет сорока пяти с длинными, пышно взбитыми волосами, полным ярко накрашенным ртом и чересчур подведенными липкими глазами.

— Позвольте убрать со стола? Самовар вскипел.

— Пожалуйста, пани Эмилия, — откликнулся Вениамин.

Пока медлительная хозяйка собирала посуду, Коротышка незаметно пощипывал ее за полные ляжки. Пани Эмилия делала вид, что не замечает этого.

— Во, кобылка! — восхищенно воскликнул Коротышка, едва пани Эмилия скрылась за дверью.

— Бывшая настоятельница бардака, — деловито доложил Вениамин. — Железная хватка. При нужде ни перед чем не остановится. В курсе всех наших дел. Единственная женщина в губернском отделении крестьянского союза…

— Вы, я вижу, умеете подбирать кадры. Чтоб и в деле, и в постели. Гы-гы-гы. — Умолк, отвел глаза, и тут же полное его лицо, словно отяжелев, расслабло в скорбной гримасе. И опять пальцы правой руки затанцевали по столешнице, отбивая тот же ритм, зашевелился, притопывая, правый валенок, и Коротышка глухо промурлыкал: — Турлюм-пум-пум, тарля-ля-лям… Да-а… Иногда кажется, все лучшее уже позади. Мечты, идеалы, эмоции. Впереди кошмарный самообман… С вами не бывает такого? — И не дав Вениамину рта раскрыть: — Не надо. Слова — призраки.

Странную неуверенность и неловкость испытывал Вениамин рядом с этим человеком: уж слишком неожиданно переменчив и неуравновешен, черт знает, в каком качестве предстанет через минуту.

За чаем говорил Вениамин. Скоро в его голосе заструилось высокомерие и даже небрежение к собеседнику. Тот опустошал стакан за стаканом, слушал и молчал, лишь изредка задавал вопросы — короткие и громкие, как выстрел.

— Устрою вас командиром продотряда особого назначения. Там в основном наши. Продразверсткой деревня накалена, недостает для взрыва малой искры. Ваша задача — высечь ее. Травить, тиранить сибирского чалдона, пока не взбеленится. Если разверстки окажется не-доста-точно для этого — придумаем какой-нибудь дополнительный побор. Надо вместе с зерном вытрясти из мужика веру в Советскую власть и большевистские декреты. Крови не боитесь?

— Смешной вопрос задаете, господин поручик. — Коротышка явно обиделся и медленно, не разжимая зубов, процедил: — Я имел честь служить в контрразведке адмирала Колчака. И не рядовым. Могу освежевать живым любого… даже вас. Без колебаний и сантиментов. Я — палач, если угодно-с. Профессиональный, образованный. И не дай бог когда-нибудь вам угодить в мои руки. — На миг растопырил короткие пальцы, с силой сжал кулаки так, что вздулись, резко обозначась, сосуды, энергично крутнул, будто вращая коловорот. — Все соки выжму. До последней капли. — Одной стороной лица изобразил подобие улыбки. Покривил правый уголок рта, подмигнул правым глазом. — Это для полноты знакомства, чтоб никаких неожиданностей.